Серебряный пояс

– Как так? Почему? Медведицу убили, а этот откуда взялся? Ишь, какой наглый, прямо у дверей дома напал! А здоровенный – ужасть! Микишка? А ты ж что, лук ядреный, не стрелял? Ишо в медвежатниках ходишь, с десяти метров не мог зверя стрелить… – посыпались упреки в адрес часового, считая его крайним в случившемся. – Нашто тебе в руки ружжо дадено?

– Дык я ж что… – тряс губами Мишка Лавренов, переживая конфуз. – Я хотел, да ружье не мое. Я же из него ни разу не стрелял. А у Самойлова на нарах… А в фузее свинца нет.

Мужики медленно потянулись к костру: пора обедать! Война войной, а обед по распорядку.

Иван Панов с Тишкой Косолаповым расспрашивали о случившемся. До колоды, где они работали, больше трехсот метров. Они слышали лай собак, крики, но прибежали позже и не видели всего, что произошло на поляне у домов. Раскрасневшаяся Лушка, выпучив глаза, споро размахивая руками, торопилась рассказать им, как все было:

– …а он из лесу! Как колода! Здоровый! И на меня! А я его… поварешкой!

Иван плохо слушает ее, смотрит на Наталью. Девушка ответно смотрит ему в глаза, понимая, что он переживал за нее. Недолгое приветствие длилось несколько секунд. Оба поняли, как они дороги друг другу. Подруга видела, что возлюбленный больше не сердится. Парень тяжело вздыхает: хорошо, что все так обошлось.

Наташу вдруг как бичом подбили: вспомнила! Несколько решительных шагов, и она потянула его за рукав:

– Ваня! Ваня! Там, на скале, чужой человек!

Белогрудый медвежонок

Тихие, черные ночи были холодны и пусты. Страх одиночества пугал медвежонка оскалом неизведанного. Первый раз за всю свою непродолжительную жизнь белогрудый остался без матери и сестры один. Страшная трагедия черной пустотой неизбежности перечеркнула благодатное постоянство прошлого. Ласковый мир вчерашнего дня раскололся старой, сгнившей от времени лесиной на ветру. Коварство дикого мира ощерилось острыми клыками росомахи. Опасность бытия принесла обитателю строгие законы тайги: или ты, или тебя.

За все время, что молодой отпрыск находился рядом с матерью, он не думал о собственной защите. Старая медведица могла постоять за своих детей в любое мгновение. Добрая мать была строгой хозяйкой своей территории, на которой не было врагов. Ее непревзойденная сила и мощь ограждали родных от любой неожиданной опасности. Жизнь под боком такой защитницы казалась добрым, легким облачком. Воля, покровительство, изобилие пищи несли зверям покой. Маленький сын не думал о будущем, не хотел знать, что будет дальше. Каждый день жизни походил на прошедший. Казалось, что детскому счастью не будет конца.

И вдруг все изменилось. Страшная трагедия, смерть матери и сестры расколола жизнь белогрудого надвое: до и после. Радужное утро превратилось в зябкую осень. Холод одиночества принес страх и неизвестность. Над медвежонком нависла угроза смерти. Теперь у него не было защиты, любви и покровительства. Коварный враг – жестокость в единении с природой – оскалом свирепого зверя задышал ему в затылок.

В первые часы после смерти матери и сестры детеныш был объят ужасом. Люди, собаки, выстрелы, бегство повергли звереныша в панику. До этого дня он еще ни разу не сталкивался со своим кровным врагом – человеком. Мудрая мать всегда заблаговременно уводила своих чад далеко от поселений. Но люди сами пришли за ними. Ошибка охотника уничтожила мир, покой и благоденствие в жизни еще небольшого создания, породив в нем жестокость и план мести.

Чудом избежав смерти, спрыгнув с дерева, косолапый долго и беспорядочно метался по тайге, бежал куда-то прочь от страшного места. Врожденное чувство самосохранения гнало долго, до тех пор, пока он не выбился из сил. Детеныш не заметил, как преодолел большой водораздельный перевал, перескочил через глубокий лог, переплыл стремительную реку и очутился на большой подгольцовой россыпи. Над ним, во всем хмуром, но прекрасном великолепии возвышался туполобый, покатый белок. Не в силах больше передвигаться, белогрудый остановился на краю хаотически нагроможденного курумника, напрягая все свои чувства восприятия назад, на свой приходной след. Он ждал своих преследователей, вязких, неукротимых охотничьих собак. Белогрудый видел, как четвероногие слуги человека безбоязненно нападали, рвали, терзали мать. В один миг собаки стали для него порождением страха, ужаса, смерти. Любое живое существо с нормальными чувствами и восприятиями боится этого больше всего. Малыш не был исключением.

Далекая россыпь принесла спасшемуся детенышу час некоторого облегчения. Ожидая погони, он долго слушал хмурую тишину, напрягал слух, зрение, обоняние. Легкая дрожь проходила по телу от представления, что вот сейчас, как из ниоткуда, появятся злые псы и разорвут его на части. Выправившись корявым, обгоревшим пеньком, стоя на задних лапках, медвежонок долго, напряженно смотрел вниз, в глубь распадка, откуда он только что прибежал. Вдруг услышав подозрительный шорох, беглец менял место, бежал по камням выше на какое-то расстояние, опять останавливался, вставал на задние лапы и опять слушал. Природный инстинкт подсказывал, что уходить от опасности, прятать следы лучше всего в воде и на камнях. Проточная вода мгновенно слизывала отпечатки лап. Холодные камни быстрее всего растворяли запахи. Сейчас курумы были его защитниками. Безжизненные нагромождения глыб несли спасение. Защитный цвет отлично прятал любого зверя. Вольный ветер разрывал насыщенные наветы разгоряченного тела. Яркое солнце быстро сжигало следы.

Прошло немало времени. Медвежонок ждал. Круглые ушки ловили малейший шорох. Большой черный нос улавливал любой запах. Маленькие глазки замечали самое незаметное передвижение. Далеко в стороне пролетела кедровка. Детеныш напружинился, словно упругая ветка под снегом, но, услышав знакомый трепет крыльев, обмяк, успокоился. Внизу, под россыпью, свистнул работяга-шадак (лесная пищуха), звереныш резко повернул голову. Из-за отрога налетел прохладный сивер, закачал ветки низкорослых кедров. Скрывающийся от врагов топтыга вскочил, долго стоял, вздыбив загривок. Однако все это было не то. Естественные запахи и звуки не несли опасность.

Постепенно белогрудый успокоился, но только лишь от страха возможной погони. В его сознании росло другое, более тревожное представление. Он был один. Его окружал другой, незнакомый мир тайги, без матери и сестры. Это пугало его. Сейчас, после незабываемой встряски, он боялся каждого куста. Как никогда, ему были необходимы покровительство, любовь, ласка родственных душ, которых не было.

Маленький одиночка негромко, призывно закричал тонким, волнующим душу голосом. Так было всегда, когда он и сестра на недолгое время оставались одни. Прохладный ветер разметал порыв души на небольшое расстояние. Мертвые камни, поникшие деревья, насторожившиеся деревья ответили безмолвием: тебя никто не слышит. Кажется, роковитый ключ умерил свой бег по рваным камням, притушил шум прозрачной воды, но только и это не помогло: белогрудый медвежонок был один.

Он звал долго, настойчиво, упорно, как солнечный луч топит толстый лед. Его хрипловатый голос упирался в противоположный склон горы, ответно прилетал назад, поджигал разум, доставлял надежду, звал за собой, но тут же исчезал, охмуряя память тревожным прошлым. Звереныш спешил, обманываясь эхом собственного крика. А не дождавшись ответа, беспомощно садился, опускал голову и плакал. Из его серых, печальных глаз текли частые, прозрачные слезы. Скатываясь на скрещенные лапы, они мочили гладкую шерсть. Сирота слизывал их горячим, длинным языком, чувствовал соль, и от этого ему становилось еще тяжелее.

Над камнями мелькнула и зависла мягкая тень. Черный коршун, услышав детский голос, завис над медвежонком, приняв его за раненого зайца. Испуганный белогрудый вмиг перевернулся на спину, оскалил клыки, насторожил когти, защищая свою жизнь. Пернатый хищник, едва не вцепившись зверенышу в спину, успел изменить траекторию стремительного полета, бросился в сторону. Не по клюву добыча! Не справиться коршуну с такой добычей, как бы тот ни был слаб и беззащитен в данную минуту, он сможет дать отпор стервятнику. Отлетел коршун на приличное расстояние, сел на сухой сук кедра, косо посмотрел на будущего хозяина тайги, сипло запищал бесполезную песню об утраченном времени.

Немного погодя из густой чащи мягко, бесшумно выскользнул огромный филин. Слепо уставившись круглыми глазами на лесное дитя, ночной воин распушил седые перья, принимая солнечную ванну. И ему не совладать с медвежонком. Знает филин, чего будет стоить нападение. Самому бы не распрощаться со скрытной жизнью.

Где-то далеко щелкнули, осыпались камни под костяными ногами. На опалину курумника выскочил сокжой (олень). Замерев на месте великолепными, крутыми рогами, чуткий хор (самец) грубо хрюкнул губами, призывая за собой свадебный кортеж. За ним, цокая копытами по камням, выскочили две покорные оленухи с прошлогодними сеголетками. Сокжои вытянули головы, услышали голос медвежонка. Жалобный призыв белогрудого вызвал у оленей волнение. Копытные животные понимали, что кто-то просит помощи, но еще не видели звереныша. Может быть, любопытные сокжои подошли бы ближе к молящему, спустились вниз, но вольный ветер принес оленям запах медведя. Тревожно рюхая, испуганные рогатые убежали прочь от опасного места.

Косолапый опять остался один. Равнодушный филин, тяжело взмахнув мягкими крыльями, скрылся в тайге. Воспользовавшись потоками восходящего воздуха, черный коршун набрал высоту, скрылся за каменным отрогом. Рябые кедровки разлетелись по кедровой колке. И только лишь неутомимый шадак, звонко посвистывая в пустотах курумов, не обращая внимания на лохматого соседа, продолжал готовить запас корма на долгую зиму.

Тоскливое солнце завалилось за плоский перевал. Длинная тень принесла неуютную прохладу. Сжались холодные камни. В гремучем ключе загустела прозрачная вода. В преддверии подступающей ночи насторожилась тайга. Липкая тишина навеяла в сознание медвежонка свинцовую тоску. Одиночество пугало белогрудого. Несколько часов без матери изменили не только его состояние. Теперь каждый шаг ему приходилось делать самостоятельно. Он должен был сам контролировать свои действия. От того, правильно ли он поступает, зависела его дальнейшая жизнь. Белогрудый понимал это. Страх перед будущим заставил его таиться. Вечерние сумерки несли опасность. Острое желание опять быть под покровительством родного тепла будило в сознании звереныша тягу к движению, чтобы скорее вернуться туда, где ему было легко, хорошо и не страшно. Ему хотелось быть рядом с той, кто мог защитить его в любое мгновение оказаться там, на обширных плантациях кедрового ореха пройти по широкой, знакомой тропе у рваной меты, оставленной когтями могучей опекунши уснуть под широким пологом ели, под теплым боком завтра утром проснуться бодрым, счастливым и не помнить этот жуткий день.

Поджигаемый этим стремлением, повинуясь вольному инстинкту единения с родной кровью, медвежонок встал и, как будто сбросив с себя кованые цепи, пошел назад. В его глазах высохли слезы. Движения стали уверенными, шаги маленьких лап настойчивыми. Белогрудому не надо было показывать дорогу. Зрительная память звереныша развита идеально. Запах на его следах выгорел, растворился, но медведь не пользовался своими следами. Он помнил каждый куст, камень, кочку, где бежал несколько часов назад. Дитя тайги, создание природы было у себя дома. Выбор направления был определен заранее. Скрытый, невидимый в голове компас вел его так, как этому определили сотни, тысячи потомков его медвежьего рода. Конечная цель ближе с каждой минутой. Однако избранный путь не был гладким и беспечным. Звереныш помнил собак, боялся их. При любом подозрительном звуке он останавливался, долго слушал, нюхал воздух, напрягал зрение. И только полностью убедившись в отсутствии опасности, шел дальше.

От дерева к дереву. От куста к кочке. Укрываясь за камнями и колодами, в любой момент готовый броситься на дерево, топтыжка продолжал свою дорогу назад. Почерневшая тайга давно накинула на свои плечи безоблачную ночь. Россыпь ярких, морозных звезд растопила бесконечное пространство холодным светом. На землю высыпался серебристый сахар изморози. Поникшие травы высохли колким льдом, предательски хрустели под ногами белогрудого высохшими сучьями. Осторожные шаги разносились далеко по лесу. Ожидая и пропуская животное, притих живой мир тайги. А кто-то уже ждал его появления, напружинив стальные мышцы налитого тела.

Все произошло так внезапно, что дикий путник не сразу понял, кто на него бросился. Когда белогрудый пролазил через густые заросли таволожника, из-за скалы, как горная лавина, стремительно выбежала черная глыба. Не задерживаясь в движениях, разъяренный свадебной неудачей сохатый бросился на дитя, принимая его за соперника. Медвежонку стоило избранной ловкости, отточенной реакции, чтобы вовремя увернуться от смертельно склоненных рогов зверя. Приложив все усилия, зверь за два прыжка отскочил к большому кедру. Сокрушая все на своем пути, ломая деревца, разрывая кусты, взбивая острыми копытами еще мягкую землю, сохатый пробежал мимо.

Насадив на рога пустоту, ретивый жених круто развернулся, желая растоптать соперника, но было поздно. Косолапый уже покорил половину могучего дерева и находился на недосягаемой высоте от нападавшего. Сурово вызывая на поединок невидимого врага, зверь тяжело заревел. Склоненная голова с парными отростками рогов выражали серьезные намерения. Земля полетела из-под копыт обиженного жениха, которому в этом году не досталась невеста. Резко рванув в прыжок, сохатый ударил ствол кедра раз, за ним другой, третий. Запах медведя только кипятил ему кровь. Шальная молодость затмила чувство страха. В эту минуту рогатый был готов сразиться с кем угодно.

Увернувшись от смерти, белогрудый вмиг взлетел на безопасную высоту. Природный инстинкт подсказывал, что детство кончилось. Страшный соперник мог растоптать его, оставшегося без матери. Сирота испугался, жалобно закричал, призывая на помощь.

Сохатый воспринял его голос как ответный вызов. Утробно затрубив боевую песню, зверь начал метаться вокруг дерева. Он слышал жалобный голос, понимал, что противник находится над ним, но не мог его достать. Кипевшая кровь застила глаза. Зверь торжествовал победу. Сохатому не хватало одного удара для полного удовлетворения превосходства своей силы. Ярость и злоба метались в разгоряченном теле, а противник был где-то высоко. Молодой жених бил рогами в ствол дерева, рвал ногами почву, а конкурент оставался невредимым. Возмущенное состояние обидчика не имело границ: слазь, трус! Однако медвежонок еще крепче вцепился в ствол дерева: попробуй достань!

Односторонние нападения продолжались долго. Прошло много времени. Уставший сохатый, казалось, отупел от ударов головой о дерево. Он уже не ревел взбешенным быком, а стонал загнанным теленком. Его рогатая голова завалилась набок, борода дрожала, губа отвисла, изо рта вылетал тихий стон: хоть бы ты упал!

Косолапый тоже привык к бесполезным нападкам. Удобно устроившись в развилках сучьев, звереныш дремал, недовольно уркая, когда «рогатый дятел» сотрясал ствол: поспать не дают!

Вторая половина ночи положила созвездие Большой Медведицы на туманные гольцы. Уснувший лес замерз под дыханием отрицательной температуры. Нахохлились пушистые деревья. Засеребрились седой шалью изморози стеклянные травы. Живой мир природы погрузился в очарование мудрого сна. Выпятив нижнюю губу, тяжело сопит молодой сохатый. Уснул, бедолага, намаялся в борьбе за продолжение рода. А вместе с ним на дереве после тяжелого дня дремлет белогрудый медвежонок. Последние часы жизни были для него слишком тяжелы.

Вот где-то далеко звонко щелкнул сучок. За ним затрещали рвущиеся травы. Чуткий рогатый поднял голову, вытянул нос, запрял ушами. Он услышал, что сюда по хребту идет одинокий зверь. Знакомые шаги взволновали сердце молодого жениха. Он хотел подать голос, но ответ прилетел сам. Глухой, басовитый стон разбудил ночной покой: где ты, мой незнакомый соперник? Двухгодовалый бык тут же отозвался глубоким позывом. Вытянув шею, склонив голову, он показательно ударил в ствол дерева.

На некоторое время опять воцарилась тишина. Остановился, струсил? Но нет. Вот же, за теми знакомыми скалами, совсем близко, будто в водосточной трубе, задрожал воздух. Другой зверь подошел так тихо, как только может тропить кабаргу голодная росомаха. Подожженный ожиданием скорого поединка, сохатый бросился навстречу, застонал яростнее, одним ударом копыта разрубил невысокую пихту: я здесь, иди сюда!

На некоторое время опять образовалась тишина. Сторожкое чтиво диктует условия противостояния. Первый удар выиграет тот, кто принесет внезапность. А может, пришелец струсил? Но нет! Понимает боец, что враг здесь, идет к нему. Пусть не слышно осторожных шагов, сперто дыхание, не шуршит шкура по упругим ветвям деревьев. Однако дикое восприятие, как третий глаз, говорит о том, что еще мгновение, и нарушится тайна.

Последние минуты неизвестности. Молодой самец хотел крикнуть еще раз, позвать собрата, но не успел. Сбоку, из-за скалы, вылетела черная тень, бросилась к нему. Сохатый успел развернуться, убрать от острых рогов правый бок, подставил под удар прочный лоб.

Упавшим на камни сухим деревом хрястнули рога. Тяжелыми булыжниками ударили кости. Глухим обвалом упавшего снега дрогнули сильные тела. Сотряслась земля. Закачались ветви деревьев. Тупое эхо разнесло весть о битве двух исполинов далеко вокруг. Любой житель тайги, даже ее хозяин медведь, сейчас не отважился бы находиться рядом с такими недругами. Разъяренные звери, будто далекие потомки динозавров в пору брачных игр, в слепой ярости не ведают страха. Никто не желает оказаться на рогах стремительной смерти.

Схватка врагов до первой крови приняла вольный характер. Не уступая друг другу, они сражались в полную силу. Оставшиеся без подруг молодые самцы вымещали боль и обиду на противнике. Они не знали, что приходятся братьями. Таковы суровые законы природы: жить ради продолжения рода, используя любые возможности. Зверь прогонит родного брата, чтобы сестра досталась ему.

Пришлый был сильнее на год. На двух его рогах окрепли шесть отростков. Зверь был крупнее, выше, плотнее двухгодовалого собрата. Три суровых зимы воспитали в нем крепкий характер. В прошлом году, осенью, он уже участвовал в свадебных турнирах. Хотя и безуспешно, имел опыт прошлых поражений. Участь двухгодовалого быка была решена заранее.

Несколько слепых столкновений очень скоро определили победителя. Через некоторое время у двухгодовалого подломились ноги, потом он присел, отступил, замолчал, подставил бок и наконец-то побежал прочь. Трехлеток преследовал его, продолжая бить побежденного сзади: сам позвал, получи! Еще на что-то надеясь, в позорном молчании беглец крутился вокруг деревьев, прыгал через колодины, стараясь освободиться от преследования, рванулся к спасительной скале, но в конце концов сдался, сложил уши и, взбрыкивая копытами, бросился вниз под гору. Победитель еще какое-то время гнал его, подгоняя ударами тонких рогов. Оба быстро исчезли с бранного поля боя. Потом глубоко в логу вырос довольный стон выигравшего схватку. Побежденный двухлеток молчал.

Все это время слушая борьбу, медвежонок дрожал от страха. За ветвями деревьев, в черноте ночи он не видел сражения сохатых. Глухие стоны, удары, дрожь земли, покачивающийся ствол кедра навели на малыша панику. Испугавшись, звереныш залез еще выше, оказался под макушкой дерева, где провел остаток времени до синего рассвета.

Неожиданная тишина немного успокоила малыша. Он понял, что под деревом, внизу никого нет. Однако покидать безопасное место не торопился.

Сверху хорошо видно, как на востоке ясно рубцуются черные горы. Матовая синь разлилась во все небо. Где-то неподалеку затрещал разбуженный дрозд. Ему ответили шальные кедровки. Точно под деревом пуховой подушкой порхнул рябчик. Далеко едва слышно взбил крыльями перину тяжелый глухарь. За распадком, на противоположном склоне, опять застонал сохатый победитель. Отвечая ему, на покатом белогорье дружно завизжали маралы. Для белогрудого это значило, что опасность миновала.

Все еще осторожничая, звереныш слез с кедра и, не оглядываясь, побежал дальше. Непредвиденная задержка, едва не стоившая ему жизни, кончилась. Путь к дому был свободен. Надежда радости встречи с матерью и сестрой вновь вспыхнула счастливым пламенем. Память прошлого, как пестрый ковер весенней земли, звала к себе ностальгической лаской. Медвежонку казалось, что все, что произошло вчера – страшный сон. Он верил: стоит ему очутиться в знакомых краях, все будет по-прежнему: ласковая мать примет его под свое покровительство, безобидная сестра будет играть с ним, а жестокий мир бытия, злые собаки и человек больше никогда не потревожат покой их семьи.

Но чем ближе белогрудый подходил к знакомой вотчине, тем тревожней становилось очевидное. Существующий мир, хмурая тайга, пасмурный день не несли радости. Старые следы матери остыли, новых не было. Уютная лежка под разлапистой елью, где они проводили время, ночевали, пустовала. Зверовая тропа на хребте настораживала. После того, как медведица попалась в петлю, по ней никто не проходил.

Изредка подавая голос, детеныш метался. В свете обычного, буднего дня его призывы матери казались странными. Так же, как и прежде, приготавливая запасы пищи на зиму, суетились белки и бурундуки. Среди деревьев, чувствуя непогоду, метались юркие синички и поползни. Где-то в стороне разбивал сухую древесину большой пестрый дятел. На кедровой плантации вечные лесники рябухи-кедровки прятали тут и там ядреные орешки. Казалось, никому не было дела до горя сироты. Лишь одна горькая правда, место, где убили его близких, встретило звереныша траурной тишиной.

Далеко вокруг, на многие десятки метров витал тяжелый запах смерти. Пара черных воронов кружила в воздухе, созывая на пир братию падальщиков. Стойкий запах дыма, собак, человека, крови чувствовался на другом конце перевала. Медвежонок хватил ноздрями эти страшные для него наветы, остановился, дальше не пошел. Он понял, что его надежды и желания теперь не оправдаются. Сильная, добрая мать не придет на его голос, потому что ее нет.

Не зная, как быть дальше, зверь осторожно пошел вокруг еловой мари, где все вчера случилось. Природный инстинкт, голос крови подсказывал ему, что надо найти следы, где ходили люди, чтобы по оставшемуся запаху узнать, что было дальше.

Набитую людьми тропинку медвежонок обнаружил очень скоро. По ней ходили вчера вечером. Тут было много людей с лошадьми, на чьих ногах было железо. И собаки, чьи страшные, отвратительные запахи оставались тут и там. Люди и лошади прошли по тропинке несколько раз и унесли с собой мать! Да, стойкий запах медведицы оставался на склоненных ветках пихты, на высоких кустарниках, на стволах деревьев. Белогрудый бросился по следам, острым чутьем выискивая то там, то здесь ни с чем не сравнимые наветы. Иногда к смоле прилипали черные волосинки от шкуры, что подсказывало следопыту, что он прав.