молодого солдата переводили в «фазаны». Если дембельский состав принимал решение в пользу переводимого, его двенадцать раз ударяли по заду бляхой кожаного дембельского ремня, передавая оный в дар с росписью увольняемого, узаконивая таким образом его свободу, и называли молодого отныне по имени или по фамилии. А потом рота гудела всю ночь, под предлогом чьего-нибудь дня рождения, как правило, в выходной день, отмечая признание бывших «салабонов», которым выпадала честь стать в одну шеренгу с «достойными». Стол ломился от сгущенки, самодельных тортов из печенья «Альберт» и всякой всячины, которую можно было купить на территории батальона в местном солдатском дукане. Боевые офицеры, знавшие цену службы здесь, относились к этому как к вполне привычным вещам. Встретив новообращенного где-нибудь в батальоне, пожимали руку, говорили:
– Что, стал сам себе хозяином? Это от тебя не уйдет, если ты настоящий мужик, так держать.
Улыбаясь, хлопали по плечу – никто не мог изменить того, что стало законом на этой прожженной огнем и солнцем земле.
А пока «дух», «салабон», или просто Жука переминался с ноги на ногу перед Сергеем. Он с трудом моргал красными от недосыпа глазами, видно, поднялся ни свет ни заря.
– У тебя не будет закурить сигаретки? Дембеля одолевают, – жалким голосом спросил Жука, теребя грязной рукой мочку своего уха.
– Чего? – не понял Сергей.
– Си – си-сигаретки, не будет, а-а-а? – протянул тот, пряча глаза за такой же грязный, как и сам он, край
солдатской панамы и испуганно отступая назад.
– Сига- ре-е-тки?! – грозно протянул, повторяя его слова, Сергей и посмотрел на него в упор. – Ишь, чего захотел, а твои где, а-а-а-а? Вчера же всем выдали, ты что, их ешь? – поинтересовался он.
– Д-а-а-м-м, – замялся Жука.
– А-а-а, ну понятненько. Забрали, что ли, да?
Жука обиженно замычал. Сергей понимал, что до
Жуки не дошла очередь, а скорее всего, просто поживились «деды».
– Ну, и сколько же тебе нужно?
– Сколько не жалко, – осмелев, ответил молодой.
– Что, пачку тебе, что ли дать, а-а? – в шутку спросил Сергей и полез во внутренний карман своей гимнастерки.
– Ну, дай, – тихо, боясь, как бы тот не передумал, прошептал Жука.
– А губа не треснет от пачки, душара? – грозно нахмурился Сергей.
Жука замолчал, переступая с ноги на ногу, с нетерпением ожидая драгоценного подарка. Сергей дал ему несколько сигарет, и тот исчез так же, как и появился.
«Ну и душара, – подумал про себя Сергей, – какой- то тухлой селедкой от него несет. Он что, не моется совсем, ах, да хотя ему, наверное, не до этого», – решил он, поправляя ремень автомата у себя на плече.
За речку
(шестью месяцами раньше)
Как только первые две машины оказались на мосту между приграничной зоной Термеза и Хайротона, выстукивая шипованными протекторами колес знакомый, надоевший звук на стыках неплотно уложенных стальных листов по всему трехсотметровому пространству моста Дружбы, Сергей понял, что это не смешно и то, что они, недавние курсанты войсковой учебки, действительно направляются в зону боевых действий, откуда не всем суждено вернуться. Неясно было, почему именно сейчас его посетила эта мысль, которая прежде не вступала в полную силу, а теперь вдруг обрушилась на его уставшую и без того за эту суматошную неделю ожидания голову.
Он не хотел думать, что ему, простому человеку, сыну простых рабочих людей, нужно быть именно здесь, ему, а не кому-то другому, более подготовленному к неизведанному, кто мог бы лучше понять происходящие события. КамАЗ резко затормозил, разбрасывая по кузову машины молодых, уже успокоившихся солдат, которые только час назад, до подхода к переправе, шутили, смеялись в полный голос, не понимая, что это их судьба. Судьба, от которой никуда не деться, не скрыться, не затеряться в безликой толпе пересылки на приграничном кордоне. Сергей прогонял в памяти раз за разом последние дни и часы своей свободной от лишних размышлений жизни.
Он вспомнил, как командир его роты, капитан Краснов, разогретый алкогольными парами, выстроив курсантов на плацу в длинную шеренгу, расхаживал взад-вперед перед притихшим строем и с издевкой приговаривал:
– Вам всем служить в хороших войсках и подразделениях нашей необъятной Родины. А кто себя будет плохо вести, тот поедет куда? Я вам доходчиво объясняю, а в тоже время коротко. «За речку», то есть в Афганистан, выполнять свой интернациональный долг, – он ехидно оскалил свои лошадиные зубы и заржал, как бешеный жеребец.
И только сейчас Сергей задал себе вопрос: а что капитан имел в виду под словом «плохо»? За полгода у него не было ни одного предупреждения или взыскания по службе, не считая, конечно же, нечастых потасовок с одуревшими от легкой службы сержантами или припухшими «дедами». И учебное подразделение он закончил, как говорится, с красным дипломом, сдав на «отлично» все экзамены по боевой и политической подготовке. В чем провинился он перед своей отчизной? Что он плохого сделал своему народу? Может быть, ему просто выпала судьба родиться в этой стране, идущей скорым шагом к светлому будущему, судьба быть маленьким винтиком – «достойным членом» этого общества, где всему есть своя цена.
Что плохого он сделал? Что сделали плохого его однополчане, которые, опустив головы, сидели с застывшими каменными лицами, не то от навалившейся грохочущей тишины, не то от охватившего их страха перед новой, незнакомой жизнью на этой неприветливой земле. Сергей встал с деревянной скамьи и подошел к окну, отбросив в сторону брезентовую шторку-язык тентованного КамАЗа.
Вглядываясь в шумные потоки Амударьи, стремительно проносившейся под мостом, на котором застыла колонна тяжелых вездеходов, ожидающих своей очереди в этот ад, Сергей протиснул голову в окно, с трудом, как рыба, выброшенная на песчаный берег, стал хватать горячий и немного влажный, еще мирный воздух. Он вспомнил последние часы перед отправкой, когда солдат подняли среди ночи, построили на плацу, огласили список тех, которым суждено было покинуть свою Родину и исчезнуть там, за речкой, в пыльных дорогах чужой страны. Он вспомнил седого майора из штаба, который зачитал список его роты, в которой было сто сорок человек, а впоследствии осталось только тридцать. Лучших. Самих лучших, значит, они оказались худшими, а значит, не нужными. Происходящее вызывало в нем бешенство.
«А ведь обещали службу на берегу теплого Каспийского моря, в городе Баладжары. Почему, почему так произошло? – Он уже начал понимать, что происходит, вглядывался в лица и глаза своих товарищей, почти братьев. – Возможно, я их больше не увижу, – думал Сергей. Ему вспомнился дом на далекой Родине. – А что мне написать своим, что я им скажу, что? Ведь они не поверят моему письму!»
Мама постоянно наставляла в своих длинных, пахнущих ее руками, письмах: слушайся, сынок, не пререкайся, сынок, ни порти себе жизнь, сынок, ведь ты знаешь, что мы с отцом не выдержим, ты один у нас, наша опора и надежда, мы не выдержим, если ты попадешь в этот проклятый Афганистан.
И Сергей слушался, и Сергей не пререкался; он выполнял любые поручения и приказы старших офицеров, хотя по своей натуре он не мог смириться с несправедливостью. Но сдерживался, успокаивая себя тем, что скоро он уедет в войска и там ему будет глубоко наплевать на угрозы и натиск «дедов» и оборзевших пьяных офицеров. Потому что он будет сержант, а значит, сам себе хозяин. Сергей не заметил, как колонна тронулась и снова затормозила, опять отбросив солдат к водительской кабине. Он вышел из задумчивого сонного состояния.
«Да ладно, что я, не мужчина, или я стал сомневаться в себе? Никогда, никогда этого не будет со мной, не в первый раз, не привыкать, пробьюсь», – убеждал он себя.
Задний борт с грохотом хлопнулся о раму КамАЗа. Откинув на верх будки большой, покрытый толстым слоем серой пыли брезентовый клапан, солдаты один за другим быстро выскакивали из машины в горячий песок, подпрыгивали на месте, как бы пробуя на прочность сухую, выжженную адским солнцем поверхность земли, по которой их повели куда-то в глубину образовавшегося невдалеке от тугих взмахов лопастей боевого вертолета Ми-6 плотного, как стена, пыльного облака.
Им навстречу вышел невысокий, довольно упитанный офицер без знаков различия. Только небольшая офицерская кокарда зеленого защитного цвета красовалась у него на выгоревшей до цвета пыли армейской панаме.
– Строиться, а ну-ка шевелите ногами, быстро, быстро, – покрикивал он, подгоняя солдат, как стадо непослушных животных, злыми сиплыми окриками.
– Шевелите копытами, что вы, как бараны, столпились в кучу, ну-ка разобраться по два человека, в шеренгу строиться!
Он поднял правую руку. Масса людей зашевелилась; вздымая сапогами пыль, они стали топтаться на месте, толкали друг друга вытягиваясь в длинную цепь.
– Слушай мою команду. Вот эта часть, – он указал рукой на длинного солдата, выделявшегося из всей массы своим исполинским ростом и телосложением,
– перестроиться по четыре в коробочки, я сказал, по четыре. Вы что, не понимаете по-русскому, по какому вам говорить?
Он резво подбежал к длинному, топтавшемуся на месте солдату и толкнул его, да так, что тот, потеряв равновесие, уткнулся лицом в горячий песок возле железного настила служившего посадочной полосой для боевых вертолетов, и чудом не разбил себе лицо об острые углы железных пластин.
– Ну ты, сука, шакал! – выругался громко, со злостью, солдат, поднимаясь на колени.
– Что-о ты сказал, «стропила»? Твоя фамилия, сынок? Что ты сказал? Ну-ка повтори, не понял!
Солдат опустил голову, зло сверкнул усталыми глазами, сжав зубы, нервно задвигал желваками.
– Что ты сказал, «стропила», я не понял, солдат, отвечай, когда с тобой старший по званию говорит!
Солдат застыл неподвижно, опустив голову.
– В глаза, в глаза мне смотри. Это тебе не Союз, все, халява закончилась! – нервно закричал
побагровевший офицер. – Я тебе покажу «шакала», стань смирно, опусти руки свои обезьяньи.
Солдат, поправив у себя за спиной вещмешок и скрученную в кольцо серую шинель, медленно и лениво вытянулся по стойке «смирно», подчиняясь приказу. Офицер, как бы одобряя поведение солдата, повернув голову влево и окидывая взглядом притихшую массу солдат, сделал обманное движение; наклонившись в сторону и отступив на шаг назад, подпрыгнул в воздухе и с силой ударил своего обидчика ногой в пах.
– Это тебе за суку, – спокойно проговорил он, вытирая потные красные руки о свое х/б.