Шурави бача

– Да ладно, Петря, мы и так свое возьмем.

– Я знаю, браток, – согласился Черкас.

За отдельным, чисто вымытым и насухо вытертым

столом-десяткой, лицом к входной двери сидели два человека. Сержант Александр Иванов, замкомвзвода, уткнулся взглядом в алюминиевую тарелку и, не отрываясь, с жадностью поглощал ее содержимое, и рядовой, красавец роты, неугомонный одессит, душа- человек и балагур Николай Ольха, по-простому среди своих «Одеса». Невысокого роста, смуглый, с выпирающим кадыком на крепкой шее. Его черные жесткие кудри, коротко остриженные, блестели так, как будто он их натирал воском. Он что-то оживленно рассказывал Иванову, лихо постукивал по пластиковой крышке стола то кулаком, то костяшками согнутых пальцев. Иванов в ответ то и дело кивал головой, морщил лицо, искоса поглядывал на Одесу, не отрываясь от вкусной еды. Приблизившись к столу, Сергей краем уха услышал несколько коротких отрывистых фраз.

– Да-а, блин, пошел он к едрене фене. Шакал. Да плевал я на эту крысу, он мне говорит: «Куда? Духа прикрывай!» Нужен он мне, этот червяк. Тут самому сам знаешь что, тут самому бы не подохнуть.

– Ну, как там, на войне, без нас, пацаны? – усаживаясь за стол на деревянную, выскобленную до белизны лавку, заговорил Петруха, прерывая их напряженный разговор.

– Как всегда, пацаны, вы же знаете, если живы, значит все нормально, пацаны, – произнес как-то натянуто Иванов, чуть заметно улыбнувшись.

Одеса, перегибаясь через стол, протянул по очереди Сергею и Черкасу свою руку, по обыкновению, доброжелательно.

– Сегодня на облете были и попали после духов,

– пробубнил почти себе под нос Иванов.

– Где?

– Да в этом долбанном Гуль-Беле, – оживился Одеса. – Посадили на ножи нашего наводчика духи, вместе с домочадцами.

– Ну и дальше что? – подключился к разговору Черкас.

– Ну и то, – продолжил Одеса. – Там духи бачей обложили, спустились с гор, как всегда, за провиантом, ну, и конечно, баб пощупать. А им по хрену, видно, натворили и смылись; а тут мы нарисовались, да их уже тю-тю.

– Да по почерку видно, какая-то залетная банда, что их, мало в горах и в зеленке развелось, – проговорил Иванов и развел руки в разные стороны.

– Там ведь был наш наводчик, хатовец, кто-то на него вывел из кишлачных. Так забрали все, что можно было забрать, а кишлак-то этот договорной, потрошат все кому не лень, кишлачные обозленные и на нас, и на духов, ну и короче, сдали его вместе с семьей духам. А тут нарисовались мы, немного не успели. Да по почерку, скорее всего, «дикари», порезвились на славу.

– Так самое главное, – вмешался Одеса, – у этого хатовца было две ханумки, малолетки по-нашему, жены его, скорее всего, так ничего себе, но с ними уже аллах беседует. Так они их шмакнули по очереди и глотки им перерезали, курвы, перед тем как свалить, на сухаче возле кириза повесили голых. Да я бы сказал, что они ничего были при жизни, судя по их внешнему виду.

– Да у тебя только одно на уме, прекращай, не об этом сей час речь, – одернул его Иванов.

– А я что, я ничего, – обиженно промямлил Ольха.

– А этого хатовца, – продолжал Иванов, – порезали всего, поизмывались над ним от души. На лбу вырезали звезду, уши отрезали, руки вывернули, ноги перебили. Да, короче, не на что было смотреть. Они, наверное, думали, что ему хана, сделали контрольный в сердце, а пуля прошла выше. Пинцет из санчасти сказал, будет жить. Мы его с собой привезли. Ну и живучий попался, гад. – Иванов замолчал и принялся выгребать из тарелки остатки уже остывшего риса, время от времени запивая чаем.

– Ротный сказал, что пойдем в засаду, после всего, как уляжется эта история. По расчетам, они должны вернуться в Гуль-Бель. Где-то через дня три. Наш взвод пойдет. Так что готовьтесь, – поглядывая на своих друзей, вполголоса произнес Иванов.

– Что, в первый раз, что ли, – заметил Петруха. – Сейчас курнем – и хоть на Панджер в ущелье Джабель-Уса-Радж, в засаду.

– У тебя есть что ли, Петруха? А что ты молчишь?

– широко раскрывая глаза, проговорил Иванов и встал из-за стола, расправляя плечи, хрустнул ключицами и сцепил руки в замок за головой. Высокий жилистый худощавый парень с черными, как сажа, глазами и размашистым шрамом от ножа на правой щеке – в память о Чарикарской «зеленке». – Ну, тогда договорились. Вы давайте, дожевывайте не торопясь. А мы с Одесой в роту, перекинемся во что-нибудь полегче и будем на арыке на нашем месте. Хоп ?

– Договорились, – кивнул Сергей.

Они вышли из-за стола и направились к выходу.

Плов оказался на редкость вкусным, даже холодный.

– Бача Хашим молодец, отличный чифан забацал,

– сладостно проговорил Петруха, пережевывая мягкие длинные рассыпчатые зерна индийского риса.

– Да-аа, браток, что вкусно, то вкусно, отрицать не буду, – сказал Сергей и, взяв из тарелки кость, стал обкусывать пахучие куски мяса. – Петруха, надо будет Хашима подогреть на раскурку, зайдем после ужина, хорошо?

– Конечно, о чем речь, – согласился Черкас, не отрываясь от еды. – За такой чифан я ему лично благодарность объявлю.

– Ну бабай, ну молодец, – восхищался он. – Все, вот это я нарубался, сейчас взорвусь, нужно чайку горяченького замахнуть, – потянулся он за чайником, который стоял рядом на разносе и насмешливо спросил: – Что пить будешь, Серый, чай или какаву?

– Чай, конечно, ответил Сергей, подставляя кружку под носик чайника. – Хорош чаек, – сказал он и отхлебнул глоток из кружки, смакуя крепко заваренный напиток. – Хоро-оош, м-ммм! Ну что, к арыку идем, по дороге зайдем, как договорились, к Хашиму, так, и займемся культурно-массовым отдыхом до отбоя и вечерней поверки. А то пацаны уже, наверное, заждались нас, – заторопился Сергей, выходя из-за стола

– Да вставай, пошли, хватит жрать без меры, заворот кишок получишь, – он похлопал по плечу друга, который после кружки выпитого чая вцепился зубами в кость и с удовольствие грыз ее, причмокивая.

– Да пошли, Петря, дома будешь отъедаться, кочумарь. А то, я смотрю, ты на глазах жиреешь, мор да уже заплыла.

Черкас бросил на стол дочисто обглоданную кость и, тяжело поднявшись, пошел вразвалочку за Сергеем

к выход; из столовой.

Хашим стоял возле кучи немытой посуды. В одной рук он держал влажное вафельное полотенце, завязанное на самом конце крупным узлом, другой размахивал в воздухе на головой и быстро говорил что-то хриплым голосом, почти кричал. Рядом с ним суетилось несколько молодых солдат, они бегали по кругу от одного стола к другому, на которых стояли кастрюли, банки и всякая поварская утварь.

– Блят в ваш нога, бистро ногам шевелит, дюхы, – хрипел он, подгоняя их.

– Эй, бача Хашим, инджа, – позвал его Крымов на афганском языке, просовывая голову в открытое окно посудомойки.

– О-ооо, вай, вай, – повеселел тот и, что-то коротко буркнув, подошел к ребятам.

– Ну, как дела, Хашим-бача?

– Да достали меня эти салябоны, – неожиданно выдал тот почти на чистом русском языке.

– Так ты уже стал базарить, как русак, – пошутил Сергей и пожал ему руку.

– Да нэт, это я один раз полючился, как это, не знаю сама.

– Сама ты давно уже ничего не знаешь, – съехидничал Черкас.

– Чито ты, братышка, хотель? – не понял он.

– Да все нормально, бача, проехали, все о’кей. На, держи, раскуришься после работы, хапнешь, – сказал Черкас и протянул кусочек чарза.

– Вай, вай, хо-ро-шоо, – радостно залепетал он. – Ташакор, братишка, как раз вовремя ты грел меня, мой башка савсэм больной. Эти дюхы, меня скоро крища оторвется, ни хрен ни врюбаеться, – сказал, путаясь,

он и посмотрел назад.