Неполное собрание сочинений. 1979—2024

– Я жду внизу через десять минут. Только подругу не приглашай с собой.

– У неё сломаны лыжи.

– Наверное, это хорошо.

Она помахала ему и быстро пошла по тёмному коридору к лестнице на второй этаж. Только несколько ламп подсвечивали коридор, они были почему-то возле пола, и от этого её силуэт заметно выделялся на фоне светлых стен. Так могут ходить только очень красивые девушки, которые чуть-чуть стесняются своей красоты. От лестницы она снова махнула ему рукой. Боже мой, неужели это в самом деле она. Откуда? Не может быть. А вдруг она больше не появится. Нет, этого как раз и не может быть, а всё остальное – может.

Свитер и ботинки ещё не высохли после целого дня, проведённого на горе, но в шкафу нашёлся сухой свитер и носки, а не досохшие ботики досохнут на морозе. Эрик быстро оделся и взял лыжи. Лыжи были старые и сильно стёртые. Смола с них давно сошла, а просмолить опять было лень – должны же они когда-нибудь сломаться! Кроме того, не смолёные их было приятнее держать в руках – чувствовалась шероховатость скользящей поверхности, на которой проступали более плотные волокна. И ещё они напоминали те обкатанные волнами куски дерева, которые валялись на берегу далёкого северного моря. Он собирал их и жёг в печи, они давали ровный жар. Эрик улыбнулся – именно тогда он прочитал ту книгу об Океане и понял, что у него всё должно быть хорошо.

Он быстро спускался по лестнице и держал в руке связанные за концы лыжи. Навстречу поднимался Толстяк. Эрик остановился на площадке, чтобы пропустить его, но тот, кажется, не спешил. Он тоже остановился и посмотрел на Эрика так, будто прикидывал – куда бы его укусить.

– Послушай, что я хочу тебе сказать. Мы вместе пили, но это ничего не значит. Не подходи больше к этой девчонке.

Эрик внимательнее посмотрел на Толстяка и почувствовал, что продолжает держать лыжи на весу.

– Извини, не понял.

– Что ж тут непонятного. Найдутся люди – растолкуют. Это подруга моего друга. Он ненадолго уехал, но попросил присмотреть за ней.

– Тебя попросил?

– Меня.

– Присматривай. Только издали. Ты знаешь, я почему-то очень огорчаюсь, когда мне дают советы.

– Когда он вернётся, ты можешь огорчиться ещё больше.

– Нам не дано заглянуть в будущее. Никому не дано знать, что оно скрывает. Извини, меня ждут.

– Кто?

Эрик хотел пройти, но Толстяк загородил ему дорогу. Бывают же такие идиоты. Эрик оттолкнул его и быстро спустился в холл. Прошло уже больше десяти минут, но Яны там не было. Сзади загудела лестница – Толстяк сбегал по ней, на ходу снимая очки.

– Одень очки и сходи выпей. Воды из-под крана.

Но вместо того, чтобы последовать этому вполне разумному совету, Толстяк схватил Эрика за ворот куртки и рванул на себя. Это был странный приём. Ему не следовало этого делать. В руках у Эрика были лыжи и бросать их было жалко. Мало кто знает, что на них можно не только кататься. Он ударил Толстяка лыжами справа налево по руке, быстро прислонил их к стене и слегка оттолкнув противника, провёл тройной удар, которому его когда-то давно в поезде Ташкент-Москва учил сержант-десантник, возвращавшийся из Афгана. Он помнил и другие удары, показанные и отработанные за несколько дней в поезде, но старался ими не пользоваться. Хотя, всегда в таких случаях действовал неосознанно, автоматически отрабатывая полученные навыки. Сознание в драке несколько отставало от действия.

Он даже этот удар постарался провести не до конца, хотя помнил слова десантника, что в драке хороши все приёмы, главное – устоять на ногах и уцелеть. Хотя, похоже, это был не тот случай. Толстяк согнулся и присел – на мир ему смотреть больше не хотелось. Ничего удивительного. Думать надо о последствиях, когда пристаёшь к малознакомому человеку. Эрик усадил его в кресло.

– Ладно, не грусти – ты сделал всё, что мог. На тебе вины нет. Со всеми претензиями пусть обращаются ко мне. По почте.

Вообще-то, за такое могли и выгнать отсюда, но в холле никого не было, значит дело дальше не должно пойти. А где же эта девчонка? А, вот и она.

Яна спустилась в вестибюль, одетая в куртку и лыжные брюки. Каштановые волосы выбивались из-под вязаной шапочки, а на щеках были ямочки, и Эрику захотелось её поцеловать. Прямо сейчас. Он взял у неё лыжи и они вышли на тёмное крыльцо. Свободной рукой он притянул её к себе.

– Ты прелесть.

– Пойдём.

– Ты – прелесть, – сказал Эрик и поцеловал её сначала в волосы, потом в шею, в глаза и в яркие, слегка приоткрытые губы. Яна не сопротивлялась, только замерла и закрыла глаза, будто прислушиваясь к новым ощущениям.

Позже Эрик иногда спрашивал у неё, как получилось, что такая красивая девушка не умела целоваться. Она прижималась к нему и улыбалась.

– Ведь тебя раньше не было. Кто же мог меня приручить и научит целоваться.

Снег в лунном свете был голубой и очень звонкий. Они иногда отталкивались палками и катились под уклон по крепкому насту навстречу ночному ветру и звёздам. По крепкому насту лыжи катились сами. Он был такой жёсткий, что по нему можно было идти без лыж. Они стремительно катились рядом, слегка пригнувшись и радуясь скорости. Только свист ветра в ушах и холодное мерцание крупных звёзд. Поскрипывает наст под лыжами. Других звуков нет, вокруг серебристое безмолвие зимней ночи. Луна, словно ночное солнце, заливает своим лёгким призрачным светом всё вокруг – поле, ледяную поверхность озера и дальний лес, так что все предметы кажутся близкими и контрастными.

Спуск ведёт вниз, к озеру. Он очень пологий, но при таком скольжении в темноте появляется ощущение полёта. Иногда лыжи набегали на бугор или попадали в рытвину, тогда приходилось быстро переступать, чтобы сохранить равновесие. А потом опять толчки палок и полёт сквозь ночь продолжается.

Яна выкатилась немного вперёд и Эрик смотрел сзади на её фигуру и движения. Она делала всё правильно, и видеть её рядом и чуть впереди было приятно. А потом спуск закончился и с разгона проскочив полосу глубокого снега возле берега, лыжи защёлкали по льду озера. Лёд плохо держал беговые лыжи без кантов и палки при отталкивании проскальзывали по его поверхности. Скольжение было бесподобное.

Катаясь на лыжах Эрик научился ценить все ощущения, которые они могли дать. Хорошо было шагать по глубокому рыхлому снегу, по колено проваливаясь в него, бежать по накатанной лыжне навстречу солнцу, уступая одну колею встречным лыжникам, скользить по крепкому мартовскому насту в любую сторону – он везде держит одинаково хорошо, и даже идти по раскисшему весеннему снегу, начинавшему чернеть и оседать. Это давало ощущение близких перемен. Но особенно нравилось катиться ночью под небольшой уклон, вдыхая морозный воздух и глядя на залитые лунным светом просторы.

Они опять вышли на берег и, медленно отталкиваясь палками, покатились к лесу. Вдруг откуда-то долетел тихий звон. Тишина. Только очень тихо звенит лунный свет, падая на заснеженные просторы.

– Яна, ты слышишь?

– Что это?

– Это звенит лунный свет.

Они сделали ещё несколько шагов и увидели ручей. Его сковал мороз, заперев в ледяное русло и упрятав под наст. Но неутомимая вода промыла ледяное окошко и играла лунной рябью. Ручеёк в окошке улыбался. Казалось, он радовался им, нашедшим его среди снегов в эту лунную ночь. Эрик нагнулся и глотнул из него. Это была вода, настоянная на морозе, лунном свете и тишине.

– Яна, я дарю его тебе. Пусть это будет мой первый подарок.

– Спасибо! Это же настоящая сказка. Как всё хорошо у нас получилось.

    2 февраля 1987 г., Антарктика, море Космонавтов, НПС «Фиолент»
    Этот рассказ, когда он будет закончен, мне хотелось бы посвятить моей славной жене – Ольге и второму февраля 1983 г., 2 февраля 1987 г.
    Но я слишком долго собирался его закончить и опубликовать – всё изменилось. Поэтому обойдёмся без посвящения…, 2 февраля 2023 г.

Мы с Хемингуэем

25 лет после смерти Эрнеста Хемингуэя

(21 июля 1899 г. – 2 июля 1961 г.)

Иногда встречаешь людей, про которых после первой встречи можно сказать – это свой. И что бы он потом ни делала и ни говорил – многое ему прощаешь. Многое, но конечно не всё. Хотя, очень редко такие люди совершают поступки, про которые бывает стыдно узнавать. Они обладают чутьём, которое подсказывает – как надо вести себя в трудных ситуациях. И почти всегда то, что они делают, оказывается единственно верным. С таким человеком приятно идти рядом, но если он должен куда-то уехать, всё равно становится легче жить и преодолевать самые немыслимые препятствия при мысли, что он где-то сейчас работает, думает, смеётся. Невольно начинаешь сравнивать свою жизнь, свои поступки и мысли с его и удивляешься – как много общего! Оказывается, мы совершали похожие поступки и говорили похожие слова задолго до того, как узнали о существовании друг друга. Наверное, это и есть духовное братство. Интересно, что такие люди очень часто оказываются индивидуалистами, для которых собственное общество оказывается приятнее любого другого. Но встречаясь с ними, думая о них, получаешь часть душевной энергии, которую они распространяют вокруг себя, иногда на огромное расстояние.

Эрнест Хемингуэй погиб, когда мне был один год. Это вполне может быть преемственностью сходных характеров. Ведь должен он был кому-то передать всё то лучшее, что осталось в его душе.

Всё. Застопорило. Кажется я устал от писанины. Нужен отдых. Поэтому, отключив мозги, я перечислю некоторые моменты в жизни Эрнеста, которые обращают на себя внимание. Родился он, будем считать, в 1899 году, хотя есть мнение, что год это был 1898. Жил в пригороде Чикаго, в Оук-Парке, в обеспеченной и интеллигентной семье. Сразу после школы подался работать репортёром, а в 1918 году, завербовавшись, уехал в Европу – на фронт Первой мировой войны. Кто знает, что его туда потянуло – скорее всего жажда путешествий и желание увидеть жизнь вблизи своими глазами. В мае 1918 года он покинул Нью-Йорк, а уже в июле, в Италии был ранен, попав после этого в миланский госпиталь. Всё обошлось, и по окончании войны он вернулся в Штаты, но не домой, а устроился работать в газету «Торонто стар». Это был 1919 год.

Кто-то (Шервуд Андерсен?) сказал ему, что очень хорошо живётся и пишется в Париже, и молодой Хэм отправился в Париж. Перед этим он в сентябре 1921 года женился на Хэдли Ричардсон и в конец 1921 года они уехали в Париж. При этом он считался корреспондентом своей газеты (то ли штатным, то ли фрилансером) и выезжал по заданию редакции на фронт греко-турецкой войны, на конференции в Геную и в Лозанну, в Рур. Газета охотно публиковала его корреспонденции, но Эрнест хотел быть писателем. И он стал им. Правда, прежде были потеряны (украдены) практически все его ранние вещи. Это случилось в декабре 1922 года. После такой потери молодому писателю нетрудно сломаться, и Эрнесту стало казаться, что никогда больше он не сможет писать. Но это была ерунда. Как же он мог не писать! И снова из-под его карандаша стали появляться рассказы. Первыми его публикациями, не считая газетной работы, стал сборничек, опубликованный в Париже, который он назвал «Три рассказа и десять стихотворений», опубликованный тиражом триста экземпляров. И сборник «В наше время», тиражом сто семьдесят экземпляров. Они вышли в 1923—1924 годах. Вроде бы первый не имел заметного успеха. Второй был переработан и вышел в Штатах под тем же названием, в Нью-Йорке, видимо в издательстве «Скрибнерс», с которым Хэм сотрудничал всю жизнь. Это была первая серьёзная книга и вышла она, кажется, в 1925 году. Перед этим о перестал сотрудничать с газетой, и, оставшись без денег, голодный и уверенный в себе, сел всерьёз за написание рассказов. И пошло! Это произошло в начале 1924 года.

В сентябре 1923 года Эрнест с женой Хэдли вернулся в Торонто, где в октябре этого года у них родился сын Джон. В январе 1924 года они все вместе вернулись в Париж.

«Фиеста», или как ещё называют этот роман (a novel) «И восходит солнце», он написал за полтора летних месяца в 1925 году, а зимой, в горах, роман был полностью переписан и вышел в октябре 1926 года в издательстве Charles Scribner’s. Это был успех! До и после он писал рассказы и стихи. Особенно известна серия его рассказов о Нике Адамсе. Конечно, под этим именем автор вспоминал своё детство и время взросления. В январе 1927 года Хемингуэй расстался в Хэдли и в мае женился на Полин Пфайфер. В марте 1928 года они уехали из Парижа.