Речь на Всесоюзной режиссёрской конференции 15 июня 1939 года

Попов сказал: «…разобраться в тех ошибках, которые у Всеволода Эмильевича Мейерхольда есть, в которых он частично сознался, частично не сознался» (см. ниже с.75).

Мейерхольд записал: «…частично признаёт свои ошибки, частично не признаёт» (см. ниже с.83, 86–87).

В итоге высказываний Попова получалось, что зал «недостаточно принципиален», а Мейерхольд осознал не все ошибки[118 - В хронике «Вечерней Москвы» на следующий день, 15 июня, было отмечено: «В заключительной части доклада тов. А. Д. Попов говорит о необходимости учёбы – подлинной и настоящей – у Станиславского не только как у режиссёра, но и как актёра, у Немировича-Данченко, Вахтангова, Марджанишвили. Надо учиться также высокой театральной культуре Мейерхольда, в то же время сознательно разбираясь в ошибках Мейерхольда».Выправленная стенограмма доклада появилась в «Советском искусстве» 16 июня. В ней уцелел короткий абзац, исчезнувший при перепечатке доклада в сборнике 1940 года: «Мы говорим и спорим о Станиславском только как о воспитателе актёра, как об авторе так называемой “системы”. Но мы забываем о Станиславском – великолепном, блестящем постановщике, актёре и создателе ряда блестящих сценических образов. Мы плохо изучаем и огромный режиссёрский опыт Вл. И. Немировича-Данченко, и мастерство Мейерхольда, Вахтангова, Марджанишвили и театров Рейнхардта, Гольдони, Гоцци. Мы вообще очень плохо изучаем культуру нашей отечественной и мировой режиссуры». В хронике того же номера газеты цепь событий, прервавших доклад Попова, уложена в одну фразу: «Участники конференции почтили вставанием память великого режиссёра К. С. Станиславского».].

Других помет, слушая доклад Попова, Мейерхольд не делал. Попов точно следовал изданным тезисам, а отношение к ним Мейерхольд изложил на обложке брошюры ещё до конференции.

С. М. Михоэлс, получив слово для доклада после Попова, начал с перечисления тех, у кого из присутствовавших в зале он учился, и первым назвал Мейерхольда, хотя не был его прямым учеником. Имя Мейерхольда вновь вызвало овацию, отмеченную стенографисткой.

Тему доклада «Роль и место режиссёра в советском театре» Михоэлс подчинил защите образной природы искусства, развернув аргументацию с импровизационной яркостью. Как пример образного построения мизансцены он описал эпизод из четвёртого акта мейерхольдовской «Дамы с камелиями» (см. ниже с.76)[119 - В первой публикации доклада С. М. Михоэлса (Советское искусство, 1939, 16 июня) этот рассказ сохранён:«Другой пример я хочу привести из работы В. Э. Мейерхольда. Вспомните мизансцену из “Дамы с камелиями” – вечеринка у подруги Маргерит, куртизанки. Огромная лестница, по которой все спускались вниз, а справа – огромный игорный стол – тут только что проходила игра на деньги. В результате огромного столкновения страстей Маргерит падает в обморок. Она падает на стол, как ставка. Это образно. Эта ставка – женщина, превратившаяся в какой-то объект разыгравшихся игорных страстей, приниженная в своем человеческом достоинстве, – по образному воздействию поучает, по-моему, очень многому. Вот этому образному, этому напряжению образной силы в мизансцене надо учиться». Этот фрагмент воспроизведён в кн.: Мейерхольд 1968, ч.2, с.560.К сожалению, в изданиях сборника статей С. М. Михоэлса текст его доклада воспроизводится по книге «Режиссёр в советском театре», где упоминания о Мейерхольде отсутствуют.].

Его доклад вызвал пометы Мейерхольда: «Мыслить образами», «Можно ли учиться образности (дневники писателей)» и запись о недостатках театральных школ. Они были сделаны в верхней части лицевой обложки тезисов (см. ниже с.86).

Вечером 14 июня Мейерхольд перенёс подряд разновременные пометы с обеих обложек брошюры на листки «Б» и «В».

Так определилась случайная последовательность пунктов на этих бланках (см. с. 92–96).

Тогда же Мейерхольд написал начало будущего выступления.

10

На утреннем заседании 15 июня слово в прениях Мейерхольд получил седьмым – после Б. М. Сушкевича, И. Я. Судакова, Ю. А. Завадского, руководителя рязанского театра А. С. Верховского, С. Э. Радлова и режиссёра борисоглебского колхозно-совхозного театра П. Н. Трапезникова.

Он говорил минут сорок-сорок пять, его выступление занимает в стенограмме двадцать две машинописные страницы. Оно распадается на три неравные части, первую и последнюю из них он читал, начало по рукописным заготовкам очень близко к их тексту, конец – по журнальной вёрстке.

Начало речи Мейерхольд написал вечером 14 июня на четырёх листках, оборотах именных бланков. На каждый листок легло по звену логики, которую он выстраивал в поисках точных слов и верной интонации (см. ниже с. 96–103).

Эта логика такова: во-первых, партия и Сталин воспитывают непримиримость к ошибкам (листок 1); во-вторых, ошибавшимся – и ему в их числе – сохранена возможность работать (листок 2); в-третьих, стало быть, за эту возможность следует благодарить партию и Сталина, именно им должны быть переадресованы овации (листок 3); в-четвёртых, было бы ошибкой думать, что подъём театра зависит от возвращения формалистов (листок 4).

Приведённые на первом листке сталинские требования к самокритике («умей улавливать свои ошибки, умей вскрывать их корни, умей показывать, как ты ошибался») повторены в заключительном слове Храпченко (констатировавшего, что Мейерхольд задачу самокритики выполнил формально). Этим совпадением проясняется контекст, диктовавший Мейерхольду необходимость и правила «самокритики» (см. ниже с.98 и 156–157).