Ленин. Человек, который изменил всё

Еды помимо «чернильниц» хватало. «Получил вчера припасы от тебя, – сообщал он Анне, – и как раз перед тобой еще кто-то принес мне всяких снедей, так что у меня собираются целые запасы: чаем, например, с успехом мог бы открыть торговлю, но думаю, что не разрешили бы, потому что при конкуренции с здешней лавочкой победа осталась бы несомненно за мной… Здоровье вполне удовлетворительно. Свою минеральную воду я получаю и здесь: мне приносят ее из аптеки в тот же день, как закажу. Сплю я часов по девять в сутки и вижу во сне различные главы будущей своей книги»

. Приглашал к себе Ульянов и дантиста.

Мария Ильинична отмечала, что, «как это ни странно может показаться», заключение в «предварилке», где Владимир пробыл больше года, положительно повлияло «в смысле его желудочной болезни»: «Правильный образ жизни и сравнительно удовлетворительное питание (за все время своего сидения он все время получал передачи из дома) оказали и здесь хорошее влияние на его здоровье. Конечно, недостаток воздуха и прогулок сказался на нем – он сильно побледнел и пожелтел, но желудочная болезнь давала меньше себя знать, чем на воле»

.

На свободе жизнь шла своим чередом. Дмитрий Ульянов летом 1896 года «давал уроки в Смоленской губернии, а мама и сестры (Анна Ильинична и Мария Ильинична) жили в Финляндии на даче, где-то у Белоострова, для того, чтобы быть ближе к Питеру… так как он продолжал сидеть, и они организовали ему передачи… Осенью я приехал в Питер на пару дней и ходил на свидание»

. «Союз борьбы», несмотря на аресты, продолжал функционировать. «Листковая агитация имела большой успех. Стачка 30 тысяч питерских текстилей, разразившаяся летом 1896 г., прошла под влиянием социал-демократов и многим вскружила голову»

, – замечала Крупская, также поддерживавшая заключенного.

Как замечал Леонид Млечин, «поначалу Крупская была для Ленина, говоря современным языком, заочницей, то есть женщиной на воле, которой зэки пишут обширные и жалостливые послания: ВИ переписывался с ней, сидя в петербургской тюрьме. Как это принято среди заключенных, стал называть ее невестой, ведь обычно заочницам обещают, выйдя на свободу, жениться на них»

.

Приговора ждали с волнением, не исключали длительной каторги. Поэтому, как свидетельствовала Анна, вынесенный в феврале 1897 года «приговор к ссылке на три года в Восточную Сибирь был встречен всеми прямо-таки с облегчением»

. Как итог очередных хлопот матери, Владимиру разрешили отправиться в Сибирь не по этапу, а своим ходом, и он был избавлен от скитаний по пересылочным тюрьмам. Ехал долго и не без удобств.

Три дня он мог вкушать столичную жизнь в компании коллег и товарищей, а потом ему разрешили держать путь через Москву. Там он задержался даже дольше установленного срока в семейном кругу. «Жил он у нас на Собачей площадке и ходил каждый день с утра в Румянцевский музей… потому что хотел использовать материал для работы “Развитие капитализма в России”, – запомнил брат Дмитрий. – Он брал с собой Марию Ильиничну, чтобы она ему помогала делать выписки»

.

Родня распрощалась с Владимиром 22 февраля. «Он обещал писать домой часто и действительно писал нам чаще, чем в другие периоды своей жизни». Мать хотела ехать за непутевым сыном. «ВИ поощрял больше план съездить нам обеим с мамой на лето в Швейцарию, куда убеждал сестру Марию Ильиничну ехать еще раньше, бросив гимназию, плохо отражавшуюся на ее здоровье. Этот план, в конце концов, и осуществился»

, – рассказывала Анна Ильинична.

Путь ссыльного лежал – без полицейского эскорта – железной дорогой в Сибирь. 2-го марта Ленин писал матери со станции Обь: «Несмотря на дьявольскую медленность передвижения, я утомлен дорогой несравненно меньше, чем ожидал… Это мне самому странно, ибо прежде, бывало, какие-нибудь 3 суток от Самары до С.? Петербурга и то измают. Дело, вероятно, в том, что и здесь все ночи без исключения прекрасно сплю».

Вообще-то Ульянову проходным свидетельством был назначен город Иркутск. Но, доехав до Красноярска, он написал прошение иркутскому генерал-губернатору «разрешить мне остаться в городе Красноярске впредь до распоряжения о назначении мне места жительства… Вместе с тем я ходатайствую о назначении мне места жительства, ввиду слабости моего здоровья, в пределах Енисейской губернии и, если возможно, в Красноярском или Минусинском округе». В ожидании решения Владимир задержался на пару месяцев в Красноярске. Сестре Марии он сообщал 27 марта: «…Живу по-прежнему, шляюсь в библиотеку, за город, шляюсь просто по окрестностям для прогулки, шляюсь к знакомым, сплю за двоих, – одним словом, все как быть следует».

О том, что местом ссылки будет Шушенское, неофициально стало известно 17 апреля, о чем Владимир сообщал сестрам: «Лето я проведу, следовательно, в “Сибирской Италии”, как зовут здесь юг Минусинского округа… Между тем и здесь окрестности города, по реке Енисею, напоминают не то Жигули, не то виды Швейцарии… Здесь я живу очень хорошо: устроился на квартире удобно – тем более что живу на полном пансионе»

.

В Красноярске воссоединился с другими «декабристами», которые «были разосланы по другим селам. В худшие условия попал – очевидно как еврей – Ю. О. Цедербаум. Он был сослан в самый северный пункт, в Туруханск…»

. Остальные товарищи по несчастью расселились неподалеку. Кржижановский рассказывал: «Мы были одними из первых социал-демократов, очутившихся в Восточной Сибири, и вся старая ссылка присматривалась к нам со смешанным чувством любопытства и недоверия… Мы со Старковым при этом были назначены в село Тесинское, а ВИ в село Шушенское, находившееся от нас в расстоянии, несколько большем 100 верст»

.

«Шу-шу-шу – село недурное, – писал Владимир сестрам 18 мая. – Правда, лежит оно на довольно голом месте, но невдалеке (версты 1? – 2) есть лес, хотя и сильно повырубленный… На горизонте – Саянские горы или отроги их; некоторые совсем белые, и снег на них едва ли когда-либо стаивает. Значит, и по части художественности кое-что есть, и я недаром сочинял еще в Красноярске стихи: “В Шуше, у подножья Саяна…”, но дальше первого стиха ничего, к сожалению, не сочинил!» На этом поэтический пыл Ленина навсегда погас, так и не вспыхнув ярким светом.

В плохом настроении окружающая действительность представлялась менее поэтично. «Село большое, в несколько улиц, довольно грязных, пыльных – все как быть следует. Стоит в степи – садов и вообще растительности нет. Окружено село… навозом, который здесь на поля не вывозят, а бросают прямо за селом, так что для того, чтобы выйти из села, надо всегда пройти через некоторое количество навоза. У самого села речонка Шушь, теперь совсем обмелевшая. Верстах в 1–1 ? от села (точнее, от меня: село длинное) Шушь впадает в Енисей, который образует здесь массу островов и протоков, так что к главному руслу Енисея прохода нет. Купаюсь я в самом большом протоке, который теперь тоже сильно мелеет»

.

Ни в чем серьезно не нуждался, жизнь в Сибири была дешевой. «Например, ВИ за свое “жалованье” – восьмирублевое пособие – имел чистую комнату, кормежку, стирку и чинку белья, – и то считалось, что дорого платит, – расскажет Крупская. – Правда, обед и ужин был простоват – одну неделю для ВИ убивали барана, которым кормили его изо дня в день, пока всего не съест; как съест – покупали на неделю мяса, работница… рубила купленное мясо на котлеты для ВИ, тоже на целую неделю. Но молока и шанег было вдоволь и для ВИ, и для его собаки, прекрасного гордона – Женьки, которую он выучил и поноску носить, и стойку делать, и всякой другой собачьей науке»

. В годы «военного коммунизма», когда по инициативе Ленина у крестьян отберут все «излишки» продовольствия, сопротивление советской власти в Сибири будет особенно сильным.

Летом мать и сестра поехали отдыхать в Европу. Переписка из Шушенского шла с Варшавой, швейцарскими курортами. А ссыльный жаловался, что «жизнь слишком однообразна… день ото дня отличается только тем, что сегодня читаешь одну книгу, завтра – другую; сегодня идешь гулять направо от села, завтра – налево; сегодня пишешь одну работу, завтра – другую. Здоров я, конечно, вполне, охочусь иногда». Была возможность и путешествовать для встреч с товарищами, и принимать их у себя.

Вернувшись от Кржижановского и Старкова, 30 сентября писал матери: «Тесинцы устроились отлично. Занимают прекрасную квартиру в большом двухэтажном доме (в Шуше и дома-то такого нет), лучшем в селе. Занимают весь верх, 4 больших комнаты с кухней и прихожей в придачу». На Рождество 1897/98 года уже Кржижановский приезжал в гости, и Ульянов рассказывал, что «праздники были нынче в Шу-шу-шу настоящие, и я не заметил, как прошли эти десять дней». Кржижановский пел, «так что мои молчаливые комнаты сильно повеселели с его приездом и опять затихли с отъездом»

.

Ульянов был полон творческих замыслов. Тем более что публиковаться даже ссыльным было где. К весне 1897 года в руки марксистов перешел петербургский ежемесячный журнал «Новое слово», в котором наряду со статьями Ульянова, Струве и Туган-Барановского впервые стали появляться статьи Мартова, в художественном отделе видное место занял молодой Максим Горький

. 24 января 1898 года Ульянов писал сестре Анне: «У меня теперь в голове все планы об издании своих статей особой книгой… Озаглавить бы можно хоть: “К оценке романтических учений народничества”».

Романтические чувства посещали не только народничество. 8 января административно-ссыльный Ульянов телеграфировал в Петербург директору Департамента полиции: «Имею честь просить разрешить моей невесте Надежде Крупской переезд в село Шушенское». Родные уже интересовались перспективами приглашения на свадьбу c невестой «декабриста». «Какая быстрая! – отвечал он Анне. – Сначала надо еще Надежде Константиновне приехать, затем на женитьбу надо разрешение начальства – мы ведь люди совсем бесправные. Вот тут и “приглашай!”»

.

Создание Российской социал-демократической рабочей партии (РСДРП) обошлось без Ленина. Первый, учредительный съезд прошел в Минске 1–3 (13–15) марта 1898 года, участвовали 9 человек, представлявших «Союзы борьбы» Петербурга, Москвы, Киева и Екатеринослава, а также «Рабочую газету» и еврейский Бунд. В Манифесте съезда, составленном Струве, говорилось, что «полная свобода нужна русскому пролетариату, как чистый воздух нужен для здорового дыхания. Она – основное условие его свободного развития и успешной борьбы за частные улучшения и конечное освобождение». Съезд выбрал Центральный комитет (ЦК) партии (в составе Степана Радченко от «Союза освобождения», Арона Иосифовича Кремера – от Бунда и Бориса Львовича Эйдельмана – от «Киевской рабочей газеты»), объявил «Рабочую газету» ее Центральным органом (ЦО), постановил начать издание брошюр, поручив их редактирование Ульянову, и возложить представительство партии за границей на «Союз русских социал-демократов», основанный в 1895 году группой «Освобождение труда».

Однако уже через несколько недель прошли аресты, снесшие зачаточные основания юной партии. За решетку попали и свежеизбранный ЦК, и Центральный комитет Бунда, и представители ряда местных организаций. Была потеряна и нелегальная типография, в которой намеревались печатать «Рабочую газету». «От только что основанной “партии” остались лишь ее “манифест” и название, подхваченное местными организациями, которые именно с этого времени начали множиться и расти и, одна за другой, превращаться из “Союзов борьбы” в “комитеты РСДРП”»

. Мельчайшие капельки ртути, рассеянные по просторам России и некоторым европейским столицам, начали стекаться в каплю, называвшую себя РСДРП.

И сразу же, не успев возникнуть, российская социал-демократия (эсдеки) стала колоться. Началась полемика между умеренными социал-демократами, получившими потом название «экономистов» и выступавших за защиту социально-экономических прав трудящихся, за осторожную просветительскую работу в кружках и группировавшихся вокруг журнала «Рабочее дело»; и сторонниками политической борьбы, революционной агитации против царизма, организации стачек с помощью листовок, которых стали называть «левыми», или «революционными», социал-демократами, во главе с Плехановым и группой «Освобождение труда». Стоит ли говорить, где окажется Ульянов.

Среди задержанных властями по итогам I съезда была и Крупская. «Мне дали три года Уфимской губернии, я перепросилась в село Шушенское Минусинского уезда, где жил ВИ, для чего объявилась его “невестой”»

. 8 марта 1898 года Ленин писал матери: «С Надеждой Константиновной пришли мне, пожалуйста, побольше финансов… Расходы могут предстоять изрядные, особенно если придется обзаводиться своим хозяйством, так что я намерен прибегнуть к изрядному округлению своего долга и к повторному внутреннему займу. К осени, вероятно, получу за перевод достаточно для покрытия долгов…»

.

Крупская вместе со своей матерью Елизаветой Васильевной объявилась в Шушенском 7 (19) мая. Как вспоминала Надежда, «мы приехали в сумерки; ВИ был на охоте. Мы выгрузились, нас повели в избу. В Сибири – в Минусинском округе – крестьяне очень чисто живут, полы устланы пестрыми самоткаными дорожками, стены чисто выбелены и украшены пихтой. Комната ВИ хоть и невелика, но также чиста. Нам с мамой хозяева уступили остальную часть избы. Наконец, вернулся с охоты ВИ. Удивился, что в его комнате свет… Ильич быстро взбежал на крыльцо. Тут я навстречу ему из избы вышла. Долго мы проговорили в ту ночь»

.

Владимир через пару дней делился с Марией Александровной: «Я нашел, что Надежда Константиновна высмотрит неудовлетворительно – придется ей здесь заняться получше своим здоровьем. Про меня же Елизавета Васильевна сказала:

– Эк Вас разнесло! – отзыв, как видишь, такой, что лучше и не надо!»

Крупская же рассыпалась в комплиментах жениху (в письме Марии Ильиничне): «По-моему, он ужасно поздоровел, и вид у него блестящий сравнительно с тем, какой был в Питере. Одна здешняя обитательница полька говорит: “пан Ульянов всегда весел”». А 14 июня Крупская сообщала будущей свекрови: «Мы каждый день ходим по вечерам гулять, мама-то далеко не ходит, ну а мы иногда и подальше куда-нибудь отправляемся. Вечером тут совсем в воздухе сырости нет и гулять отлично. Комаров хотя много, и мы пошили себе сетки, но комары почему-то специально едят Володю, а в общем жить дают»

.

Полагаю, в планы Ульянова не входила женитьба. В письме матери он был откровенен: «Н.К., как ты знаешь, поставила трагикомическое условие: если не вступит немедленно (sic!) в брак, то назад, в Уфу. Я вовсе не расположен допускать сие, и потому мы уже начинаем “хлопоты” (главным образом прошения о выдаче документов, без которых нельзя венчать)»

. Бракосочетание затягивалось. Владимир то ли жаловался, то ли оправдывался: «Прошение о высылке необходимых документов я подал почти месяц назад и в Минусе сам ходил справляться к исправнику о причинах волокиты. Оказалось (сибирские порядки!), что в Минусе нет до сих пор моего статейного списка… Придется выписывать его из Красноярска… Во всяком случае, раньше июля свадьба теперь состояться не может»

.