Записки военврача. Жизнь на передовой глазами очевидца

– Пусть оплатит сначала себе адвоката. Кожу со лба искали?

– Дак не помнит он, куда её выбросил. Пьяный, не поднять. Я с фонариком всё обегал, но там грязь, может, и затоптали.

– А что пришивать-то собрались, Андрей Владимирович?

– Ну, снимем с попы или спины заплатку и пришьем!

– Эх, товарищ старший прапорщик, поздно здесь шить. Да и не наше это теперь дело. Надо в медбат везти, но боюсь, что и там не возьмутся.

– Командир сказал, чтобы на месте лечили!

– Я ему завтра сам всё объясню. Обработайте перекисью, наложите повязку, пусть капается, антибиотик дайте, из того, что у нас есть, обезбольте, утром отвезём.

Перед отправкой в Россию начфин заплатил Кокуру, чтобы тот написал объяснительную: «Шёл, мол, ночью по автопарку, поскользнулся, шапка слетела, упал, ударившись головой о кусок острого металла, торчащего из-под земли…» Он и написал. И больше в Чечне его не видели. Они вместе с Сергеевым улетали на медбатовской вертушке из Ханкалы, по-разному изменившей их судьбы и здоровье. А начфин вскоре пошёл на повышение в полковую финансовую службу. Но там его скоропостижно настигла рука прокурора за хищения в особо крупных размерах.

Показной суд

В армии любят судить. Для обслуживания этого процесса создана военная прокуратура. Один из коллег, поработав гинекологом пару лет в Ханкале, заочно закончил юридический и перешёл служить в подполковники юстиции.

Иногда спрашиваешь у самого себя, а тех ли взяли на службу?

Идёт осмотр солдат, проходящих военно-врачебную комиссию. Перед тем, как отпустить, направляют к психиатру – ведь можно совершить правонарушение, будучи в состоянии аффекта или психоза. Здесь, конечно, психиатрия, и не только военная, становится прислуживающей «девкой».

– Жалобы к психиатру есть? – Вопрос обращён к контрактнику, которого привёл посыльный из прокуратуры.

– Никак нет.

– Уголовное дело за что возбудили?

– Неосторожное обращение с оружием.

– И что ты по неосторожности сделал?

– В друга попал…

Ответ мог быть другим:

– Челюсть сломал.

Или третьим:

– Продавал взрывчатку боевикам.

– И где ты их нашёл?

– Да приходил один под видом боевика, попросил найти для него чего-нибудь. Я и нашёл двести грамм тротила. А он, оказалось, на органы работал.

Был как-то случай – судили двух солдат срочной службы на дивизионном плацу. Их, конечно, вначале осудили, как и полагается на военном суде Владикавказа, но потом в показательно-воспитательных целях, сковав наручниками, привезли на вертолёте в Ханкалу.

В жаркий субботний полдень собрали всех, кто был свободен от несения боевого дежурства. В качестве почётных гостей приехали представители телевидения. В роли общественного прокурора выступал замполит дивизии. Адвокат не полагался. Комдив отдыхал в тени брезента, пока полковник Сергеенко оглашал вердикт.

– Военнослужащие нашей дивизии, из военной части 1115, рядовой Мухамеджанов и рядовой Ибрагимов, уроженцы села Дуба-юрт Республика Дагестан, в ночь с двадцать первого на двадцать второе мая двухтысячного года продали местному населению установку ПЗРК и две ракеты к ней. Общая стоимость имущества или причинённый государству ущерб составил шестьдесят пять тысяч рублей. Взамен они получили килограмм шоколадных конфет «Мишка на севере», блок сигарет «Ява», трёхлитровую банку сока, кассетный аудиомагнитофон «Рекорд» стоимостью шестьсот рублей. Своим поступком они способствовали подрыву боевой готовности своей части. Суд признал их виновными и приговорил к восьми годам лишения свободы с пребыванием в колонии строгого режима.

Ребята, очевидно, так и не поняли, что с ними произошло. Опустив головы, они стояли на разбитых войной плитах бывшей взлётной полосы и чего-то ждали. Над землёй поднимались струи нагревающегося воздуха. В кустах выдавали чечётку цикады. Над сопками горели нефтяные фонтаны. Из-за перевала доносились пулемётные очереди. Жизнь продолжалась, но не для них.

Замполит рассказывал о долге перед родиной, о человеческих жизнях, о матерях и современных нравах, вспоминал Афганистан. Слова, конечно, правильные, с ним не поспоришь. Телевизионщики выбирали ракурсы для съёмки.

– Зачем вы продавали оружие?» – корреспондент обратился к ним поочёредно. Ни один не ответил. А может, просто не знал русского языка. «Зачем было предлагать его купить?» – вопрос, который никто не задал. Так же, как и о том, где они взяли ПЗРК, ведь о краже речи не шло. В сопровождении конвоиров-автоматчиков их погрузили в бронированный уазик и отвезли на спецрейс МИ-8 до Моздока.

На вечернем построении наш комбат дополнил полуденную речь: «Мы не в американской армии служим, здесь вам не будут клубнику на завтрак подавать. Жрите пшёнку с тушёнкой и скажите спасибо, что это у вас есть…»

Причастие

– Скажите громко имя ребёночка, когда будете причащаться, – напутствовала меня сухонькая старушка в ситцевом платочке, с изрезанным временем лицом, – да положите дитя на правую руку.

– Орест, – громко сказал я, испугавшись своего голоса.

– В первый раз?

Голос батюшки долетал до меня как будто из другого мира.

– Да! – ответил я.

– Ребёнка на правую руку положи да наклони личико.

Малыш без капризов выпил кагор с кусочком плавающего хлеба. Помощники утерли красным бархатным отрезом его подбородок.

– Вячеслав!

– В первый раз? – всё тот же дальний голос звучал откуда?то сверху.

– Нет, не в первый. В вашем храме – да.

– Руки скрести, – командовал помощник батюшки справа.

Как можно скрестить руки, держа пятимесячного сына, я не знал. Голова кружилась и не соображала. Тёплое сладкое вино с кусочком хлеба оказалось в моём рту. Помощники просушили мои губы так быстро, что я не успел их облизнуть. Странно, а ведь я так давно не причащался. И вообще во взрослой жизни лишь изредка вспоминал об этом обряде. По пальцам можно пересчитать.

Венчался со второй женой в Киево-Печёрской Лавре. Это было в Петровский пост девяносто восьмого года. Мы часами читали молитвы, ходили на многочасовые службы, и я постился. Когда пытался съесть шоколадную конфету незаметно от всех, жена, принимавшая душ, попросила принести ей полотенце. Вернувшись, обнаружил пустой фантик.

Второй раз – это было перед Чечнёй. Батюшка – отец Василий из храма Серафима Саровского в Питере – благословил меня на войну, но сказал, что если буду грешить, лишусь ноги. Его слова преследовали меня, но его благословение меня охраняло. Каким?то образом у меня оказался большой стальной крест, и я его повесил над головой в палатке.

– Даже если мы разведёмся, всё равно под богом будем считаться мужем и женой, – говорила она после возвращения из Чечни в Питер.

Почти год наша семья прожила там. Первые ночи провели в палатке УСТ. Старшему Богдану было полтора года, младшему Тарасу – пять месяцев. Для детей комбат выдал две армейские койки на пружинах. Окна закрыли подушками, чтобы детей не пугал грохот САУшек. После приключения на вертолёте они спали спокойно и безмятежно. Они были первыми детьми, которые ступили на эту огненную землю. Хотя Тарас ещё только ползать умел. В первую же ночь чеченские мыши погрызли все пакеты с их детским питанием. Остались нетронутыми лишь металлические банки.

Спустя три дня нам дали ключи от трёхкомнатной квартиры в «Титанике». В доме не было воды, свет давали по часам-минутам, отсутствовало центральное отопление.

«Это не проблема!» – рассуждали мы. Комбат выделил четыре кровати, выдал четыре спальника, пять одеял. На складе я получил печку, которую разжёг лишь со второго вечера. В первую ночь она коптила, чадила и не хотела загораться. Пришлось готовить ужин на костре, прямо на балконе. Потом ходили за водой и электричеством к стройбатовцам в вагончики. Вскипятишь чайник – и домой, чтобы заварить детское питание. Каждый вечер я приносил мешок дров, что заменяли и отопление, и электричество. Дым от печки уходил в форточку по трубе, которую я заменил на металлические пластины. Правда, временами жена что?то путала, и тогда он валил в квартиру.