Записки военврача. Жизнь на передовой глазами очевидца

Так продолжалось три месяца. В Чечне бушевал вирусный гепатит А. Супруга то ли не хотела, то ли боялась вакцинироваться. Когда я уколол её Хавриксом, оказалось слишком поздно. Через неделю она пожелтела. Мне дали пять суток отпуска, чтобы отвезти их в Питер и госпитализировать её в окружной госпиталь.

Через два месяца они приехали вновь. Мать не давала мне продыху. Убеждала уехать, выбрасывала вещи, отказывалась нянчить внуков. Я привёз их в ещё хранящую следы нашей общей жизни квартиру. Надеялся, что отношения возможно реанимировать в третий раз. Увы!

Когда меня отправили в командировку, они попали под обстрел. В Ханкалу ворвалась банда Бараева. Их главарь лежал в госпитальном морге, и по обычаю его следовало похоронить до захода солнца. Несколько десятков воинов ислама атаковали укреплённый гарнизон. Им нужно было пройти всего километр – от первого КПП до госпиталя. Пули свистели со всех сторон, как слепые мухи. Дети вместе с женой лежали на полу квартиры, когда за ними прибежали рэбовские солдаты с бронежилетами. Трёхлетний Богдан думал, что с ним играют, предлагая надеть не по размеру большой бронежилет, и показывал, что у папы в глаженом белье лежит пистолет. В другой бронежилет Лена завернула себя с двухлетним Тарасом. Когда я вернулся, то окна в медпункте и в квартире пришлось менять.

Моя поездка также не прошла без приключений. В тёмной подворотне Владикавказа банда в милицейской форме отобрала рюкзак с детским питанием, и один из них, приставив нож к горлу, вытащил кошелёк с документами. Напоследок – пара ударов в нос и живот, чтоб я подумал над своими оскорблениями. Это происходило в двухстах метрах от РОВД.

– Вам надо уехать! – настаивал я по приезду.

– Нет, Слава. Я буду там, где ты.

– Ты рискуешь своим здоровьем и детьми.

– Меня батюшка благословил, всё будет хорошо.

Она спасла меня от послеразводной депрессии, она заставляла меня искать выходы в этой чеченской неумной жизни. Меня притягивала её воцерковлённость, меня отталкивал её рационализм и неуёмное желание пить.

Глаза выдают человека. Вернувшись со службы, я понял, что это произошло. Друг перестал быть другом. Странно, что нужно человеку для того, чтобы совершить этот шаг?

Многие говорят и пишут о страхе перед войной и о прочих её прелестях. Человек такой, какой он есть. На войне, в миру, в форме и без, всё остальное – это камуфляж, которым мы прикрываемся, чтобы мимикрировать.

Самоволка

Жил-был начфин батальона. Звали его Валера. Весёлый, отзывчивый парень, прапорщик. Со многими дружил. Как?то в мае 2000-го он сказал мне:

– Слава, у меня жена болеет. Завтра еду во Владикавказ, будем открывать счета на нашу часть. Но оттуда я вернусь не скоро. Жене надо операцию делать, варикозное расширение вен. Обещали помочь добраться до Свердловска, а там до Челябинска рукой подать.

– А ты не боишься гнева комбата? Кто будет деньги выдавать, зарплату?

– Я тебе ключи от сейфа оставлю, ведомости, книги. Подстрахуешь, если что?

– Хорошо, езжай…

Прошла неделя. Валеры нет. Вызвал меня комбат.

– Где начфин?

– Звонил вчера, говорит, что задержка со счетами.

– Какими нахрен счетами? Уже начфин дивизии вернулся. Куда этот урод свалил? Ключи от финслужбы он тебе оставил?

– Да, там же и мой сейф с наркотиками, и спирт хранится.

– В общем, так. Слушай меня внимательно. Идёшь к начфину дивизии. Договариваешься с ним. Я тебе доверенность выпишу. Получаешь деньги и вечером выдаёшь. Тебе всё ясно?

– Так точно! А по сколько?

– Офицерам по тысяче рублей, прапорщикам – пятьсот рублей, контрабасам – триста, солдатам – пятьдесят рублей. Если будут вопросы, говори, что остальное будет перечислено на вкладную книжку. Недовольных ко мне отправляй. Ступай, не забудь взять охрану – двух автоматчиков из караулки.

После краткой беседы и инструктажа у начфина дивизии, который посоветовал изучить приказы, регламентирующие деятельность финансовой службы в полевых условиях, я отправился в палатку караула полка, где мне должны были отсчитать сумму на батальон.

– Ты кто такой? – спросил начфин полка.

– Начмед РЭБа.

– Чего пришёл?

– За денежным довольствием для военнослужащих батальона за апрель.

– А где ваш начфин?

– Гм, – пожал я плечами, искренне выразив незнание его местонахождения.

– Давай доверенность. Ведомости составил на выдачу?

– Нет ещё. А как их составлять?

– Открой приказ, там в приложениях всё найдешь. Бери деньги. Здесь купюры по пятьсот рублей.

– А как их мне солдатам раздавать? Ведь ни у кого ни шиша.

– Сам разбирайся. Можешь не пересчитывать!

– Ты знаешь, я в первый раз такую сумму в руках держу. Дай время посчитать!

После десяти минут кропотливого пересчёта в голове у меня слегка помутилось в голове. Я ещё раз пересчитал купюры, уже по другой схеме, чувствуя, как холодные струйки пота катятся по спине.

– Ты знаешь, не хватает восьмидесяти тысяч рублей.

– А, ерунда. На, держи…

Я долго въезжал в смысл процедуры, но не стал задавать вопросов. Часто задавал себе вопросы «Что заставило меня тогда пересчитывать деньги?» и «Какими мотивами руководствовался начфин полка?».

Валера приехал спустя две недели. Спустя неделю его вагончик был арестован и опечатан. Снята касса, в которой обнаружилась недостача двадцать тысяч рублей. У меня в сейфе для наркотиков комбат нашёл ящик сгущённого молока, который мне Жура дал на хранение (взял его у начальника продсклада, пока тот пьяный спал за столом). Также нашли два магазина с патронами для АК, который мне дал на хранение начальник аптеки перед отъездом в отпуск со словами «Береги, Вячеслав Иванович, может сгодиться». Сгущёнку комбат приказал раздать на ужин бойцам, и её перетащили к нему в палатку. За хранение патронов на меня пытались возбудить уголовное дело. Я писал объяснительные, беседовал с ФСБ-куратором нашей части, который советовал признаться в несуществующих грехах. Два месяца продолжалось третирование. Я советовался с прокурорскими работниками, которые заверяли, что всё будет благополучно, воруют танками и машинами, а здесь каких-то два рожка… На Валеру завели уголовное дело. На каждом построении комбат, оставляя офицеров-прапорщиков, нагнетал обстановку:

– Всё, начфин, доигрался. Брей голову, готовь жопу, в зоне тебя оприходуют. А вслед и начмед пойдёт.

Хорошо ещё, что не посмотрели наш подпол, где хранился ящик гранатомётов, противотанковых гранат и прочей снеди, который ребята припасли на всякий пожарный. Когда в соседнем полку сгорела палатка и начался артобстрел, мы прятались в окопах, так как думали, что на нас напали чехи. После этого происшествия мы решили избавиться от нашего арсенала. Выехали на хлебовозке к дудаевскому мосту, где стояли питерские омоновцы, – он был построен как объездной при Дудаеве, при Басаеве взорван. На южной половине был разбит блокпост и лагерь, над которым реял триколор и зенитовский флаг.

– Привет, ребята. Мы из РЭБа. Не скажете, где тут у вас можно пару «мух» запустить и противотанковые повзрывать? Может, помочь чем-нибудь?

– Да вон там нора, мы её периодически забрасываем сами, но гады всё равно по ночам выползают. Стреляйте сколько хотите.

Первым был начвещначпрод. Снял предохранитель и – огонь! Я присел. Уши заложило. От противотанковых оставались парашютики, наподобие тех, что мы мастерили в детстве. После двух «мух» где-то открылась стрельба. После противотанковых выбежал омоновец и стал махать руками. Мы поняли, что пора заканчивать и весь арсенал не удастся израсходовать.

– Ребята, кончайте нахрен. Сюда едет комендант с подкреплением. Кто-то передал, что на нас напали. Сваливайте отсюда скорее, сейчас стрельба начнётся.

Когда мы приехали в лагерь, все только и говорили об обстреле Ханкалы из Грозного.