Катастрофа

– Вы знаете историю Иова, мистер? Удивительное стечение счастливых обстоятельств.

– Напротив, мистер.

– Не напротив, – упрямо мотает головою Ундерлип. – Совсем нет. Его беда была в том, что его капитал не находился в акциях. Хлебные акции лезут в гору от неурожая, от аварии хлебных транспортов. Такую же привычку имеет рента. Поняли, мистер?

– Очень.

– Нет, вы не поняли! – резко произносит Ундерлип и, наклонившись к Эдварду Блюму и дыша ему в лицо запахом сигары, шепчет: – Несчастье за несчастьем. Пожар на самом большом элеваторе в Филадельфии. До последнего зерна.

– Но прокуратура, мистер?

– Элеватор наш. И прокуратура тоже… тоже наша. – Ундерлип делает жест, означающий, что прокуратура наша: он сжимает в кулаке воздух, символизирующий прокуратуру, и грохочет:

– Хо-хо, х-хо-хо!

– Хе-хе-хе, – трещит сухоньким смешком Эдвард Блюм. – Будет сделано, мистер Ундерлип.

Шипя шинами по асфальту, несется желтый автомобиль. Кожаные подушки удобно пружинятся под сиденьем и за спиной Ундерлипа.

Лампочка струит сверху опаловые ручьи света.

Тротуары запружены котелками, шляпами, кепи. Котелки, кепи и шляпы живыми гроздьями унизывают вагоны трамвая и воздушной железной дороги. Они низвергаются говорливым водопадом в люки тоннеля метрополитена. Рестораны, кафе, бары, кино, кабаре глотают реки шляп, кепи, котелков.

Статистика показывает… Позвольте, при чем статистика? Ах, да! Это по поводу населения Нью-Йорка. Оно выросло на сто процентов. Котелков, кепи, шляп стало вдвое больше. Каждая кепка ест хлеб. Каждая! И все они вместе едят хлеб. Вдвое больше.

Что такое человек? Г-м! Живая двуногая рента. Как котируется на бирже человек?

Ундерлип улыбается. Трясутся пухлые щеки, дрожит цепочка, выбегающая огненной струйкой из жилетного кармана, зыблется упругое полушарие живота…

И вдруг… Именно вдруг. Автомобиль неожиданно застопорил. Захрюкал рожок. Еще раз. Ни с места.

В чем дело? Ундерлип откидывает форточку в передней стенке автомобиля.

– Что случилось, Бенни?

Но от Бенни нет ответа. Шевелит губами, а звук не долетает. Потому что шляпы, котелки и кепи сбились сплошной массой. Рты в движении. Звенит воздух. Факелы. Огненные копья огней. Знамена. Ревет контрабас и бухает барабан.

Когда над головами не красные лоскутья, а полосатые американские флаги, то дубинки полисменов не имеют работы. Оркестр играет «Янки-Дудль», котелки и кепи поют «Янки-Дудль». Ку-Клукс-Клан. Полезные ребята.

Ундерлип выходит из автомобиля. Становится рядом с молодцом в полосатой фуфайке и кепке с надорванным козырьком. Сам Ундерлип – хлебный король, вплетает свой благородный голос в хор и с чувством поет «Янки-Дудль».

Верзила в полосатой фуфайке хлопает по плечу Ундерлипа и подмигивает подбитым левым глазом. Ну, это немножко слишком. Ундерлип отодвигается в сторону и становится на подножку своего автомобиля.

Ионафан Кингстон-Литтль. Вождь американских патриотов. С позволенья мистера, он воспользуется автомобилем, как трибуной. Ундерлип позволяет.

Ионафан Кингстон-Литтль – пухленький катышек, но голос у него иерихонская труба. Тише! Тише! Слово Кингстону-Литтлю.

– Плевать на демократов! К черту социалистов! Америка для чистокровных американцев. Негры, евреи, китайцы, немцы все зеленые трепещите! В Америке будет сильная национальная власть. Работу и права только американцам. Остальные пусть убираются ко всем чертям!

Кепки и котелки летят в воздух. Подброшенный сотнями рук Ионафан Кингстон-Литтль летит в воздух. Гремит «Янки-Дудль». Ревет труба. Бухает барабан.

Полезные ребята. Ундерлип лезет в автомобиль, удобно усаживается на упругом сиденье и напевает про себя;

– Три-ди-дим-ди!

Рожок хрюкает три раза, и автомобиль трогается в путь.

II

Поднимаясь в лифте на десятый этаж, Ундерлип пребывает в неизменно отличном расположении духа и, продолжая напевать свое «три-ди-дим», снисходит до маленького панибратства с мальчиком в красной курточке, в галунах и золотых пуговках, поднимающим лифт. Он захватывает двумя пальцами, большим и указательным, розовую щеку мальчика и щиплет ее:

– Три-ди-ри… Имя?

– Тедди, мистер.

– Возраст?.. Ди-ри-дим.

– Четырнадцать, мистер.

– Ди-ри-ди-ди… Патриот или красный? Хо-хо!

– О, мистер! Мой дядя…

– Что твой дядя, бой?

– В организации Кингстон-Литтля.

– Дри-ди-ри-дим… Получай, бой.

Маленькая желтая монетка перекатывается из пухлой ладони Ундерлипа в сложенную лодочкой ладонь юного патриота, у которого на щеке цветет розочка от снисходительного щипка хлебного короля.

А хлебный король, выйдя из лифта, направляется через приемную акционерной компании «Гудбай» в директорский кабинет. В приемной посетители. Кивок головы направо, кивок налево, два-три рукопожатия. По очереди, мистеры и миссис, по очереди, дри-ди-ри-дим… Ах! Его преосвященство. Какая честь! Конечно, вне всякой очереди. Пожалуйста.

У его преосвященства накрахмаленное лицо. Оно мертво, деревянно, и когда его преосвященство говорит или смеется, то размыкается только узенький бледно-розовый шнурочек губ и золотится ряд великолепно сделанных зубов.

Преосвященство садится в кресло, сохраняя свою крахмальность. Ундерлип хочет сказать свое «дри-дирим», но спохватывается и маскирует вырвавшееся было легкомыслие кашлем.

Замороженным голосом его преосвященство произносит:

– Я получил пакет акций компании «Гудбай». Примите, мистер, глубокую благодарность церкви.

Таким же ледяным голосом Ундерлип отвечает:

– Правление нашей компании находит, что церкви не подобает существовать мелкими случайными даяниями. Наше правление делает почин. Церкви подобает быть акционером и распоряжаться дивидендами.

Бледно-розовый шнурочек размыкается.

– Да, дивидендами.