Хореограф. Роман-балет в четырёх действиях

Может быть, Румен? Ему было обидно, что Кафка сблизился с Васей, а не с ним? Или он не причастен к возникновению сплетен, просто он ревновал? И это из-за его ревности, из-за его тщетных попыток привлечь особое внимание Любомира, на них вдруг стали посматривать – многозначительно и странно?

Вася уже успел узнать о той, «другой» любви, на которую тогда намекал Румен: оказывается, бывает и такое, ну и что ж, пусть… можно восхищаться кем угодно, влюбиться издалека в того же Барышникова, чем не любовь – к совершенству, к красоте, к недостижимому мастерству?

…Наша повесть уже перевалила за сто двадцать страниц, летела к развязке, когда мой герой написал мне, что поехал в Болгарию, в театр города Русе, на премьеру «Лебединого озера». Всего час езды от Бухареста, где сам Вася ставит «Спящую красавицу», а постановщик «Лебединого» – Румен Рашев.

Они, одноклассники, не виделись больше сорока лет: Румен живёт и работает в далёкой Венесуэле. Впрочем, в мире балета нет понятий «далеко» и «близко», и если они не встречались, то значит… ничего это не значит, просто прошло больше сорока лет.

Может быть, нужно было случиться этой повести, чтобы они вспомнили друг о друге и увиделись? Встретились как добрые друзья, говорили и говорили, вспоминали Вагановское, своих учителей, Любомира Кафку… да, и его. «Любош говорил мне, как он тебя любил… со мной-то просто дружил, а к тебе относился совсем по-другому!»… Румену немало лет, у него счастливая семейная жизнь: жена-художница, двое детей, внуки. Но иногда он вспоминает юность и свою первую, яркую, безответную любовь к красивому танцовщику Любомиру…

– Вась, ты только не обижайся, но говорят…

Хорошо, когда есть верные друзья.

Оказывается, училище гудело от слухов, как потревоженный пчелиный улей: Любомир Кафка и Вася… вы слышали? неужели правда? вы тоже заметили? вечно вместе, неразлучная парочка! думаете, у них… да что же ещё может быть?

– Вась, ты бы поосторожнее с этим!

– Да не с чем мне осторожничать, мы просто дружим! Любомир мне помогает, он же намного опытнее…

– Вот именно, Вася! Ты бы не поддавался на эти западные провокации, дойдёт же до начальства!

До начальства – значит до парткома и Клушиной, педагоги-то смотрели на это спокойно, обладая широтой взглядов, – разумеется, дошло довольно быстро. Она была рада воспользоваться поступившей информацией: фраза о «моральном облике» была ловко вписана между прочих его мнимых преступлений. Не открытым текстом: не докажешь, никто свечку не держал, мальчишка твердит, что они «просто дружат», но пустить слух… не надо главным театрам города такого солиста, совсем не надо.

И вот распределение позади – а впереди два года работы в Оперной студии Консерватории.

Начался новый период его жизни, и через много лет станет понятно, что он был очень важным, знаковым. Что ни делается – всё к лучшему: неизвестно, что было бы с ним, попади он сразу в Кировский, кем бы он там стал? Рядовым танцовщиком, одним из многих солистов? Оттачивал бы и дальше уже обретённое мастерство, дошёл бы, может быть, и до каких-нибудь вторых ролей классического репертуара. А здесь… Нина Рубеновна была права: он увидел другой балет, смог поработать с молодыми новаторами.

Все, кто тогда только начинал свой творческий путь и с кем Васю свела судьба в Консерватории, стали в дальнейшем интересными хореографами: Володя Салимбаев

, Олег Игнатьев

, Леонид Лебедев

, Эдвальд Смирнов

, Сергей Сидоров, Жора Ковтун

… со многими Вася дружит до сих пор, некоторых, к сожалению, уже нет в живых.

Все были молоды, полны идей, энергии, искали новые подходы к балету. Они заражали своим энтузиазмом и верой в то, что делают, смело экспериментировали, подолгу, до ночи, задерживались в балетном зале, пробовали, спорили, ругались, кричали, и снова пробовали, а потом шли к кому-нибудь домой, и пили чай, а то и что-нибудь покрепче, и продолжали спорить, размышлять… вот это и есть – любовь!

Хорошая была компания – и, если вдуматься, хорошее было время.

«В труппе Оперной студии было много способных артистов, для которых эта работа стала трамплином для дальнейшего карьерного роста в других театрах, – рассказывает сегодняшний, много повидавший, опытный Василий. – В те годы каждая труппа имела (и стремилась приобрести) хороших профессионалов, уровень солистов везде был высоким: и в провинции, и в союзных республиках. Все были на слуху и на виду!»

И здесь, в Консерватории, Вася сразу стал танцевать ведущие партии! И в новых, поставленных специально для него («на него»!) балетах: «Бык на крыше», «Дороги юности» – и текущий репертуар: «Венгерские танцы», «Золотой ключик», «Треуголка», «Романтический дивертисмент».

– Я же говорила тебе: натанцуешься! – улыбалась Нина Рубеновна. Дотошная, строгая, придирчивая на репетициях, она много работала с Васей, учила его всему, что знала и умела сама.

Это был прекрасный опыт, Вася жадно учился, впитывал в себя, как губка, школу Консерватории, но, несмотря ни на что, ему всё-таки порой казалось, что он не на своём месте, что это временно, что должно же что-то случиться, не навсегда же он в этой ссылке. И волшебное «что-то» действительно случилось, но сначала случились очередные домашние события.

Во-первых, они переехали.

Новая квартира была получена после настойчивых стараний отца: он, перенёсший уже несколько инфарктов, хотел жить в экологически чистом, спокойном месте, ближе к природе, а не в центре города.

Для Мамы и Бабушки это было трагедией: обе родились и выросли в центре Петрограда, они не представляли себе жизни где-то… Бог знает где, Липочка, как же так? Неужели ты согласишься на эти… где эти Озерки? Это же не город, а окраина! Но спорить с отцом в последние годы становилось ещё сложнее, чем раньше, здоровье его было расшатано, и Липа (после так надоевших ей ссор и скандалов) не могла не согласиться.

Переезжали вчетвером: брат за эти годы успел жениться и перебраться к жене.

Трёхкомнатная квартира в новом панельном доме – тогда это казалось очень современным и модным: менять старое жильё на более новое, престижное, в спальных районах, в ведомственных домах. Всё здесь было непривычным и странным, тонкостенной квартире были не очень к лицу их огромная библиотека, и пианино, и тёмно-красная портьера-занавес из панбархата была длинновата… здесь должны быть совсем другие декорации. Рядом были настоящие деревни и, кажется, даже свиноферма, и свежий воздух, и те самые, давшие название району небольшие озёра, и строилось много новых домов, но… так далеко от всего: от театров, от Невского, от «балетной» улицы Росси, от кондитерской «Север». От культуры и нормальной городской жизни.

Маме и Бабушке это казалось какой-то ссылкой, прозябанием вдали от родных мест. Да, здесь чистая и новая кухня, нет газовой колонки, и быт можно устроить проще, чем в старом доме, но…

Отец не успел толком насладиться новой квартирой: Вася репетировал в Консерватории, когда в окно зала вдруг влетела какая-то ошалевшая, непонятно как сюда попавшая птица. И почти одновременно его позвали к телефону в кабинет главного хореографа… что-то было в этом нехорошее, тревожное!

Звонила Мама, она никогда бы не стала… наверное, что-то случилось – да, так и есть.

«Васенька, Папы больше нет…» – кажется, она сказала эти или какие-то похожие слова, он потом не мог вспомнить. Было странное состояние, никак не верилось, что отец… да, он был болен, и тяжело, но всё равно его смерть оказалась неожиданностью – и, как ни прискорбно, стала не только горем, но немножко и избавлением.

И для самого ушедшего, и для оставшихся.

На похоронах вспоминалось всякое: как они с папой ходили на лыжах в Таврическом саду, отец любил это, а Васе потом стало нельзя, лыжи и коньки не для балетных, развивают не те мышцы, вредят… кажется, отец был огорчён его отказом от лыж?

Отец водил его за грибами, хорошо разбирался в них, учил Васю отличать хороший гриб от червивого и ядовитого, подосиновик от подберёзовика, находить грибные места. А как-то отец ушёл один, заблудился, и его не было целые сутки! Они с Мамой волновались, не знали, что делать: вокруг было много болот и непроходимых чащ. К счастью, отец вернулся; рассказал удивительное: что его вывела на дорогу – лосиха! Шла вперёд, оглядывалась: идёт ли он за ней – можно сказать, спасла.

Отец не застал перемен в жизни младшего сына: вскоре после его смерти произошла очередная смена руководства и в Кировском, и в Малом театрах, и Васю (о нём не забыли!) пригласили танцевать в Малый. Это было счастьем: после первого отказа, после прозябания, как ему казалось, на второстепенной сцене, опять подняться на прежний уровень, и он бросился в эту работу, как летом самозабвенно бросался в прозрачное море.

Он соскучился по серьёзным партиям, стал танцевать много и успешно, оттеснил кого-то, стал лучше кого-то… ему было не до интриг, он просто танцевал – как умел и ещё лучше, изо всех сил.

В тогдашнем Малом театре были свои звёзды: учащиеся ЛАХУ всерьёз воспринимали только Кировский, но оказалось, что и здесь довольно высокий уровень, которому надо соответствовать. Большой удачей было познакомиться и подружиться с такой яркой личностью, как Никита Долгушин

; одновременно с Васей в театр пришли и солисты из Пермского театра, которых привёл нынешний художественный руководитель Малого Николай Боярчиков

… жизнь расцвела новыми красками, вокруг было много новых интересных людей, впереди ждали новые роли. У Васи снова заблестели глаза: всё получается, всё складывается, он просто летал!

Вокруг него даже появилась «свита»: так исторически сложилось, сохранилось с времён Нижинского и Павловой, что вокруг школы и театров всегда вились поклонники, которые начинали поддерживать юных… юные таланты.

Клака? Но клакерам платят, а эти (и мужчины, и женщины) были абсолютно бескорыстны: говорили красивые слова, дарили подарки, ходили на выступления, провожали, аплодировали… что за этим стояло? Хотели ли они совратить-соблазнить (как ему намекали старшие) юных балерин и танцоров, делали ли это? Вася не знал и не хотел знать, он дружелюбно принимал это поклонение, считал это неизбежной составляющей профессии артиста.

Он танцевал.

Жизнь налаживалась, намечались важные гастроли – поездка в Японию.

Было очевидно, что он, исполняющий несколько ведущих партий, поедет: были собраны и оформлены все нужные документы, подписаны и поданы в высшие инстанции характеристики.

Когда его пригласили зайти в партком, он и предположить не мог… думал: какая-нибудь ерунда, мелочь, может быть, нужна какая-то очередная справка.

«…нет, когда тебя приглашает Инквизиция, ты сразу всё понимаешь!» – скажет он, создавая буквально из ничего балет «Гойя». Поколение нового века, к счастью, уже лишено этого страха, когда художника могут вызвать какие-то безликие люди и указывать ему, где и в чём он нарушил их неписаные законы… серые безликие мучители – таким был кордебалет в страшных видениях Гойи, имя им легион…