Хореограф. Роман-балет в четырёх действиях

…Между тем вокруг, как в пушкинской «Золотой рыбке», неспокойно стало синее море: в начале семидесятых в ленинградском балете началось смутное, нехорошее время; собрания, доносы, кадровые перестановки… перемены коснулись и Вагановского, произошла смена руководства.

Вместо уволенной Феи Балабиной художественным руководителем Училища был назначен Константин Сергеев – об этом много говорили, сплетничали, переживали. Для Сергеева это было в каком-то смысле понижением на карьерной лестнице: после руководства Кировским – в ЛАХУ; он впал во временную опалу, но отправить в отставку мастера такого уровня никто не решился… пусть будет рокировка – и власти сыты, и балет цел.

Сергеев отдался Училищу полностью, всей душой, возглавлял его много лет, а для того времени был очень прогрессивным руководителем. Сам хореограф-постановщик, он как никто понимал начинающих, поддерживал их идеи и давал им ставить отдельные номера и целые балеты; он пригласил штатным хореографом нынче знаменитого, а тогда несколько «сомнительного» для генеральной линии партии талантливого Бориса Эйфмана

.

На Васином выпускном спектакле на сцене Кировского театра был показан одноактный балет Эйфмана «Прерванная песня». Подумать только: на музыку Калныньша

– с электрогитарой! Это казалось (да и было) немыслимым. Эйфман поставил и балет «Блестящий дивертисмент» на музыку Глинки, и это было тоже блестящим (как в названии!) экспериментом.

Среди таких новаторских балетов были и работы интересного хореографа Сергея Сидорова… и как вовремя подоспели и Васины попытки самостоятельных постановок!

Следующей его доброй Феей стала Дудинская.

Это имя Вася слышал с детства: Мама обожала Дудинскую и Чабукиани

, в своё время бегала на все их выступления – может быть, эта любовь передалась ему по наследству?

Для Липы было огромным событием увидеть Дудинскую совсем близко, не на сцене: они с Васей вошли в училище, а следом – Она! При её появлении все родители оживились, зашептались… все расступались, она шла, улыбаясь, как королева подданным: без высокомерия, как равная, с благодарностью. Так она входила в здание училища каждый раз, и это всегда было маленьким, но красивым событием. Для всех тех, кто считал её небожительницей, недоступной и далёкой.

А если вспомнить, как Дудинская и Сергеев входили в зрительный зал Кировского! Они, звёзды, появлялись уже не на сцене, где царили много лет, а среди простых смертных: приходили смотреть выступления своих учеников и свои постановки. И публика (это была интеллигентная ленинградская публика!) вставала, аплодировала им; зрители дарили им букеты, просили автограф – было лестно и удивительно оказаться рядом с ними, с живой легендой этого театра… Кто что ни говори, а всё-таки балет – это своего рода религия. Со своими богами на Олимпе, своими апостолами и пророками, жертвами и мучениками, приверженцами и паломниками…

Вася обожал Наталью Михайловну: она напоминала ему Ястребову – та же культура, та же школа, тот же недостижимый и непостижимый уровень. Всегда красива, всегда подтянута, продуманно одета, идеально причёсана, она вела у его одноклассниц занятия по классическому танцу, и Вася был счастлив постоянно сталкиваться и общаться с ней.

Репетировать с Дудинской, разговаривать с ней было одно удовольствие!

Они с Сергеевым, как хорошие педагоги, и раньше поддерживали все Васины начинания, но его «Золотая рыбка», видимо, превзошла их ожидания.

И Наталья Михайловна, работавшая тогда над постановкой «Пахиты» для выпускного спектакля ЛАХУ на сцене Кировского театра, включила женскую вариацию из его, Васиной, «Рыбки» в Гран-па своего балета. Таня Подкопаева несколько раз танцевала в «Пахите» в редакции Дудинской – и сейчас это уже страница истории этого балета.

А тогда это было ошеломляюще.

Это был успех – настоящий, окрыляющий, это совсем не то, что показывать свои миниатюры восхищённым родителям, это не постановка на сцене училища; это – признание учителя, что ученик стал профессионалом.

Равным учителю.

Огромная честь: его работу включили в шедевр самого Петипа!

Вася мог в полной мере оценить этот жест: он же никогда не переставал чувствовать себя всего лишь учеником великих, не слишком много воображал о себе, он был ещё подростком, и признание знаменитых взрослых радовало и немного пугало. Вдруг я так больше не смогу? Вдруг я… кто в балете не знает, как легко оступиться, сорваться, исчезнуть, не добравшись до вершины, упасть, будучи даже в зените славы?

…Через много лет в знак благодарности и в честь столетнего юбилея Дудинской Василий, художественный руководитель фестиваля DANCE OPEN, вместе с Екатериной Галановой (директором фестиваля и ученицей Дудинской) посвятят её памяти большой Гала-концерт звёзд мирового балета.

А квартира великой балерины Дудинской на Невском проспекте будет после её смерти превращена, увы, не в музей, а в точку быстрого питания – очередной фаст-фуд… так проходит слава людская? Жаль, что так быстро…

Старинная «Золотая рыбка» была творческой удачей; с неё начался его труд по восстановлению и сохранению классического наследия, к этому он вернётся ещё не раз – но сейчас хотелось не повторяться, сделать что-нибудь совсем в другом стиле… ах, как он спешил жить, как жадно бросался в море любого своего замысла, как забывал обо всём, кроме новой идеи!

Планка была задана, она была высока, теперь нужно было оправдывать ожидания, делать всё ещё лучше, придумать что-нибудь совсем невероятное.

Такое, чтобы как ни у кого!

И он поставил новый, большой номер для выпускного: соединил вечную для балета «лебединую» тему с современностью, с эстрадой… Мам, будет замечательно, вот увидишь!

Ту песню со слезами на глазах пела вся страна, её узнавали с первых аккордов – и никто при этом не думал ни о каком балете. Ни умирающий лебедь, ни Одетта не приходили никому в голову, а ему, Васе, пришло! О чём же ещё думать под такую простую, но красивую мелодию, которая была очень в духе времени, напоминала не признанную официально, но всем знакомую тему «Love Story»?

«Над землёй летели лебеди

Солнечным днём…» – это в те годы мог напеть наизусть каждый прохожий.

«Было им светло и радостно

В небе вдвоём…» – звучало по радио и из летних, настежь распахнутых окон.

«Ты прости меня, любимая,

За чужое зло,

Что моё крыло

Счастья не спасло!» – романтичные подростки обнимались на дозволенных школьных «вечерах», покачиваясь в простеньком медленном танце.

Любовь и нежность, выстрел и смерть, лебеди, лирика и драма, контраст между светом и тьмой – всё, всё, что нужно для эффектного балетного номера, было в этой песне.

И Вася сделал его, поставил и радовался ещё одной своей маленькой победе.

Нет.

Не получилось.

– Но у тебя-то всё получилось! – убеждала его Мама и уговаривали и утешали друзья… и, кажется, искренне и сильно увлечённая им Кармен? Или это была Лена? Уже и не вспомнить всех этих девочек, а тот танец помнится: хоть сейчас репетировать! – Ты создал прекрасный танец, всем очень нравится! Не так важно, что его не покажут, это же не потому, что номер плохой!

Надо было принять поражение, учиться отделять свой собственный успех (у самого себя, да!) от того, который признаётся другими.

«Но пораженья от победы ты сам не должен отличать», – эту мудрость поэта понимаешь с годами, не в семнадцать лет, увы.

Почему Сергеев, всегда поддерживавший эксперименты и новаторство, не пропустил его «Лебединую верность» для публичного показа? На прогоне всё получилось, что же пошло не так?

– Может быть, потому, что это эстрадная песня? Всё-таки не принято танцевать под такое… вроде как фигурное катание получилось, а не классический балет, – рассуждала Мама. – Но ты у меня всё равно молодец!

– Васька, он старик и ретроград, вот и всё! – шумели приятели. – Ты опередил время, слишком прогрессивно это, слишком современно, ему не понять!

«Может быть, мастеру показалась примитивной простенькая популярная песня? Не хотелось ему, чтобы балет опускался до шлягера? – думал Вася про себя. – Но я-то именно и хотел показать, что балет можно создать из всего, на любую музыку, для него нет препятствий, нет границ… его можно соединить и с современным танцем, и с современной жизнью… или он должен быть таким высоким искусством, которое недоступно народу… народным массам?»

…Через тридцать лет после этих размышлений Василий придумает и поставит свою «Золушку»: музыка Иоганна Штрауса, а стиль – из любимых шестидесятых годов двадцатого (к тому времени уже прошлого) века.

Ах, какая вольность! Элементы рок-н-ролла идеально вписаны в классику; Золушка похожа на тогдашнюю звезду Твигги – и алмазно сверкающий пояс, который она теряет вместо туфельки, сходится только на её талии, и танцует под того же Штрауса четвёрка «Биттлз»… балет может всё, он объединяет эпохи и стили, и публика («народные массы», как учили во времена победившего марксизма-ленинизма) приходит в восторг от узнавания и не скучает, не шелестит программкой в ожидании антракта. И ходит на такие балеты. Которые созданы не только для сохранения старины и не для высоколобых критиков-театроведов, а для всех. Даже для тех, кто считает балет скучным и непонятным зрелищем.

Думал ли он всё это тогда, после неудачи своей «Лебединой верности?»…