Преступление отца Амаро

– Вы не подписаны больше на Нацию, падре?

– Нет, сеньор, я читаю теперь Популярную Газету.

Прислужник замолчал и скоро начал напряженно готовить губы к новому вопросу.

– А что, ничего неизвестно про негодяя, написавшего пасквиль в газете?

– Нет, сеньор, он уехал в Бразилию.

Прислуга вошла в это время со словами: «к падре пришли и желают поговорить с ним». Это была её манера докладывать священнику о приходе Дионизии.

Дионизия не заглядывала уже несколько недель, и Амаро с любопытством вышел из столовой, запер за собою дверь и вызвал ее на площадку лестницы.

– Я к вам с новостью, падре. Жоан Эдуардо вернулся.

– Вот тебе и на! – воскликнул священник. – А я только что говорил о нем. Подумайте, какое совпадение!

– Ах, как я удивилась при виде его! И знаете, он поступил гувернером к детям помещика в Пояише. Только я не знаю, живет ли он там или проводить у них весь день с утра до вечера… Платье на нем новое, вид самый франтоватый… Я прибежала сказать вам, потому что он легко может натолкнуться на Амелию там в Рикосе. Это, ведь, на пути в имение в Пояише. Как по-вашему?

– Грязное животное! – проворчал Амаро со злобою. – Является, когда уже больше не нужен. Что же, он и не был б Бразилии?

– По-видимому, нет. Я видела, как он выходил сегодня из лавки Фернандиша таким франтом и молодцом. Все-таки лучше бы предупредить барышню, падре, чтобы она меньше подходила к окну.

Амаро дал ей две серебряных монеты и, избавившись от прислужника, через четыре часа был уже на пути в Рикосу.

Сердце его сильно билось, когда он увидал большой, заново выкрашенный дом с широкою боковою террасою. Наконец-то мог он увидеть свою Амелию! И он уже предвкушал удовольствие заключить ее в свои объятия и услышать её радостные возгласы.

Войдя в дом, он хлопнул в ладоши. Одна из дверей открылась, и Амелия выглянула оттуда непричесанная и в нижней юбке; она вскрикнула, захлопнула дверь, и священник услышал, как она убежала внутрь дома. Он остался стоять посреди комнаты с зонтиком под мышкой, чувствуя себя несколько обиженным, и уже собирался вторично ударить в ладоши, как в комнату явилась Гертруда.

– Ах, это вы, падре! Войдите, пожалуйста. Наконец-то! Барыня, барыня, это отец Амаро! – закричала она, обрадовавшись нежданному гостю в одиночестве Рикосы, и повела его в комнату доны Жозефы. Старуха лежала на диване, закутанная в шаль и с покрытыми пледом ногами.

– Ну, как поживаете, дона Жозефа? Как ваше здоровье?

Она не смогла ничего ответить, закашлявшись от возбуждения.

– Как видите, падре, – прошептала она очень слабым голосом. – Плохо мое здорвье; старость пришла. А вы как поживаете? Куда это вы пропали?

Амаро объяснил свое долгое отсутствие делами службы. Ему стало ясно, теперь, при виде этого желтого, впалого лица под противною, черною наколкою, как печально жилось тут бедной Амелии. Он спросил, где она, добавив, что видел ее издали, но она убежала.

– Она не одета, – ответила старуха. – У нас сегодня уборка.

Амаро поинтересовался узнать, как они проводят время в одиночестве.

– Я лежу здесь одна. Амелия живет совсем особо.

Каждое слово, по-видимому, утомляло ее и усиливало хрипоту.

– Так перемена не принесла вам, значит, никакой пользы?

Она отрицательно покачала головою. Но дверь открылась, и Амелия вошла б своем старом, красном капоте, с наскоро причесанными волосами.

– Извините, падре, сегодня у нас уборка.

Он пожал ей руку с серьезным видом, и оба замолчала. Амелия не поднимала глаз с полу, крутя дрожащею рукою кончик шали, наброшенной на плечи. Амаро нашел в ней некоторую перемену: лицо её опухло слегка, у углов рта появились морщины. Надо было сказать что-нибудь, и он спросил, как она поживает.

– Ничего, спасибо. Здесь немного скучно. Аббат Феррао правильно говорит, что это великое дело чувствовать себя дома в своей семье.

– Никто не приезжал сюда для развлечения, – перебила старуха резким голосом, в котором не осталось и следа прежнего утомления.

Амелия побледнела и опустила голову.

Амаро понимал, что подобное отношение мучительно для Амелии, и сказал очень строгим тоном:

– Это верно, вы приехали сюда не для развлечения, но также и не для того, чтобы изводить друг друга. Нельзя отравлять жизнь окружающим своим скверным настроением. Это самый тяжелый грех в глазах Господа Бога. Подобные люди недостойны милосердия Божия.

Старуха захныкала.

– Ох, какое испытание послал мне Господь на старости лет!

Священник стал объяснять, что дона Жозефа переносят болезнь не как истинная христианка. Ничто так не гневить Бога, как возмущение против посылаемых Им испытаний… Это значит восставать против Его справедливых требований.

– Вы правы, падре, – пробормотала старуха сконфуженно. – Я сама не знаю иной раз, что говорю. Это все от болезни.

– Хорошо, сеньора, надо смириться и постараться видеть все в розовом свете. Господу Богу больше всего угодно такое чувство. Я понимаю, что тяжело жить здесь взаперти…

– То же самое говорит и аббат Феррао, – вставила Амелия. – Крестная мамаша не может привыкнуть к здешней обстаровке.

Имя аббата Феррао побудило Амаро спросить, часто ли он навещает их.

– О, почти ежедневно, спасибо ему, – ответила Амелия.

– Это святой человек, – добавила Гертруда.

– Конечно, конечно, – пробормотал Амаро, неприятно пораженный таким восторженным отношением к аббату. – Он – очень добродетельный человек.

– Ох, это верно, но… – и старуха замялась, не решаясь высказать свои сомнения. – Вот, падре, если бы, вы могли навещать меня и помочь мне нести тяжелый крест…

– Я буду непременно заходить, сеньора. Вам полезно развлекаться иногда и поболтать… Кстати, я получил сегодня письмо от сеньора каноника.

Он вынул письмо из кармана и прочитал несколько мест из него. Отец-наставник выкупался уже пятнадцать раз, публики было очень много, погода стояла превосходная, по вечерам все знакомые ходили вместе гулять и смотреть, как рыбаки тянут сети. Сеньора Жоаннера здорова, но постоянно говорит о дочери.

– Бедная мама, – захныкала Амелия.

Но стало быстро темнеть; Гертруда пошла за лампою. Амаро встал.

– Я должен проститься теперь, сеньора. Будьте уверены, я зайду непременно на днях же. И не падайте духом… Берегите себя, и Бог не оставить вас своею милостью.

– Ох, падре, не забывайте нас, пожалуйста.