Проклятие Аркадий Тимофеевич Аверченко «… «Передают из достоверных источников, что Леонид Андреев находится в настоящее время в Антверпене. Писателю город очень понравился. Целыми днями его видят гуляющим по набережной и в гавани». – А надо будет, в самом деле, когда-нибудь, – подумал Андреев, – проехаться в Антверпен. Вероятно, любопытный город. Отложил первую газету и взял другую. «На днях в дружеской беседе Леонид Андреев, – сообщалось во второй газете, – восхищался немецким поэтом Бирбаумом. Он считает его одним из лучших представителей немецкой поэзии». – Бирбаум... – прошептал Андреев, – странная фамилия. Надо будет почитать что-нибудь Бирбаума... …» Аркадий Аверченко Проклятие Однажды Леонид Андреев затосковал. Сначала его забавляли неизвестные молодые люди, приезжавшие к нему по два и по три раза в день, – а потом надоели. Каждый из них, явившись к Андрееву, уводил писателя в угол и, судорожно вцепившись в пуговицу его бархатной тужурки, подавленным шепотом спрашивал: – Что вы скажете о мессинском землетрясении? И он смотрел на Андреева такими испытующими глазами, что тому делалось ясно: неизвестный молодой человек подозревает его в организации и устройстве этого бедствия. – А что? – тоже подавленным шепотом спрашивал испуганный Андреев. – Я в то время был у себя на даче... и, клянусь вам... – Нет, я хочу знать, как вы находите это землетрясение? – Оно... ужасно... неприятно, – неуверенно отвечал Андреев. – Да? Очень вам признателен. Я так и напишу: Леонид Андреев в дружеской беседе высказал свой ужас и возмущение перед загадочными силами природы, которые... Очень вам благодарен! Бегу. И он убегал, уступая место другому молодому человеку, такому же симпатичному и юркому. Второй молодой человек тоже цеплялся за Андреева, как утопающий за соломинку, и с истерическим любопытством спрашивал: – Какое ваше мнение о Толстом? – О Толстом? Великий старик, сделавший... – Благодарю вас. Очень рад был с вами побеседовать! Я так и напишу: недавно Андреев в тесном семейном кругу высказал не лишенное оригинальности мнение о Толстом. Толстой, – сказал писатель, – хотя и велик, но его старость и сопутствующие этой поре жизни немощи лишают его возможности дать вещи, подобные незабвенным прежним: «Анне Карамазовой» и «Братьям Карениным». Мерси. Лечу. Третий молодой человек, стоявший в затылок за вторым, ловким движением ноги отбрасывал второго, уже насытившегося, в сторону и спрашивал Андреева в упор: – О Метерлинке! Что скажете? – Метерл... – Благодарю вас! Я так и сообщу нашим читателям! Я очень рад, что ваше мнение совпадает с моим. Лечу. Привет супруге. Постепенно все это приелось Андрееву. – Ах, как бы я хотел развеселиться! – говорил он. – Господи! – удивлялась жена. – Что же может быть легче! В передней есть еще три молодых человека. Позвать? Может, они тебя развеселят... * * * Однажды Андрееву пришла в голову лукавая мысль: потихоньку, инкогнито, уехать в Москву и там повеселиться вовсю. Он остриг волосы, надел черные очки и, взявши чемоданчик, поехал в Москву. Умылся в номере гостиницы, радостно ухмыльнулся и, довольный собой, зашагал на Тверскую. Навстречу ему шли две московские барышни. – Вот Андреев, – сказала одна. – Леонид, – добавила вторая. Они остановились и повернули за писателем, смотря на него с изумлением и страхом. – Идет по улице... – прошептала одна с остолбенелым лицом. Другая всплеснула руками: – Смотри, смотри! В калошах... Андреев в калошах! – Что вам угодно, барышни? – со вздохом спросил Андреев. – Ай-ай-ай! – взвизгнули обе. – Разговаривает! И, обезумевши от ужаса, бросились врассыпную. На Тверскую Андреев не пошел. Накупил газет и, печальный, побрел в свой номер. В первой газете, которую он развернул, было написано: «Передают из достоверных источников, что Леонид Андреев находится в настоящее время в Антверпене. Писателю город очень понравился. Целыми днями его видят гуляющим по набережной и в гавани». – А надо будет, в самом деле, когда-нибудь, – подумал Андреев, – проехаться в Антверпен. Вероятно, любопытный город. Отложил первую газету и взял другую. «На днях в дружеской беседе Леонид Андреев, – сообщалось во второй газете, – восхищался немецким поэтом Бирбаумом. Он считает его одним из лучших представителей немецкой поэзии». – Бирбаум... – прошептал Андреев, – странная фамилия. Надо будет почитать что-нибудь Бирбаума... Встал и, потянувшись, взглянул на часы. – Ужасно однообразные газеты нынче... Восемь часов... Пойду-ка я куда-нибудь в театр повеселиться. Вышел, сел на извозчика и сказал: – Вези меня, братец, в какой-нибудь театр. Смерть, хочется повеселиться. Хе-хе... – В Художественный? – спросил извозчик. – Можно и в Художественный. Впрочем, нет, брат. Там идет моя «Анатема». Вези куда-нибудь в другое место. К Коршу, что ли. Приехав в Коршевский театр, Андреев купил билет и на цыпочках вошел в зрительный зал. На сцене стоял актер в студенческом мундире, страстно взывая к актрисе: – Оль-Оль! Я люблю тебя! Посмотри на эти Воробьевы горы... – «Дни нашей жизни», – разочарованно прошептал Андреев. – Экая незадача! Неприятная горечь накоплялась в груди и комком подкатывала к горлу. Он встал, вышел на улицу и сел на другого извозчика. – Вези меня, голубчик, в какой-нибудь театр, кроме Художественного и Солодовниковского. – Пожалуйте! Подойдя к кассе третьего театра, Андреев взял билет и спросил кассиршу: – А что сегодня идет? – «Анфиса», Леонида Андреева. Очень хорошая вещь. Андреев скомкал билет и со стоном выбежал на улицу. – Есть еще один театр, – сказал он сам себе, – но у меня и пьеса еще одна есть: «Жизнь человека». Я уверен, что наткнусь именно на нее. И еще один есть театр. Но туда не стоит и показываться: там, я знаю, – «Черные маски». Во взоре его светилось отчаянье. Громадный равнодушный город катил перед ним тысячные людские волны, громадный город заключал в себе массу развлечений, но – все они были не для него. – Для всех, кроме него! Ха-ха! Чем дальше, тем все больше и больше ему хотелось повеселиться... Взгляд его упал на гигантскую огненную вывеску «Синематограф „Moderne“. – Пойду я хоть в синематограф, – подумал несчастный и уныло побрел в иллюминованный подъезд. Через минуту публика в ужасе шарахнулась от какого-то невысокого черного человека, который со страдальческим воем, расталкивая всех, бросился к выходу. В синематографе демонстрировали сенсационную картину: «Леонид Андреев у себя на даче. Только самое короткое время! Леонид Андреев на моторной лодке. Редкое зрелище! Леонид Андреев и Оскар Норвежский за чаем! Леонид Андреев говорит в граммофон. Невозможное стало возможным! Спешите смотреть!» На лице Андреева застыла мертвенная скука; в глазах виднелось страдание. Он махнул рукой и пошел на вокзал написать жене письмо, – что завтра выезжает обратно. – Открыточку? – спросила его продавщица в вокзальном киоске. – Вот, пожалуйста... Не желаете ли: Леонид Андреев, последний выпуск. Андреев, шатаясь, отошел от киоска, опустился на колени и, воздев руки кверху, заплакал: – Господи! За что ты меня проклял?!