Колумбийская балалайка

Диего закончил ввод данных цели, откинулся на спинку и улыбнулся:

– Ты не поверишь. Какие-то русские. Теперь слушай, что ты должен будешь сделать…

…Изделие шло красиво. Оно напоминало барракуду – длиной и хищной устремленностью к цели. Но было несколько потолще “морской щуки”, в поперечном разрезе идеально круглое, нашпигованное электроникой. Может, и следовало назвать его “Барракуда”. Но создатели решили по-другому, дав ему имя “Бискай”.

Оно неслось по безукоризненной прямой в трехстах миллиметрах от поверхности воды, над зеленовато-прозрачными прибрежными волнами, едва не задевая беспенные гребни матовым брюхом. И “морская щука” могла бы позавидовать его скорости.

Зато изделие было начисто лишено самостоятельности, полностью подчинено чужой воле. Сейчас судьба “Биская” находилась в руках человека, сжимающего в зубах потухшую сигару. Палец этого человека завис над кнопкой со стрелкой, направленной вниз, глаза сквозь стекла солнцезащитных очков-“капелек” следили за маленьким экраном в левом верхнем углу портативного пульта управления. На электронном контуре корабля под отмеченной пунктиром ватерлинией пульсировал синий крестик. В верхней части экрана изменялись цифры, показывающие, сколько метров осталось до цели. Встроенный в “Бискай” радиолокатор вымерял это расстояние с точностью до миллиметра. Мельтешение на дисплее не интересовало человека. Его взгляд был направлен чуть левее и, когда дистанция до цели сократилась до двадцати метров, нажал кнопку со стрелкой, смотрящей вниз.

Синхронизированный с пультом управления бортовой компьютер “Биская” продублировал команду. Электронная начинка приборного отсека пропустила ее через себя, переходя на новый режим и приводя в движение механическую часть изделия.

Дорогая и опасная “сигара” снизилась, вошла в толщу воды и опустилась на пятьдесят сантиметров. Начавшее полет как ракета, изделие теперь продолжило движение в воде, как торпеда. Головной обтекатель и стабилизаторы рассекали теперь не воздух, а воду и медуз. До поражения объекта оставались сотые доли секунды.

Терция первая

Пики

Аккорд первый

Дым над водой

Владимир Михношин

Спасибо, что я к тому времени вообще проснулся. Хотя “проснулся” тут не подходит – очухался. Откупорил глаза, выплывая из мрака.

Ну конечно! Опять… Любимая формула подъема. В голове гудеж и полные непонятки: где я, чего я, что вчера было и где мой багаж. Было оно, так-растак вашу, видать, неплохо. Лежу бревном, а раскачивает, как этого… как дерьмо на гибкой палочке. Начинаю потихоньку разворачивать башню, шевелить корпусом, включаю локаторы ушей – короче, приступаю к познанию мира, как только вылупившийся младенец. И что ж я узнаю? Что я в каюте, что в иллюминаторе волнуется море, что эта лоханка куда-то плывет, где-то гудит мотор, что подо мной еще чья-то койка, что кругом разбросаны вещи – и все не мои, что нигде нет ни капли H

O. Более серьезные соединения (типа C

H

OH) меня сейчас не влекут. Даже пиво, уж я себя знаю, замучаешься заливать в баки – все будет выплевывать измученный организм. А с чего он такой измученный, кстати? Опять, видать, мешал. Или просто перебрал? Ладно, время воспоминаний еще придет. Сейчас – на палубу, под ветер, и пить воду. Холодную, безалкогольную воду.

Каким сполз с верхней полки – кроссовки, шорты, футболка – таким и выполз из каюты. Растянулся в коридоре, хорошо – на клевом коврике, не убился. Идти можно было вперед, и никуда больше. Туда я и пошел. Мимо каких-то пижонских дверей, отвратно блестящих ручек, до лесенки и по ней… ну, по трапу, по трапу… наверх, на запах свежего воздуха.

Под ветром и брызгами чуть отпустило. Теперь можно было и вслушаться в монологи образовавшегося рядом раскормленного типа. Знакомая морда… Да вон еще парочка, и тоже вроде видел их когда-то… Все вспомню, мне бы только залить трубы холодной водой, потом вылить на себя ведро-другое, заглотить лимончик, высосать чашку чая с сахаром, после царапнуть по пивку калибра ноль тридцать три – и готово. Задвигаются приводные ремни соображения, застучат клапаны памяти – короче, машина тогда покатится под горку.

А, мордатый как раз и сватает мне пивко. Говорит по-русски, харя тоже русская – это радует. Очень уж в лом объяснять каким-нибудь неврубающимся туземцам тонкости своего состояния и что тебе в сей момент позарез нужно.

– Брат, – вырывается из меня хрип (таким говорят комические урки в наших фильмах), – воды хочу, холодной. Согласен на дистиллированную.

Он мне: иди туда-то и туда-то. Не, отвечаю, сам не дойду, собьюсь с верного пути. Он ржет, как лошадюга, хлопает меня по спине, идиот, от чего тянет блевануть – и не просто так, а ему на трусы с пальмами и корабликами.

Наконец повел за собой. И все что-то говорит, размахивая рукой с банкой джин-тоника. Сознание, как мух на лету, ловит отдельные словечки: вчера, молодец, текила, водка с кальвадосом, пиво в бассейне. Его тоже, видать, заносит после вчерашнего. Какое может быть пиво в бассейне, где такие бассейны водятся?

Кстати, я разобрался, на какой посудине меня катают. На катере, вот, на очень большом и навороченном. Но не на торпедном. Это я не для смеха говорю. Очухайся я на торпедном, тоже не удивился бы. Ничего, скоро все прояснится. Чувствую, разгадка близка.

Мы протиснулись куда-то и натолкнулись, как на айсберг, на холодильник. Мой приятель протянул к чуду техники руку, ко мне повернул лыбящуюся физиономию, что-то проговорил. Наверное, представлял нас с холодильником друг другу, не иначе, потому что сразу и оставил нас наедине.

– Я тебя люблю, холодильник, – воскликнул я, когда распахнул дверцу и меня обнял морозец, а с нижних полок предложили себя доступные, запотевшие бутылки “кока-колы”.

Посекундно легчало. Я сидел на полу, прижавшись спиной к холодным полкам, употреблял уже вторую бутылку “колы” и грыз шоколадку. Жизнь возвращалась.

Вот на этом месте мой интим с холодильником обломали. К нам впорхнула деваха, и притом симпатичная. Притом в таком невесомом платьишке, что будь я в форме… Ничего, скоро буду, ждите…

– Миши нет? – спросила она после того, как оглядела все округ и убедилась, что в этой кандейке я единственный.

Ох, как бы я сострил, будь на коне, а не под конем. А так…

– Миши? – переспрашиваю. – Какого Миши?

И нет девочки, упорхнула. А может, и не было? Впрочем, была, и до этого я ее тоже как-то видел. А может, не просто видел? Ну, погодите у меня, еще чуть-чуть, и я вас всех вспомню. Все вы у меня припомнитесь. Уже восстанавливаетесь. Правда, кусками, обрывками, но скоро они сложатся в ленту с кадриками, и я пойму, с кем и куда плыву. И зачем, главное, – я ведь не на катере должен быть, а на… на… блин, где ж я быть-то должен…

Захватив пластиковую поллитровку “спрайта”, я пошел искать палубу. Ведро, веревка, забортная вода – вот что поможет мне окатиться. Потом покурю, вылакаю “спрайт”, поговорю с людьми, попью пивка (не больше банки, хватит, надо ограничивать) и во всем разберусь.

Таков план.

Из него осуществилась только палуба. Выбрался по знакомому трапу наружу, вздохнул глубоко, углядел берег в виде леса метрах в пятистах от нас (деревья знакомые, не нашенские, стало быть, мы по-прежнему в Южной Америке), увидел на корме мужика и бабу в шезлонгах, пошел к ним стрельнуть папироску…

Вот тут как раз и вжарило.

Где-то под ногами грохотнуло, меня словно подняли за ручки и – о-па! – подкинули. Дернулись катер, море и палубные доски, помчались куда-то, краем глаза зацепил прыгнувшую береговую зелень – и я животом врезаюсь в ограждение катера. И тут же вспоминаю, как оно правильно называется. Фальшборт, так его разэдак. Спасибо детским книжкам, лично Стивенсону и Джеку Лондону. Бутылка “спрайта” вырывается из моих рук, точно жизнелюбивая рыбешка, и бросается в волны. Как я не последовал тогда за “спрайтушкой” – ума не приложу. Впрочем, скоро выяснится, что это лишь временная отсрочка. А пока я повис на фальшборте, и мне было плохо. Из меня полились в открытое море “спрайт” и “кока-кола”. Очень своевременно, разве не так?

А с нашим пароходом и впрямь случилось что-то неладное. Его перекосило, откуда-то повалил вряд ли технологически предусмотренный дым, вокруг завопили и завизжали мои товарищи по этому бреду. Я вцепился в перила, чтобы крены и толчки не увлекли куда-нибудь, куда я совсем не захочу. Над палубой пролетел и плюхнулся в воду ярко-оранжевый тюк. Кто-то из сопалубников “ласточкой” сиганул в пучину. Кто-то выскакивал по знакомому трапу наружу, и даже с вещичками, а – ты смотри – кто-то внутрь. Мать моя женщина, подумалось, куда я попал?

Мордатый в трусах с пальмами ломанулся вниз – забыл, видать, чего-то. Штаны, может. А мне есть что спасать, кроме себя, любимого? Тогда чего ж я жду? Посудина явно тонет, во, водичка все ближе и ближе. Пора?

Я приподнялся и оглядел просторы. Берег недалече. Не знаю, как там в милях и кабельтовых, а по-русски говоря, метров пятьсот. Вода, конечно, теплая. Ну, это еще хорошо мы тонем.

В море уже покачивался оранжевый спасательный плот, человек на десять пассажироизмещением, на нем грудились вещи. Кто-то из попрыгавших людей забрался на плот к вещам, кто-то плавал вокруг. Ну, пора мне или не пора?

И тут я совершил подвиг. Вернее, мной его совершили. Неведомые могущественные силы. Они повлекли меня в подпалубные помещения. Да-да, в те, откуда валил дым. У трапа внизу я столкнулся с мордатым, услышал от него “мудила”, вырвался из его захвата и продолжил подвиг. Силы протащили меня сквозь едкую завесу до холодильника, заставили нащупать в нем на верхней полке упаковку пива, замеченную во время употребления лимонада, и спасти ее.

Я был быстр и ловок и потому не задохнулся. Выскочил на палубу со спасенным пивом.

И тут сзади бабахнуло. Потом очевидцы рассказывали про столб огня, а я могу рассказать только про славный подброс вверх сродни могучему пинку. Про полет и приводнение живым и невредимым. И даже не уронившим пива, чести и достоинства.

Я зашвырнул упаковку на плотик. Зашвыривая, подумал, захватил ли кто-нибудь сигареты. (Овладела тревога: вдруг никто?) Ну, теперь уже ничего не поделаешь. Руку дайте, ироды, потону же. Или акулы закусают. А вода была действительно теплая. Вот только пересоленная. Да уж, это не родненькое Черное море. Океан, однако, едрить его…

На десятиместном плотике оказались лишние места. Семеро счастливчиков, включая меня, спасшихся после кораблекрушения, дрожали, рассевшись на натянутых между бортами резиновых лентах, которые, очевидно, исполняли роль лавок. (Как это по-морскому? Банки, во как.) Дрожали, обсыхали и ошарашенно озирали морские просторы. А вот интересно, сколько ж нас всего было на катере, царство ему небесное? Не помню. А вдруг погиб кто?..

Все, с меня лично хватит. Вот выберусь на берег, хлопну пивка, грохнусь спать и проснусь уже на какой-нибудь более подходящей койке…

Однако выбраться на берег нам не дали.

2003 г., 09.19 утра. Температура воздуха + 27 °С, температура воды в береговой зоне + 25 °С, ветер умеренный, до 7 м/с. Территориальные воды Республики Колумбии, примерно 50 км от границы с Республикой Панамой.

Точка на карте и дата в календаре ничем примечательным не отмечены, хотя именно здесь и именно в это время затонул дизельный катер “Виктория”. Десять минут назад воздух еще полнился испуганными криками, треском горящей надстройки, глухими разрывами где-то во внутренностях тонущего судна, океанская гладь кипела вокруг него, короткие пластиковые весла спасающихся в оранжевой надувной лодке вспенивали мутную зеленую воду, насквозь простреливаемую солнечными лучами. Сизый, словно от исполинской сигары, низко стелющийся дым лизал соленый Тихий океан.