Колумбийская балалайка

Люди перестали грести.

“Виктория” встала по-титаниковски вертикально, бесстыдно обнажив оба винта и пошкрябанное бордовое брюхо, и задрала корму к безоблачному, почти белому небу, едва тронутому голубизной. С днища текло ручьем. Потом во внутренностях катера шваркнуло как-то по-особенному гадко, и сцену кораблекрушения заволокло непроглядным черным дымом. “Виктория”, тяжело вздохнув, начала заваливаться на правый борт и вдруг стремительно провалилась под воду, как под лед, – точно ее кто-то дернул за нос.

На том месте, где несколько минут назад сиял высокими бортами прогулочный катер, с утробным урчанием вспух сноп белых пузырей, вытолкнул на свет божий несколько никчемных обломков, исчез, и – все стихло. Дым медленно струился над водой, таял, растворялся в солнечном сиянии. Неподалеку, метрах в пятистах, слышится монотонный шорох наползающих на песчаный берег волн; лодка вяло покачивается; под днищем раздаются тихие бульки. Солнечные блики скользят по воде, играют на смурных лицах семерых уцелевших.

Словно и не было никогда бодро бороздящего океанский простор катера под гордым именем “Виктория”.

– Ой, блин… ой, блин… ой, блин… – тупо повторял Мишаня, обхватив волосатыми ручищами свою коротко стриженную головенку и раскачиваясь на банке. Его переживаниям больше бы подошли черные траурные одежды, а уж никак не игривые трусы с пальмами и кораблями и курортная фиолетовая маечка с плейбоевским кроликом.

Владимир, последним забравшийся в лодку, малость очухался за время вынужденного купания и теперь зачем-то пытался стащить с ног промокшие кроссовки. Не получилось: руки дрожали, как перепуганные зайцы. Тогда он покосился на две упаковки с пивом у себя под ногами, решил с этим делом повременить, сдул со лба прядь волос, с которых капало, и пробормотал, неизвестно к кому обращаясь:

– Дурак ты, боцман, и шутки у тебя… Народ, а че это было?

– Хотелось бы понять, – тихо то ли ответил на вопрос, то ли произнес вслух то, о чем подумал, старик в коричневых вельветовых брюках и серой рубашке с короткими рукавами. Он неторопливо, демонстративно спокойно стащил с головы кепку и выжал ее за борт.

Последив за его действиями, растрепанная рыжеволосая женщина на корме, очевидно только что выйдя из ступора, вдруг начала подвывать в тон Михаилу. Видно было, что еще немного – и ее прорвет по-серьезному. Пальцы судорожно сцепленных между колен рук побелели от напряжения, словно она искупалась не в теплой водичке, а по крайней мере в проруби.

– Так, ну-ка хватит тут истерить, бляха-муха! – крикнул высокий крепыш и в сердцах пнул чей-то спасенный баул на дне лодки. В бауле звякнуло, из незастегнутого кармашка вывалилась пудреница, а лодка от крика заходила ходуном. Был он небрит, но в спортивные штанцы и футболку с надписью “Рыбфлот” одет чистые, хоть и насквозь промокшие.

– Алешенька… – растерянно выдохнула растрепанная женщина, на которой из одежды был лишь темно-синий закрытый купальник, и посмотрела на названного мужчину безумным коровьим взглядом.

Однако “Рыбфлот” кричал не на нее:

– Тихо, Любка. Мишаня, это я к тебе обращаюсь!

– Че такое?.. – Михаил поднял голову. На левом запястье весело блеснули часы “роллекс”. Судя по всему, только они радовались ситуации.

– А ниче такое! Берись за весла! До берега рукой подать, там разбираться будем!

– Разбираться? Это ты мне про разборки говоришь?! – Миша угрожающе приподнялся с банки, а потом вдруг круто развернулся к седому усачу в темно-синем парусиновом костюмчике, стилизованном под морскую форму: – Че за херня, а? Я за это, что ли, бабки платил?! – Он обвел рукой океанские просторы – пустынные и бескрайние, подернутые на горизонте сероватой дымкой. – Танька, ну-ка переведи ему: я за это, что ли, бабки платил?!

Но переводить не понадобилось: до сих пор подавленно молчавший капитан “Виктории” Энрике вдруг ухватил Татьяну за голый локоток и, попеременно тыча пальцем то в горизонт, то в сторону берега, принялся громко лопотать по-своему. Но даже без знания испанского спасшиеся кое-что из сказанного поняли прекрасно:

– Базука!.. Эсте а базука!.. Бандитос а терра!..

Усач быстро выдохся и теперь лишь шумно дышал, хлюпая длинным крючковатым носом и выпучив глаза.

– Чего? – на всякий случай переспросил Мишаня у Татьяны.

И Татьяна подтвердила то, что уже уяснили все остальные: катер не просто затонул – “Виктория” была подорвана бандитской ракетой, пущенной с берега. Дескать, он, Энрике, прекрасно видел дымный след.

В оранжевой спасательной лодке поднялся галдеж. До берега метров пятьсот, но на берег, в лапы неизвестных злыдней с ракетной установкой, уже никто не рвался – Миша предлагал ждать панамских пограничников, дескать, граница-то с Колумбией вроде как совсем рядом, должны же были там услышать взрыв. На это Энрике, тряся своими роскошными седыми усами, возражал, что граница между Панамой и Колумбией в этих местах – чисто символическая, никаких пограничников тут отродясь не было; а кроме того… А кроме того, ночью катер, судя по радиомаяку, благополучно эту границу пересек, и теперь они находятся в колумбийских территориальных водах. Как пересек?! Очень просто – шел вперед, шел и пересек! Он, Энрике, перед тем, как… гхм… отправиться спать, прекрасно слышал, как Мигуил после “Баллантайна” решил поиграть в пиратов и встал к рулю. А ты, значит, спать пошел, старый пердун?! А он, Энрике, честно предупреждал Мигуила, что с океаном шутки плохи, но разве кто-нибудь слушает старого опытного моряка? Даже мой тупоголовый брат Агустино слушает старого опытного моряка!..

– Ой, я не могу, не могу, не могу… – стонала Люба.

– Ребята, – жалобно протянул не принимающий участия в гвалте Вова. – Какая Колумбия? Какая Панама? Вы о чем, а?..

– О том, что мы из Панамы попали в Колумбию! – гаркнул Миша. – Протрезвел, алкоголик?

Володя помотал головой, рассыпая вокруг брызги с мокрых волос, и еще более жалобно спросил:

– А в Панаме мы как оказались?..

– Тихо! – вдруг подал голос старик. – Слушайте!

И как раз в этот момент в хор голосов вклинилось тихое, едва слышное жужжание. Из-за мыска по правому борту лодки показались две моторки бледно-зеленого цвета. Оставляя в кильватере белопенные “усы”, они развернулись и уверенно двинулись к спасшимся.

Агент “Неваляшка”

Как это ни прискорбно, но в этой истории я выгляжу как полное чмо. Нет бы сразу догадаться, что взрыв на катере неслучаен, что нас пасли с самого начала – профессионально пасли, кстати говоря… а потом, когда выпал удобный случай, решили, видимо, перейти к активной фазе. А я? Мне нужно было не в оранжевое корыто это спасательное сигать, а, наоборот, – с другого борта, да в морскую синь, да проплыть тайком до берега, да выбраться незаметно, да поглядеть, кто и почему, и спокойненько разработать план действий в условиях непредвиденной ситуации.

Ладно, тут мы лопухнулись. Но ведь уже в корыте, когда прозвучали слова “базука” и “бандитос”, можно было понять, что катер примитивнейшим образом расстреляли с берега? Можно было. И нужно. И по тому, с какой скоростью он затонул, ежу понятно, что попали в машинное отделение. Или же случайно, или специально целились. При нашей работе предполагать надо худшее: значит, целились специально. Дальше. Из простой базуки засандалить гранату с подобной точностью невозможно. Значит, ребята серьезные, с серьезным ракетным комплексом и нешуточными намерениями – не просто заложников взять и выкуп потребовать…

Да уж, подвели меня рефлексы агента влияния. И вместо того, чтобы тупо таращиться на опекаемую “персону” (здесь ли, не утопла ли, не ранена ли), надо было тут же смекнуть, что обстрел гражданского катера на границе с Колумбией – это не хухры-мухры, что за атакой последуют захват пассажиров и, не приведи Бог, зачистка. И надо было, опять же, мягонько перевалиться через борт спасательного корыта и драпать к берегу. Потому что привычка у меня такая – в одиночку работать. И когда Энрике с простреленной головой повалился в бутылочно-зеленую воду, когда резиновое корыто с проколотыми армейским ножом секциями отправилось на дно, в компанию к “Виктории”, стало окончательно ясно, что добром эта катавасия не закончится. Эх, товарищ генерал-майор Ермакин, Григорий свет-Салтанович, отец родной, по головке не погладит. Ну да что толку после драки кулаками махать…

А началась катавасия так. Дислоцируюсь возле кормы, поправляю здоровье лекарством под названием “отвертка” (пятьдесят водки на двести апельсинового джюса – и именно в такой пропорции, иначе это уже не лекарство. Иначе это уже не “отвертка”, а форменный “штопор”). И чинно беседую кое с кем из спутников на тему того, что как это хорошо, что сезон дождей еще не начался, хотя уже пора бы, и, кстати, был ли вчера метеоритный дождь – потому как в здешних местах метеоритные дожди явление нередкое. Я-то никаких дождей, ни метеоритных, ни обычных, вчера не помню, недосуг мне было на небо смотреть, за “персоной” уследить бы…

В общем, беседую светски и по сторонам не забываю поглядывать. Идем вдоль берега – узла три-четыре, не больше. Мотор работает ровно, умиротворенно. Ветерок подмышки приятно обдувает, “отвертка” прохладная манит из запотевшего бокала… Хотя “отвертка” с утра – не самое хорошее начало трудового дня, но после вчерашней оргии более чем полезное. В рубке усатый Энрике показания каких-то приборов на пульте управления катером изучает. Репу чешет озадаченно. Лепота.

И тут.

Краем уха улавливаю едва слышный плеск. По левому борту. Нарастающий. И вроде бы тень какая-то в воде проскользнула – то ли акула, то ли торпеда. Вдруг ни с того ни с сего: ХЕ-Р-РАК! Палуба буквально встает на дыбы, я отлетаю к леерам правого борта, тент с надписью “Marlboro” упархивает в море, початый бокал с “отверткой” разбивается вдребезги. Грохот такой, что аж в глазах потемнело. И вроде бы заорал кто-то. Озираюсь. Крен катера на левый борт – градусов двадцать; и – увеличивается, зараза. Откуда-то со стороны левого борта дым валит, уже и языки пламени появились. Пассажиры кто в чем за борт сигают.

Вот тут-то мне б поумнее пассажиров быть. Рюхнуть бы, что это не просто движок взорвался. Что это – акция, и вряд ли дружественная. Но рефлексы оказались сильней. Главное было – не потерять из зоны видимости “персону”. Как только она вновь нарисовалась и тут же исчезла за бортом, я следом за ней. “Солдатиком”. В воду. Плюнув на вещи в каюте. Плюнув на оружие, рацию и кое-какие джеймс-бондовские причиндалы.

Кретинизм, конечно.

Ну и что? Ну, живы и я, и моя подопечная персона класса “А”. А толку? Быстренько пересчитываю людей в корыте – все ли семеро спаслись. Все мы тут: новый русский Миша, его секретарша Татьяна, похмельный Вова, морячок Алексей, старик по отчеству то ли Михалыч, то ли Борисыч, растрепанная Люба и бравый капитан Энрике. Сидим, на море тупо глядим. В шоке. Обсыхаем. Кто в чем. Главным образом в несерьезных шортиках, сандаликах и футболочках. Вещей почти ни у кого. Скверно, очень скверно.

Мне становится жарко, и не столько от солнца, сколько от осознания того, что мы влипли по-крупному. И поделать-то я ничего не могу, кроме как тупо продолжать игру по легенде и ждать, пока обстановка прояснится.

– Это пограничники? – неуверенно произнесла растрепанная рыжеволосая женщина на корме.

Никто ей не ответил.

– Правда ведь? – Она обхватила себя за плечи и впилась ногтями в кожу. – Скажите, что это пограничники!

Голос ее сорвался.

– Кто бы то ни был… – Старик в кепке напряженно вглядывался в приближающиеся моторки. – Так, быстро, хорошие мои, документы есть у кого?

– Документы?.. – тупо переспросил Миша и вдруг опять схватился за голову. – Ой, блин! Барсетка в каюте! Кредитки, мобильник!..

– Ясно. – Старик выудил из нагрудного кармана книжицу темно-зеленого цвета в пластиковой обложке, отряхнул от воды, открыл.

– У меня есть. Паспорт моряка, – сообщил “Рыбфлот” и запустил руки в груду вещей на дне.

– Подмок малость. – Старик разглядывал вытащенный документ. – Но не расплылся…