Абсолютное зло

– У Светланы Куролестовой имелся дружок, некто Станислав Плятковский,– сообщил опер. – Ни в чем предосудительном не замечен, как сказал участковый. Если не считать того, что закосил весенний призыв. Родители его прикрывают, говорят: не пропал, просто приходит и уходит, когда захочет. Им не докладывает. И вздыхают так скорбно: современная, мол, молодежь. Отрыжка дерьмократии.

– А что за семья? – спросил Логутенков.

– Обычная,– Онищенко пожал плечами.– Отец – водитель троллейбуса, мать – повар в кондитерской. У мужа есть дочь от первого брака, но у матери сын – единственный. Понятно, не хочется ей, чтобы парня куда-нибудь в Чечню заслали. Сами, кстати, жириновцы.

– Это к делу не относится,– молвил Логутенков,– а уклониста надо бы тебе, Паша, поискать. Света Куролестова у нас – самая крепкая ниточка.

– Если жива,– уточнил Онищенко.

– Ну, дружок ее, скорее всего, живой. Это он ее в сатанисты сагитировал?

– Он.

– Надо найти. Давай, Паша, оперативным путем попробуй поработать. С «барабанами».

– С «барабанами» – трудно,– вздохнул опер.– Это же другой контингент. Наблюдение бы за квартирой организовать, а, Генадьич? Попросим?

– Попросить-то мы можем, да только пошлют нас, Паша. Кто он, этот Плятковский? Так, косвенный свидетель. Может, кто из соседей поможет? Участкового попроси. Подумай сам, Паша. Я в тебя верю!

– Вера – это хорошо,– опять вздохнул Онищенко.

– И вот что еще,– произнес Логутенков.– Ты бы пробил по своим каналам этого продюсера.

– Мучникова?

– Его, болезного. Где, кем состоит, по связям, компромат поищи, финансы-кредиты… В общем, не мне тебя учить.

– Сделаем,– кивнул Онищенко, уже прикидывая, у кого есть нужные базы.– Это проще. Генадьич, ты как, очень занят? Надо бы на квартиру Суржина съездить, осмотр провести…

– Поехали! – решительно сказал следователь.

– Ты вляпался,– сказал Дефер.

Чтобы признать в нем Жреца, сатаниста, посвященного в Настоящие Таинства, принесшего Господину не одну совершенную дюжину жизней, нужно было обладать изрядным воображением. Толстяк в черной майке и таких же черных шортах. Светлый ежик на круглой голове, серебряная цепь на шее, на цепи массивный крест из старинного темного серебра. На тугих щеках – жизнерадостный румянец любителя пива. Если не приглядываться, типичный образчик новоруса. С поправкой на цвет металла. А даже если и приглядеться… Серебро вместо золота, ну и что? Ну, крест не совсем обычный, замкнутый окружностью… Мало ли какие у богатых прибамбасы? Слыхали анекдот о том, как банкир крест заказывал в Париже? У лучшего ювелира. «Во-от такой! Короче, шоб триста грамм чистого золота! И во-от такие брюлики!» Сделали, показали. Заказчик взвесил, одобрил: нормально. «Токо ты, это, гимнаста убери! На хера мне гимнаст?»

В общем, кружок и кружок. И буковки на нем нерусские. Так и на распятии они тоже не русские, а греческие. Мало кому известно, что металлический круг – знак отрицания. Например, любимый значок хиппи, общеизвестный «пацифик»: «самолетик» в окружности. Символ мира. А без круга превращается в известную каждому сатанисту руну смерти.

– Ты вляпался,– сказал Жрец Николаю.– Порядок помнишь? Попал – сотрись!

Николай побледнел:

– Дефер! – проговорил он неуверенно.– Но это же для быдла…

– Велю – станешь быдлом! – жестко произнес Жрец.

К скамейке подкатился разноцветный мячик, а следом за ним – малыш лет двух. Дефер поднял мячик и подбросил его вверх. Ребенок засмеялся и побежал обратно.

– Некрещеный,– сказал жрец.– И жирненький.

И улыбнулся матери малыша, поймавшей мяч. Женщина наклонилась, подала ребенку мячик. Николай уставился на ее загорелые ляжки.

– Хочешь опять стать быдлом, Коля? – участливо спросил Дефер.

Николай вмиг забыл о женщине. Во рту как-то сразу пересохло.

Жрец не должен был звать его по имени. Что это? Знак расположения? Или – желание унизить?

– Ты попал, Коля,– тем же заботливым тоном проговорил жрец.– Сам попал и брата нашего подвел. Его уже милиция дергала. Это, Коля, большой проступок.

– Я исправлю,– пробормотал тот, уже чувствуя животом жертвенный нож.

Дефер прав: Сворда Николай подвел. И не надо иметь семи пядей во лбу, чтобы понять: Круг сотрет шестерых таких, как Николай, чтобы обелить Сворда.

– Собственно, тебя уже давно бы вычеркнули, Коля,– сказал Жрец.– Если бы не одна деталь… – тут он сделал паузу, чтобы прикурить. Николай ждал, не смея даже дышать.– Да,– продолжал Дефер.– Одна немаленькая деталь. Ты оказал услугу Господину. И всем нам.

– Да,– хрипло пробормотал Николай.– Я убил его, как положено…

– Глупости! – Молодой ротвейлер подбежал к скамейке, ткнулся толстяку в колени мокрой мордой. Дефер почесал псу лоб. Животные и дети сами тянулись к Жрецу. Так проявлялась дарованная Господином Сила. А Господин – не христианский боженька. Он ничего не дает за так.– Ерунда! Тебе повезло не в том, как ты убил, а в том – кого! Ты убил не просто дурня с пистолетом… Где он, кстати?

– Пистолет? Я его выкинул.

– Правильно. Так вот, Коленька: тебе очень повезло. Ты убил Врага!

Теплая волна омыла Николая. Он расправил плечи, улыбнулся…

Но Жрец тут же вернул его из Преисподней на землю:

– Везение, Коля, не искупает глупости. Но ее искупает дело. Ты должен избавиться от всех свидетелей! В первую очередь – от девки! Ее уже ищут.

– Я сделаю,– пообещал Николай.– А о девке вы не беспокойтесь: я ее упрятал как следует. И на колесах она, ничего не соображает. Скоро праздник, тогда я с ней и разберусь.

– Вот-вот,– кивнул благосклонно Дефер, и Николай рискнул попросить:

– А можно, я пару парней оставлю? Они тоже повязаны кровью, не заложат.

– Заложить может любой,– наставительно произнес Жрец.– Хочешь – оставь. Тебе отвечать.

Толстяк встал и, шаркая шлепанцами, пошел из скверика. К своему «мерсу». Подвезти Николая он не предложил.

«Светку жаль терять,– подумал Николай.– Красивая баба».

Его необычайно огорчало, что Власть действует почему-то только на тех женщин, которые Николаю безразличны. Обидно. У Дефера наверняка по-другому. Но до Жреца Николаю еще служить и служить. Он вздохнул, ширкнул взглядом: уехал «мерс»? – подобрал Деферов окурок (мало ли, пригодится) и побрел к автобусной остановке. До черного «мерина» ему тоже еще служить и служить…

Глава четырнадцатая

Слава ждал лидера на скамеечке в Катькином саду. Фланирующие педерасты поглядывали на адепта сатаны с любопытством. Перстень со специфической символикой и перевернутый крест на цепочке голубых не отпугивали. Дьявол к их сексуальным пристрастиям относится с полным одобрением. Намекающих взглядов педрил Слава Плятковский не ощущал. А ощущал он свою сопричастность к тайне. Никто из тысяч людей, наполнивших полуденный Невский, понятия не имел о том, кто он и кого представляет. Ни нахальные стриженые качки, ни мрачные менты в казенных ботинках, ни ногастые бляди у блискучих иномарок… Никто ни хрена не догадывается, не чует исходящий от Славы запах Смерти! Слава Сатане!

После того четверга Плятковский понял: он избран. Он приобщен. К высшему. К Смерти. Дьявол говорил с ним. Пришел к Славе, когда он, один (Николай приказал: возвращаться по одному, а не скопом – так безопаснее) ехал в полутемной электричке. Последний поезд раскачивался и прыгал, как салазки на «русских горках». А может, и не поезд мотало, а бултыхались в мозгах проглоченные черные снадобья.