Таежные шарады

В незапамятные времена какой-то искусный мастер выбил там из камня голову Великого Духа – ужасного, бородатого, рогатого. Наверное, руку мастера направлял сам Великий Дух. Рядом на стене – картинка древней Песни, и что-то с ней было не так – голубое пятно, что ли, появилось. Но об этом я подумаю позже. А пока подозреваемые пусть принесут клятву. Хотя, кажется, я уже почти точно знаю, что они скажут, и как все было на самом деле – слишком уж смущенным выглядел Зуб Оленя, когда речь зашла о медвежьей шкуре. Наверное, действительно пора менять обычаи, тем более в Песне ничего не сказано, как долго нужно признавать своих… Судя по Черной Кобылице – до самой смерти, тем более скоро и меня, и ее Великий Дух призовет к себе или через мороз, или долгий голод, или когти зверей…

– Не убивал достойного Сына Зубра! – поклялись оба.

И оба выглядели искренними, хотя Серый Лис прятал глаза. Интересно, так ли я понял правду? И если так, нужна ли она? Как же трудно принять правильное решение, тем более когда дело касается своих…

– Проверим еще раз, – мрачно сказал я. – Смотрите мне прямо в глаза во время исполнения древней Песни.

Это было не так просто – приходилось еще коситься на стену с картинками с изображением духов, людей, зверей, растений. Хотя вроде бы все помнил, но вдруг спутаешь порядок – зачем давать лишний повод для сплетен, что жрец стар и ничего не помнит. Зато обе жены мои старались, особенно Лапа Волчицы. Благодаря ее приятному звонкому голосу все слова сразу вспоминались, и легко и красиво лилась древняя Песня. Но вдруг случилась заминка – на словах «хранишь человека сверху». В этом месте на стене над изображением человека был нарисован колпак – я это отлично помнил. Но теперь вместо голубого колпака откуда-то взялся зуб.

– Видишь, старик, – прохрипел Хитрый Филин. – Тут надо петь «съешь человека».

– Молчи, несчастный! – огрызнулся я. – Как смеешь ты толковать что-то в Священной Пещере?

– Это он, он исправил! – завопила Черная Кобылица, указывая на Серого Лиса.

Я уже давно понял это – не случайно острый конец его дубинки был испачкан голубой краской. Я приложил дубинку к стене – точно, тот самый цвет. И краска пахнет свежим, она не та, не древняя. И мне стало ясно, как нужно поступить.

– Как посмел ты исправить древнюю Песню! – заорал я на ничтожного охотника. – Великий дух подсказал: это ты проник в Священную пещеру! Ты величайший преступник, и ты, Хитрый Филин! Не мог Серый Лис сделать это без твоего разрешения. И не хватило бы у него сил разобрать вход! А раз он преступник, значит, дал ложную клятву. Значит, он и убил достойного Сына Зубра!

Оправданий поклонников запрещенного Великим Духом людоедства уже никто не слушал, даже трое их друзей. Серого Лиса и Хитрого Филина связали. По очереди все племя спустилось в пещеру – каждому показали исправленную Песню и голубую краску на дубинке.

И очень скоро обоих злодеев привели на площадку, где погиб славный Сын Зубра. Здесь до сих пор лежал опаленный камень с неба, и я объявил, что это новая реликвия для Священной пещеры. С размаху ударил небесным камнем сначала Серого Лиса – и ничтожный охотник упал мертвым с разбитой головой. Хитрого Филина удар только оглушил, но это не имело значения. Тело Лиса и беспамятного Филина раскачали и сбросили с обрыва – и их быстро не стало видно в брызгах водопада, низвергавшегося с высоты.

Черная Кобылица с благодарностью посмотрела на меня. Глупая женщина, даже она догадалась, что я все понял. Надо будет уточнить, зачем она взяла одеяние у Зуба Оленя и чуть тем самым не погубила парня. Кажется, ее собственная одежда была еще мокрой, когда Черная Кобылица, выходя из леса, завязывала веревки. Постирала свои шкуры в одеянии Зуба Оленя – до нашей хижины лень было идти переодеться. И решила воспользоваться моментом, пока с неба падают камни. Хотя ей я никогда не говорил, что не верю в Великого Духа – она догадалась и не боялась второго солнца. Конечно же, она нарочно взяла дубину Серого Лиса – на всякий случай. Понимала, что я могу не поверить в смерть Сына Зубра от небесного камня. Но неужели она рассчитывала, что Зуб Оленя победит в состязании Хитрого Филина? Коварная глупая женщина, неужели она рассчитывала убить и ту скалу из мяса и костей?

В конце концов, очень жалко Сына Зубра – славный был охотник. Но, получается, его смерть не была напрасной. Мы избавились от опасных врагов и раскола в племени – теперь оно забудет про тягу к людоедству, распаленную Серым Лисом. А вождем станет наш сын. Он знал, кто взял его одежду, но не выдал мать – хотя в его возрасте своих уже не принято признавать… Пора, пора изменить этот обычай. Небесный камень мне в помощь, надо только правильно растолковать по его расплавам послание Великого Духа…

Сложное решение

Артур с опаской смотрел на жандармского корнета Смыслова – не начнет ли тот сгоряча лупцевать четверку ссыльных? Молодой офицер не производил впечатление уравновешенного человека, хотя руки пока не распускал. Рядовые жандармы, подметил Артур, в дороге тайком посмеивались над педантичным вечно хмурым корнетом и с удовольствием смаковали темную историю с дуэлью из-за какой-то крестьянки – так гвардеец оказался в жандармерии. Теперь они безмолвно злорадствовали, подмигивая другу.

– Доктора бы… – задумчиво произнес Смыслов, глядя на безжизненное тело, застывшее на лавке у окна избы.

– Вашбродь, на сто верст вокруг дохтуров нету, – лениво откликнулся здоровяк ефрейтор Шилин, расправляя густые усы пшеничного цвета. – Пока найдем, покойный сопреет. Преставился раб божий Максим Дубовский – значит, на то господня воля. Таперича батюшка нужон, вашбродь.

– Отставить пререкания! – рявкнул корнет. – Шилин, Мыльников, марш в деревню! Из-под земли достать медика! Петренко, Одинцов – никого не подпускать к избе!

– Секундочку, Михаил Нилыч! – степенно обратился к Смыслову Лев Шульц, доставая бумажник и снисходительно поглядывая на щуплого жандармского офицера с высоты своего почти саженного роста. – Соблаговолите выдать господину Шилину сии купюры-с – для организации похорон товарища Дубовского.

Корнет поколебался, но деньги принял и передал усатому ефрейтору. Артур ухмыльнулся шпильке меньшевика: скудных казенных кормовых и прогонных средств, выделенных на этапирование ссыльных, вечно не хватало. А тут еще непредвиденные расходы…

Артур вздохнул и повернулся к покойному. На шее и на носу трупа темнели небольшие пятна, а корнет внимательно их разглядывал. Потом осмотрел ладони усопшего, тоже слегка испачканные золой.

– Как будто душил себя… – задумчиво произнес жандарм. – Как та унтер-офицерская вдова, что себя высекла. Неужели никто ничего не слышал?

– Спали как убитые-с, – вежливо пояснил Шульц. – Устали, выпили немного-с.

– Наслышан о вашей усталости, – зло сказал корнет. – Горланили тут: «Ко славе страстию дыша, в стране суровой и угрюмой…», «Шилка и Нерчинск не страшны теперь, горная стража меня не поймала…» Бежать не так просто, как в песне!

– Михаил Нилыч, у товарища Дубовского не наблюдается признаков удушения – посинения лица и странгуляционных борозд на шее, – робко вступил в разговор Артур.

– Не учите ученого, баронет! – с презрением бросил жандарм. – Воздуха вашему Дубовскому не хватало, он ворот пытался расстегнуть в беспамятстве. А вы, господа социалисты, дрыхли без задних ног!

– Может, р-рвотой захлебнулся? – слегка заикаясь, вставил свое слово Виктор Столбов, вытирая носовым платком розовую лысину.

– Как же! – насмешливо прохрипел с почетного места на печке старик Илья Ильич Лосев. – Харчевались мы одним и тем же, а по части водочки… Я за свою жизнь столько не выпил, сколько Максимка Дубовский. Да чтоб его своротило от пяти шкаликов на брата? Ни в жисть! Разве что хворь неведомая внезапно приключилась…

С разрешения корнета Артур, надев перчатки, не без труда открыл рот покойного, запустил палец в глотку и доложил через минуту:

– Чисто!

А вскоре жандармы привели древнего старика на деревянной ноге.

– Бывший фершал, вашбродь! – молодцевато доложил ефрейтор Шилин и с явным уважением в голосе пояснил: – Ноги на крымской войне лишился – почитай, полвека назад. Говорят, пользует до сих пор деревенских.

Все с почтением посмотрели на еще бодрого ветерана и быстро раздели усопшего.

– Чистый покойничек, ваше благородие! – вскоре сообщил отставной фельдшер корнету. – Ни ран, ни побоев, токмо махонькая царапина на персте указательном правой руки. Не иначе как внезапная сердечная смерть – случается такая, ваше благородие.

Едва деревенский лекарь вышел, ефрейтор ввел старуху с растрепанными волосами. Корнет не успел раскрыть рот, как бабка метнулась к покойному, глянула на четверку ссыльных и заголосила:

– Порчу навели, христопродавцы! Один он был душою чист! А ты, казачий младший сын, первым Христа продал! – Она указала на ухмылявшегося Лосева, спустившегося с печки. – Ишь, расфрантился на старости лет, золотом обвесился! Перстень и серьга, поди, на полпуда – чисто цыган!

– Вон! – рявкнул корнет. – Шилин, немедленно прекратить сей балаган!

– Я думал, вашбродь, может, знахарка нам поможет, – оправдывался ефрейтор, исполнив приказание.

– Тут думаю я! – отрезал офицер. – Зовите деревенских, чтоб обмыли тело, гробовщика, батюшку. Дубовского сегодня же схоронить. Выезжаем завтра утром.

Смыслов сам проверил одежду покойного, вывернул все карманы. Нащупал что-то за подкладкой походного сюртука, тут же вспорол ткань и извлек лист бумаги. Артур стоял рядом и увидел несколько рядов цифр. Над ними – неумело нарисованный ключ, на котором было написано «К/Рыл-Д». Шульц вытянул шею, пытаясь лучше рассмотреть записку, но корнет положил находку в карман и молча вышел. С улицы тут же послышался крик с требованием прекратить перекур – судя по всему, жандармы никуда не торопились. Артур успел услышать, как они шептались между собой: дескать, корнет даже переночевать в доме не дает покойному, скорей хоронить, словно магометанина. А куда спешить?

Тяжело вздохнув, Артур отправился исполнять неприятную обязанность самого молодого – выносить ночную посуду. Поганое ведро стояло в кухонном закутке у печи, и там плавали сгоревшие обрывки. Артур удивился, заглянул в печь, немного покопался в золе – сначала ухватом, потом щепкой. Поиски оказались не напрасными: молодой ссыльный обнаружил еще несколько черных клочков сгоревшей бумаги – на вид таких же, как в ведре.

Его содержимое Артур вылил не в отхожее место, а за хлевом. Внимательно рассмотрел черные хлопья на траве и обнаружил, что один клочок, довольно прочный, до конца не догорел. Едва удерживаясь от приступа дурноты, Артур двумя палочками, словно пинцетом, поднял крошечный листок с обугленными краями и прочитал фрагмент: «…ию дыш…» Знакомое сочетание, и встречалось совсем недавно… Но где? Вспомнить не получилось. Артур тщательно вытер находку об сухую траву, завернул в небольшой лист лопуха и спрятал в карман.

Едва вернулся в дом, корнет увел старика Лосева на допрос в другую избу – там остановились жандармы. Покойного между тем положили в гроб, и старуха в черном платке читала псалмы.

Лосев вернулся через четверть часа и в ответ на расспросы товарищей недоуменно пожал плечами и хрипло пробурчал:

– Толок воду в ступе… Левушка, твоя очередь.

Ни Шульц, ни Столбов тоже не поняли, чего от них добивался жандармский офицер неопределенными расспросами вокруг да около. Артур, которого вызвали к Смыслову последним, тоже приготовился терпеть «сказку про белого бычка». Однако разговор получился неожиданно долгим.

От проницательного умного взгляда жандармского офицера молодому ссыльному стало не по себе. Недавно Артур читал, что икс-лучи немецкого профессора Рентгена якобы могут не только фотографировать кости через кожу, но и читать мысли человека. Артур не поверил журнальной байке, но взгляд корнета, казалось, генерировал именно «читающие» лучи…

– Артур Бергер, двадцати двух лет, несостоявшийся пианист, – задумчиво произнес жандарм. – Говорят, у вас феноменальный музыкальный слух, отличная память. Блестящая карьера пианиста была гарантирована. Кучи поклонниц тоже – с вашей-то внешностью. В каждой деревне по пути на вас девки заглядываются, не то что на невзрачного жандармского корнета… Да-с… Семья ваша приличная и уважаемая. Мать – польская дворянка, преподаватель Смольного института. Отец – баронет, профессор философии. Научил, получается, вас на свою голову гегелевской диалектике. Вот, пожалуйста, и переход количества в качество: марксистский кружок, прокламации, маевка, сопротивление полиции в уличных беспорядках… Наслышан, что вы – кремень. Никого не выдали из пролетариев, которые городового ногами топтали. И, хоть стояли в стороне, попали под суд как соучастник. А у городового, баронет, остались безутешная вдова и двое малых деток. Но сие, конечно, мелочи по сравнению с якобы грядущей коммунистической революцией! Вот и у господина Дубовского тоже – пятеро детей от двух жен и минимум трое бастардов. Но вряд ли кто поедет в Сибирь на могилу отца. A propos, хорошо ли вы узнали своих товарищей? Ведь до ссылки вы не были знакомы…

– Почему? – прервал жандарма Артур. – На собраниях видел всех, кроме Ильича, а с Максимом Дубовским однажды беседовал.