Таежные шарады

– Теперь вы единственный большевик, – констатировал жандарм. – Пестрый же вы народ, господа социалисты! Замучился ваши крамольные течения изучать… Итак, теперь численное преимущество у меньшевиков – Столбова и Шульца. Эсеры представлены ветераном Лосевым. Его серьга, если не знаете, метка младшего казацкого сына, оберегаемого в бою. Чертова старуха сие верно подметила. Отец и старшие братья Ильи Лосева геройски погибли под Шипкой в семьдесят седьмом, а Илья Ильич свои боевые навыки на злое дело обратил. Спасибо, так сказать, мещанину Абраму Дубовскому, в крещении Ивану. Это отец нашего покойного. Абрам втянул Илью Лосева в «Народную волю». Вскоре оба вместе с абреками из черкесов напали на экипаж, перевозивший казенное золото. Позже были задержаны раненными и осуждены. А вот абреки с золотом бежали. Освободились оба народовольца в девяносто четвертом по амнистии при восшествии на престол нашего государя. Абрам вскоре умер, а Лосев примкнул к эсерам. Он мастер тонкой механики, изготавливал весьма хитроумные бомбы. Взяли его на конспиративной квартире у одного аптекаря – тот при задержании отравился. Крещеный иудей, учитель Лев Шульц, еще недавно входил в боевое крыло эсеров. Успел отметиться в эксах, но порвал с эсерами и вступил в РСДРП. Господин Столбов, самый безобидный в вашей компании, переметнулся из большевиков во фракцию меньшевиков. Из-за разногласий по поводу ленинской и мартовской формулировок членства в партии на одной конференции у них с Дубовским дошло дело до рукоприкладства. Несколько дней назад на привале сие повторилось – вы были тому свидетелями.

– Вчера пили за их примирение, – сообщил Артур.

– Знаю, – корнет кивнул. – Вам, баронет, видимо, рассказали, что тупой жандарм ни о чем толком не спрашивает. Вам признаюсь – как дворянин дворянину: беседовал я с вашими товарищами только для того, чтобы проследить за их реакцией. Ибо весьма сомневаюсь в той внезапной смерти. А хотите знать, как я, боевой офицер, оказался в жандармах? Сплетни болвана Шилина про дуэль из-за крестьянки – чушь. Был спор среди офицеров по политическим вопросам – не удивляйтесь! – о положении крестьян. В запале наговорили много лишнего. Увы, сдержанность не в числе моих добродетелей. Командир полка объявил: или мы должны решить дело о взаимных оскорблениях в поединке, или оставить службу. А я принципиальный противник убийства вне войны. И тут оказия с жандармерией… Хотя мое место сейчас на японской войне, среди защитников Порт-Артура! Вместо этого я вынужден возиться с государственными преступниками. И каждый из вас хитрит – я уверен. Наверняка Дубовский был убит. Моя кормилица сказала бы: почто людей обижал, годно тебе! Но все же преступник должен понести наказание. А неизвестный способ убийства – серьезная опасность. Вдруг злоумышленник задумал истребить всех, включая конвой, и бежать! Увы, мое расследование в полевых условиях почти наверняка обречено на провал. Вы – другое дело. Тихо, ненавязчиво – тут вопрос, там вопрос, что-то приметили – намотали на ус… Вы человек сообразительный, а я вам много информации про товарищей подкинул. Крепко подумайте: не нависла ли и над вами смертельная угроза… Ознакомьтесь, кстати, с тайной запиской господина Дубовского. Я в этих цифрах и буквах ничего не понял. Крыло дятла? Крыльцо дома, от которого ключ нарисован?

Артур внимательно изучил длинные ряды чисел и убедился, что еще раньше их точно запомнил: 15.4.5.9.16.5.23.10.9.17.18.19.8…

– Вы прекрасно понимаете, Михаил Нилыч, что это шифр…

* * *

Артур смотрел в карты, но мысли молодого ссыльного витали далеко. Неужели корнет прав? После сентенции жандарма Артур присмотрелся к пальцам ссыльных – как на подбор мощные, крепкие, привыкшие к тяжелому труду. А у старика Лосева на безымянном как влитой сидел огромный золотой перстень-печатка – дополнение к серьге размером с вишню. Удивительно, почему такая масса золота не порвала мочку уха Ильича. Тот вообще уникум: с такими заскорузлыми пальцами – мастер тонкой механики!

– Как хотите, товарищи, но меня выживший из ума ф-фельдшер не убедил, – вдруг быстро заговорил Столбов и вытер сразу увлажнившуюся лысину. – Н-не понимаю, как мог такой крепкий мужчина внезапно умереть во сне. Сколько годков Максу было, Ильич?

– Тридцать пять, – ответил Лосев, приглаживая седую бороду. – А что тебя смущает, Викташа?

– Необыкновенно крепко мы с-спали, – задумчиво произнес Столбов.

– Переход трудный был, Викташа, – прогудел Шульц. – Но водка точно особо ядреная-с. Меня и то сразила наповал.

– Обычная водка, – хрипло проворчал Лосев. – Викташа, вечно ты суетишься не по делу. Чего вдруг взбрело в твою лысую головушку? Что кто-то из нас товарищу Максиму грязными пальцами нос зажимал и золой выпачкал? Артурчик же грамотно объяснил: тогда б посинел покойный. И жандарм согласился.

– Сквозь зубы с-согласился, – вздохнул Столбов и быстро затараторил: – Потому что вскрыть покойного негде было. Чувствую, кого-то из нас их благородие подозревают… Товарищи, давайте вспомним позавчерашний день подробно – кто чего делал и говорил. Чтобы у этих кровопийц все с-сомнения отпали. И у нас тоже…

– У тебя! – отрезал Шульц. – Правильно Ильич рассуждает – и чего ты пристал, ей-богу? Всю игру перебил своей суетой… Ладно, к лешему «дурака», давайте вспоминать – лишь бы ты, Викташа, больше не зудел.

Общими усилиями постепенно восстановили картину. Позавчера дорога выдалась тяжелой. Накануне похолодало, прошел дождь, тракт раскис. Экипаж все время трясло. Жандарм Петренко, правивший лошадьми, без передышки бранился и рассказывал о сопровождении в Сибирь уголовников: тех гонят большими командами от этапа к этапу и не возятся, как с политическими.

В час дня остановились на привал в лесу – там не пронизывал насквозь холодный ветер. Перекусили всухомятку, не разводя огня – торопились. Максим Дубовский был тогда в полном порядке и привычно язвил над жандармами и товарищами. Пытался послать Артура за грибами, но корнет Смыслов не разрешил. На привале Артур достал из своего багажа книгу по экономической теории, но читать в пути получалось плохо: по-прежнему сильно трясло, да еще Петренко отвлекал своим нытьем. Жандарм не прекращал рассказывать ужасы про перемещение в Сибирь уголовников, про убогие пересыльные тюрьмы на этапах – с клопами и вшами; про голод и болезни.

– Довольно, братец, – степенно остановил излияния жандарма Шульц и мощной рукой похлопал Петренко по спине в голубом мундире. – Думаешь, нам станет стыдно, что там люди маются, а нас с комфортом жандармы везут? Не угадал-с! Пусть будет стыдно царизму и его служителям, что довели народ до такого состояния-с!

Столбов горячо поддержал Шульца и быстро и невнятно попытался произнести страстную речь. Дубовский довольно резко остановил его и начал рассказывать байку про веселого барина, который ехал на нескольких экипажах с книгами, распутными девками и цыганами, потом на постоялом дворе выпил водки и разбил графин об стену, а стопку об голову хозяина: «Чтоб запомнил, болван: политический Иванов в ссылку следует!» Все хохотали, даже жандарм Петренко.

В шесть вечера дотащились до деревеньки Козлищи. Для продрогших ссыльных нашли небольшую выморочную избу. Ефрейтор Шилин привел нескольких крестьян, и ссыльные купили дров, еды и водки – один полуштоф презентовали за труды жандарму. Казенных денег не хватило, добавляли свои. У Дубовского из портмоне выпала мятая ветхая исчирканная рублевая купюра, а Шульц ехидно предложил Максиму разменять ее на монеты. Тот привычно ответил колкостью. Лосев долго смеялся и очень настойчиво предлагал размен обоим. В ответ Максим нагрубил старику, чтоб не хрипел со своими глупостями.

Артур затопил печь и помогал Виктору Столбову готовить ужин – картошку в мундире и курицу. В восемь вечера жандармы, остановившиеся в доме по соседству, заперли своих подопечных в избе и установили караул. Лосев кричал через дверь – уточнял время у ефрейтора Шилина. Потом почему-то не смог открыть свои часы и попросил о помощи Максима. Чертыхавшемуся Дубовскому пришлось повозиться: крышка долго не поддавалась.

За ужином Столбов и Дубовский, не разговаривавшие несколько дней, наконец-то помирились. В немалой степени тому способствовали штоф и полуштоф водки. Две четырехгранные бутыли из зеленого стекла стали главным украшением стола. Впервые с начала перехода за едой не было сказано ни слова о политике. Пятеро мужчин разного возраста вспоминали жен и детей, работу, охоту, выпивки. Потом пели про Стеньку Разина; священный Байкал и Ермака:

Ко славе страстию дыша,
В стране суровой и угрюмой,
На диком бреге Иртыша
Сидел Ермак, объятый думой.

Все выглядели бодро и весело. А потом почти одновременно начали клевать носом и легли спать – около половины одиннадцатого.

Примерно в половине восьмого утра проснулся Шульц в закутке за печкой на деревянной кровати. Столбов и Дубовский еще спали на лавках у окон, Лосев по-стариковски на печи, а Артур на большом сундуке у входной двери. Лев удивился, как необычно тих храпун Дубовский. Светало, и Шульц заметил, что грудь Максима не поднимается. Метнулся к товарищу – тот уже не дышал…

– Видишь, Викташа, «фершал» не ошибся, – подвел итог Шульц. – Согласны?

– Нет, – подал голос Артур, и все с изумлением посмотрели на него. – Мы лишь повторили то, что говорили жандармам. Но теперь вижу, товарищи, что все мы темним и не договариваем. Так мы ничего не поймем. Я вот что заметил: в поганом ведре мочи было не меньше обычного. Значит, каждый хоть раз вставал ночью. А кто-то даже сжег в печке бумагу, а пепел выбросил в ведро. Очень странно! Я вставал один раз, примерно в час ночи. Храп раздавался с печки, а с лавок только сопение – Виктора и Макса. Пепел в ведре при луне не разглядеть. Но дымом от горевшей бумаги не пахло.

– Значит, жег Макс, – предположил Шульц. – Корнет нашел одну абракадабру. Другую Макс успел спалить. При этом испачкался в золе-с.

– Послушайте! – Столбов хлопнул себя по лбу и зачастил: – А вдруг М-макс – провокатор охранки? Донесения ш-шифровал. Стал в тягость хозяевам, и жандармы подсунули ему особую инструкцию и велели по прочтении сжечь. И он от-травился ядовитым дымом…

– Ерунда! – отрезал Лосев, насупив седые брови. – Ликвидировать ненужного провокатора можно было бы гораздо раньше и незаметнее. Викташа, а вдруг это ты вспомнил, как с Максом дрался, и что-то подмешал, пока ужин готовил…

– Еще чего! – рассердился Столбов. – Я ж как п-порох – вспыхиваю и тут же остываю. Это Макс желчь копил и брызгался ей, не тем будь помянут. И после смерти нас с-ссорит… Я к ведру часа в два ходил. Макса вообще не слышно было. Артурчик что-то высвистывал носом, Лева сопел. А на печке у Ильича тишина. И дымом пахло – точно. Я еще на печи проверил задвижку, открыта ли. Испугался, не дай бог, угорим.

– Значит, это ты гремел заслоном-с, – догадался Шульц и нехотя признался: – Да, я вставал, еще тогда удивился что Макс не храпит. Присмотрелся – портмоне рядом с ним на подоконнике. Вернулся на койку, только начал засыпать – ты давай греметь.

– Нет, я з-заслон не трогал! – решительно возразил Столбов, вытирая увлажнившийся лоб. – Может, ведро зацепил. И п-портмоне на подоконнике не видел.

– Называется, крепко спали, – мрачно сказал Артур. – Бродили всю ночь. Я вообще ничего не слышал…

– И я! – засмеялся Лосев. – У тебя, Артурчик, молодой сон, у меня стариковский. Поживите, ребятки, с мое на этапах и каторгах – каждым мгновением сна будете дорожить и не слушать, кто гремел.

– А ты, Ильич, вообще не слезал с печи? – прогудел Шульц. – У тебя пузырь луженый-с?

– Слезал разок, но на часы не смотрел, – спокойно ответил Лосев. – Никого не разглядывал, ничего не слышал.

– Что же получается? – задумчиво произнес Артур. – В час, когда я вставал, все были живы-здоровы. Потом поднялся Максим. Получается, он гремел заслоном, раз не Виктор. Макс сжег какую-то бумажку из портмоне, испачкался пеплом. От шума проснулся Лев, Макс притворился спящим и не успел убрать портмоне. После Льва встал Виктор, шумел ведром. Макс уже убрал портмоне и, видимо, вскоре умер…

– Но зачем ему потребовалось жечь ту бумагу среди ночи? – недоверчиво спросил Лосев. – Другого времени не нашел?

– Значит, испугался, – предположил Артур. – Кажется, я знаю, что Макс сжег. – Артур показал товарищам обгоревший клочок бумаги с уцелевшим фрагментом записи «…ию дыш…». – Это та самая почирканная рублевая купюра. Максу не понравились наши шутки, и он ее сжег.

– Эка невидаль, ветхая рублевка! – заметил шульц.

– Дело в том, что на ней написано, – пояснил Артур. – Никудышный я музыкант, коли сразу не узнал строку из песни про Ермака. Сейчас только дошло: «Ко славе страстИЮ ДЫШа»! А на листочке над цифрами «К/Рыл-Д». Это автор стихов – Кондратий Рылеев! «Д» означает «Думы» – название стихотворения.

– Ничего не понимаю-с, – Шульц пожал плечами.

– И я, – поддержал товарища Столбов, а старик Лосев только недоверчиво хмыкнул и принялся барабанить пальцами по столу.

– Песня – ключ к шифру, – пояснил Артур.

– Зачем же его сжигать? – удивился Шульц. – Товарищи, мозги уже плавятся. Давайте лучше снова в «дурачка»…

– Не спеши, Лева, с-складно же получается! – с энтузиазмом затараторил Столбов. – Допустим, Макс почувствовал себя плохо. Испугался, что тяжко заболеет или помрет, а его записку под подкладкой расшифруют. Ночью д-достать ее и уничтожить было трудно. Тогда он просто спалил ключ и тихо скончался.

– Славно рассудил, Викташа! – старик Лосев хлопнул Столбова по плечу. – Завтра, бог даст, еще прикупим водочки и помянем раба божия Максима. И жандармы нас больше не рассорят!

– Ильич, а почему ты никогда не рассказывал про свои подвиги с Максимовым батей? – прогудел Шульц. – Я и то слыхал про ваш золотой обоз. А в итоге ни ваших друзей-абреков, ни золота – только вы двое на каторге.