Северный круг

Москва, Большая Академическая улица.

14 сентября 1995 года. 10:45

– Ты же на работу проспал, Толя! – От резкого толчка Пустынник откинулся на спину, сладко зевнул и открыл глаза.

Низкий, шершавый мелованный потолок, оклеенные зелеными обоями стены, вонючая герань на облупившемся подоконнике. Да уж, удружили Великие. Ни оплаты, ни Ока, ни отдыха нормального. Нанялся, называется, новую силу получить.

– Да вставай же, тебе только одеться время осталось.

– Ерунда, у нас сегодня совещание после обеда, – сымпровизировал наиболее безопасную, на его взгляд, отговорку Пустынник, потом сосредоточился, вспоминая имя жены, и попросил: – Марина, оставь мне двести рублей, нужно купить кое-что.

– А зачем тебе? – тут же насторожилась женщина. – У нас всего сорок тысяч до аванса осталось. А нам еще на дачу два раза ехать.

– Я хочу сделать тебе сюрприз.

– Какой сюрприз? Нам сахар взять надо для варенья, баллон газовый поменять…

Пустынник покачал головой, глядя на эту загнанную, как фермерский мул, женщину. Гладко зачесанные и собранные на затылке волосы, серое лицо, наскоро подведенные брови, сутулые плечи. Полное смирение перед невзгодами судьбы, которые давно воспринимаются, как нормальная жизнь. Да, тяжелый случай. Маг вздохнул, откинул одеяло и, усаживаясь, потребовал:

– Оставь. Вечером разберемся.

Жена Анатолия Метелкина подчинилась, недовольно бросив на стол две бумажки, и, презрительно отвернувшись, вышла. Вскоре хлопнула входная дверь. Ушла.

Пустынник поднялся, сходил в ванную, смыл с себя накопившуюся пыль, смрад тюремной камеры, полуторасуточную усталость. Потом остановился перед книжными полками, проглядывая корешки. Художественные, художественные, орфографический словарь, справочник металлурга, металлорежущие станки, методики отливок, печи мартеновские и восстановительные… Ну, что же, в общих чертах понятно, чем бывший хозяин занимался. Чем-то связанным с металлообработкой. Маг напряг память, пытаясь вызвать более четкие сведения из души мертвеца, но смог добиться только неясных образов небольшой каморки под самой крышей и огромного цеха, уставленного тяжеловесными станками. Впрочем, для того чтобы правдоподобно соврать случайному знакомому, этого вполне хватит, а ходить на завод вместо Анатолия Метелкина Пустынник не собирался. Однако дел у него все равно хватало. Новый хозяин квартиры неспешно оделся и быстрым шагом сбежал с лестницы.

Как ни странно, поверхностные воспоминания мертвых душ самые сильные. Видимо, потому, что они не связаны с сознанием, а существуют самостоятельно на периферии восприятия. Они хранятся не в глубинах памяти – они удерживаются в мышцах ног, рук, в привычных движениях пальцев. И когда выпиваешь душу, они, минуя сознание, проникают туда же. Именно поэтому Пустынник, заводя машину, привычным движением дважды пнул педаль, одновременно вытаскивая подсос, а потом, не давая заглохнуть холодному двигателю, почти минуту удерживал выжатым сцепление. Именно поэтому, намереваясь найти ближайший пункт обмена валюты, он позволил рукам повернуть на ближайшем перекрестке налево, потом направо в узкий, заросший старыми кленами проулок, где в торце пятиэтажного дома и обнаружилась небольшая каморка с толстыми стальными решетками на окнах.

– Добрый день, девушка, – наклонился он к окошку. – Я бы хотел обменять на рубли две банкноты по сто долларов.

Сотрудница обменника, слышавшая такие фразы раз сто на дню, согласно кивнула, приняла двести рублей, проверила их под ультрафиолетом, положила рядом с кассой.

– Паспорт, пожалуйста.

– Пожалуйста, – кивнул в ответ Пустынник, и опять ответ девушку полностью удовлетворил. Она отсчитала пачку пятидесятитысячных банкнот из ящика кассы, наклонилась вперед и пересчитала их еще раз, на глазах клиента.

– Восемьсот девяносто три тысячи восемьсот рублей.

– Спасибо. – Запихивая в карман зеленоватые бумажки, Пустынник вернулся к машине, развернулся, не спеша покатился обратно к Академической улице, представляя, как сотрудница обменника укладывает стольники в ящик с валютой. Ничего страшного. Когда она сунется за долларами, то подумает, что просто перепутала деньги местами, и никак не свяжет их с утренним клиентом.

Разумеется, Пустынник мог без особого труда заставить девушку разменять на рубли обычный тетрадный или даже кленовый листок – однако он, как и большинство других опытных магов, предпочитал не привлекать внимание смертных к странным событиям. Если человек видит, что вместо ста долларов у него лежит сто рублей – скорее всего, он обвинит в невнимательности себя. Если же вместо денег он обнаружит листок подорожника – мысли его могут принять совсем другое направление. А смертные, когда объединяются ради общей цели, часто оказываются куда опаснее самых страшных защитных барьеров и проклятий…

Шесть веков назад, когда Пустынник был еще неопытным мальчишкой, пил вино, ел мясо и брюхатил девок, маги попытались установить власть над миром. Это казалось таким простым делом! Ведь нескольких элементарных заклинаний хватало, чтобы возбудить ненависть целого селения против одного излишне самоуверенного священника или заставить брата пойти смертным боем на своего родича… Никто и представить себе не мог, что тупое вонючее быдло сможет не просто объединиться в своей ненависти к сильным этого мира, но и смести их со своего пути. В те годы многие, очень многие из умелых, сильнейших колдунов внезапно обнаружили, что не так-то просто подобрать нужные заклятия и провести требующий сосредоточенности и аккуратности обряд, когда к тебе рвется безумная толпа с вилами, топорами и косами, давит тебя ненавистью, защищается самыми неожиданными амулетами и символами.

Да, в те далекие годы тысячи, десятки тысяч самых мудрых и могучих магов оказались растерзаны в куски, распяты и замурованы в стены, закопаны живьем, сожжены на кострах. А потом пришла Святая Инквизиция, и еще долгих триста пятьдесят лет – почти четыре века! – старательно отлавливала уцелевших, вынюхивала, вылущивала, трудолюбиво просеивала дворян и рабов, священников и каторжников, чтобы выцедить среди них каждого, способного к развитию, стремящегося к истинному знанию, – и запалить под ним алый испепеляющий цветок.

Почти пятнадцать тысяч начинающих магов и опытных мастеров попались им в лапы и лишились своего бессмертия.[16 - Стараниями инквизиции только в Испании с 1781 по 1820 год были сожжены на кострах 34 658 человек, скончались во время следствия, в том числе и под пыткой, 18 049 подозреваемых.] Маги, что ухитрились скрыться от обезумевшей толпы, отвести глаза, перенаправить ненависть на посторонних людей – не смогли спастись от кропотливых муравьишек с крестами на груди и пустыми сосредоточенными глазками. Отчаянье витало среди тех, кто еще недавно мнил себя властителями мира. Учителя шарахались от учеников, ученые выдавали себя за безумцев, слабые отказывались от вечности, присягая папскому престолу. Инквизиция уничтожала неофитов быстрее, нежели те успевали обрести знание, и казалось – это конец. Все кончено. Древнее знание уничтожено навсегда…

Пустынник, словно это случилось только вчера, ощутил неистребимый холод каменного подвала, освещаемого только десятком закрепленных в держателях факелов, смрад перемешанной с кровью и глиной гниющей соломы на полу, потрескивание углей в жаровне, в которой калились два железных прута. И хотя умом он понимал, что в ближайшие дни подобная кара ему не грозит,[17 - Согласно уложению инквизиции о проведении следствия, подозреваемые подвергались пытке только в том случае, если путались в показаниях. Но даже в этом случае пытка огнем проводилась третьей (и последней).] – по спине, промеж лопаток, все ж таки расползся предательский ужас, а сознание едва не захлестнула паника. Он был молод, он только-только нащупал путь постижения знаний, тропинку к бессмертию, власти, и вдруг… Арест, инквизиция, допрос. И что теперь впереди? Цепляться за знание – это костер. Покаяться – епитимья, паломничество по святым местам, полное отступничество от постигнутого, утрата опыта, состояния души, способности к магии. А значит – жизнь обычного человека и смерть, неминуемая близкая смерть от старости.

Он стоял у стены под самым факелом. С того, обильно смоченного салом, капали на пол маленькие огненные шарики. Почему-то он мог думать только о том, что солома вот-вот загорится, и тогда ему не придется ни о чем беспокоиться, ни на что отвечать, тогда все образуется само собой, так или иначе. Но пламя с шипением гасло во влажной подстилке пыточной камеры, а проклятый святоша, завернувшийся в свою суконную рясу, все перебирал и перебирал сложенные перед ним на длинном дубовом столе листы серой дешевой бумаги.

Палач в кожаных штанах и дорогой атласной рубахе с длинными рукавами, откровенно позевывая, ворошил угли, стражник у ворот, засунутый в темную от времени, изрядно помятую кирасу, в шлеме с широкими полями, скучающе скоблил острием алебарды камни над входной дверью. Для них все было обыденно и неинтересно. Наверное, они костер под своей новой жертвой станут разводить с точно такой же скукотой и ленью.

Внезапно распахнулась дверь, и в подвал вошел благообразный старичок в коротком плаще, широко разошедшемся над затянутыми в синие чулки ногами, в бархатном берете с приколотым к нему длинным пером, очень похожим на гусиное.

«Адвокат! – сообразил молодой маг, и сознание его внезапно прояснилось. – Вот почему допрос не начинался.[18 - Нехебкау (подающий души) – божестно в образе змеи, один из стражей входа в Дуат, спутник Ра в ночном плавании; почитался также как бог плодородия.]»

– Сын мой, – поднял глаза на арестованного инквизитор. – Ты не должен проявлять страха. Мы собрались не для того, чтобы причинить тебе зло, а во имя спасения твоей бессмертной души и достижения истины. Ты находишься здесь перед лицом Господа нашего, а посему зарекаю тебя не оскорблять наш слух и Божье благословение ни малой, ни большой ложью.

На пытающегося уместиться за столом адвоката священник даже не смотрел, всячески выражая свое недовольство слишком поздним его появлением.

– Понял ли ты мои слова, сын мой?

– Да, – нашел в себе силы с достаточной твердостью кивнуть молодой человек.

– Ты ли носишь имя дона Альфонса де Тахо, сына идальго Эбро Тахо из Толедо?

– Да, святой отец, – кивнул маг.

– И ты проживаешь в Альбасете, во втором доме от Мельничьего моста?

– Да, святой отец.

Инквизитор вздохнул, склонившись к бумагам, немного почмокал губами, снова поднял голову, глазки его хищно сощурились:

– Ведомо ли тебе, дон Тахо, что свидетели дважды заставали тебя за сотворением богопротивных обрядов, сжиганием крови, собиранием следов человеческих ради наведения порчи на благонамеренных жителей Альбасета, о чем подробнейше отписано в доносах, поступивших на имя легата святого престола, его преосвященства Хуана Льоренте?

Арестант опять ощутил, как в животе остро засосало холодком, а священник, перекрестившись, ласковым, почти умильным тоном спросил:

– Признаешь ли ты свою вину, сын мой?

– Нет! – Молодой маг хотел ответить более развернуто, но увидел, что его престарелый адвокат уже дремлет, подперев подбородок кулаками, и запнулся.

– Должен признать, сын мой, – согласился инквизитор, – есть заблудшие, что стремятся руками церкви христовой отмстить обидчикам своим, либо корысти ради творят доносы свои. Назови нам, дон Тахо, имена недоброжелателей и ненавистников своих, и мы исключим сих лиц из твоих свидетелей и обличителей.

– Ненавистников… – сглотнул арестант. Как много он отдал бы сейчас за зелье, что позволяло смотреть чужими глазами! Как ему хотелось разглядеть, что написано на проклятых листках, разложенных перед инквизитором! Увы, приходилось полагаться лишь на свою догадливость и память. – Кабатчик Гальяно, что с улицы моей, может солгать, – кивнул он и пояснил: – Негодяй недавно пытался подать мне кислое вино, за что и был бит поделом. Пабло Абарка де Болеа, граф де Аранда мог оговорить из-за давней ссоры. Мы с ним бились дважды, но оба раза я ранил его, не пролив своей крови. Купец Кано недавно грозился местью. Якобы я дочь его соблазнил и смог добиться от нее многого. Хуан Крамлинк, лавочник из суконного ряда, выпросил у меня сто дукатов на год, дабы с честью дочь свою выдать. Обещал вернуть взятое серебром или тканями для моих нужд, но с возвратом затянул более чем на месяц. Мигель де Легаспи питал чувство к одной замужней даме, однако же она предпочла снизойти ко мне своим расположением. Булочник Рюи мог затаить недоброе. Недавно я сбил конем его младшего сына, выскочившего из-за повозки. Вилья Моратин, горожанин, живущий на площади перед храмом святого Петра, вроде искал со мною ссоры по неведомой мне причине, однако же быстро погас в своих желаниях…

Больше он никого вспомнить не смог.

– Всех ли ты назвал недоброжелателей своих? – прервал затянувшуюся паузу инквизитор.

Арестант подумал еще немного, потом кивнул:

– Да, святой отец. Я стараюсь вести благочестивую жизнь и не знаю, кого мог обидеть так, чтобы подтолкнуть к преднамеренной лжи.

– Достаточно, сын мой, – остановил его инквизитор. – Степень твоего благочестия установит следствие с полной достоверностью. Пока же я, следуя наставлениям легата и регламенту по проведению расследования, исключил показания тех, из названных тобою лиц, кто мог совершить оговор… Дон Альфонсо де Тахо… У святой церкви ныне нет обвинений, что мы можем выставить против тебя, сын мой. Видать, Господу угодно было оградить тебя от клеветы и очистить твое имя от подозрений. Ступай, и да пребудет с тобой милость Божия…

Пустынник так и не узнал, кто из названных им инквизитору людей написал донос. В те дни он не думал о мести. Вырвавшись из зловещего подвала, он в тот же день собрал книги, золото, повесил на бок дедовский меч из смертоносной толедской стали и умчался в Картахену, намереваясь отплыть в земли менее кровожадных арабов. Однако в порту он услышал про новые земли, открытые за океаном итальянским мореходом, и, отложив побег на три недели, дождался торговой каравеллы и отплыл туда – в дикие места, ныне называемые Америкой. Подальше от инквизиции, доносчиков, родственников, которых уже начал смущать его слишком юный вид.