Скажите, почему… Практика телеинтервью и телерепортажа

Пауза чуть затягивается. У Эрмана вообще такая манера – говорить не торопясь, обдумывая каждое слово, но, на всякий случай, Мягченков произносит: «Всё это было совсем недавно, однако, вы знаете, жизнь такая штука: то, что происходило там лет тридцать назад, кажется очень близким по времени, а то, что было вчера…» Журналист не договаривает, он по глазам собеседника понимает, что тот готов к ответу.

Хороший приём, которым, в общем-то, владеют все опытные интервьюеры. Если вы видите, что собеседнику надо дать несколько секунд на обдумывание ответа, вставьте промежуточную, нейтральную фразу.

Но дальше происходит ещё один неожиданный поворот в беседе. Оказывается, журналист вовсе и не ждёт ответа на заданный вопрос. Ему достаточно того, что Леонид Иосифович готов ответить. Мягченков продолжает: «2012 год. Театральная Москва гудела: Эрмана уволили! Вот почему так случилось, мы поговорим чуть позже, пусть сохраняется такая интрига для наших зрителей. А сейчас вы скажите, за это прошедшее время какое было самое яркое событие в вашей жизни?»

Редкий случай – как специально для учебника! – что журналист прямо указывает на приём интриги в беседе. Но в данном случае приём этот важен не только и не столько для того, чтобы поддерживать интерес зрителя. Перед тем, как рассказать «почему так случилось», Мягченкову необходимо объяснить, что значил Эрман для театра и театр для Эрмана, вот тогда по-настоящему высветится весь драматизм всего произошедшего. Иначе зритель, не знающий в деталях закулисную жизнь, может сказать: «Ах, подумаешь, уволили, с кем в наше время не бывает».

А вопрос, который Мягченков задаёт Эрману, не так уж и банален, как это могло показаться на первый взгляд. Журналист прекрасно знает, что никаких таких «ярких событий» в жизни бывшего директора не было, да и не могло быть. И сам Леонид Иосифович тут же это и подтверждает: «Знаете, я привык, что события в моей жизни – это театральные события. Особенно грустно то, что я за эти два с половиной года ни разу не побежал в «Современник» на его новый спектакль». – «Как же так? – удивляется Мягченков. – Когда вы уходили из театра «Современник», говорят, Галина Волчек подарила вам бессрочный сертификат на все спектакли театра?» – «Нет, это какая-то красивая легенда». – «Да что вы?!» – «К сожалению. Может быть, в этом виноват я, может быть, так сложились обстоятельства того дня, когда я ушел… Я уважаю, люблю друга своей жизни Галю Волчек. Но никаких проявлений – «приходи», «не забывай» – не было».

На этом месте уже сам зритель готов воскликнуть: «Да что вы!» В самом деле, знаменитая актриса и режиссёр Галина Борисовна Волчек – и вдруг такое. Но Мягченков «сохраняет интригу» и продолжает прежнюю тему: «Но вы-то, если захотите, можете и обойтись без всяких сертификатов?» – «Конечно, – отвечает Эрман. – Но, к сожалению, я не вижу спектакль, на который надо было бы пойти».

Кажется, что ещё немного, и основная интрига интервью выплеснется-таки на экран. Но Мягченков умело отворачивает в сторону.

«Хорошо, к «Собеседнику» мы ещё вернёмся, пойдём по порядку. Вот актриса Людмила Иванова, ваша бывшая супруга, в своей книге воспоминаний пишет: «Леонид Иосифович Эрман – настоящий фанат театра. Театр – его дом, его семья, его профессия». – «Ну, да, – кивает Эрман, – мне всегда казалось, что вся моя жизнь – это служение нашему делу, театру».

И дальше Александр Васильевич с ходу произносит фразу, на которую я хочу особо обратить ваше внимание. «Удивительно! – восклицает он. – То, что вы говорите, это просто глоток чистой родниковой воды. Вот я недавно разговаривал с одним режиссёром, знаменитым, так он говорил: «Ну, вот вы всё время «театр» да «театр». Что с помощью театра можно сегодня сделать? Ваш театр не изменит ничего»». Вот в этом пассаже – весь Мягченков. Он не просто «задавальщик вопросов», а самый активный участник беседы. И зритель, даже не зная биографии Александра Васильевича, не зная, что он – выпускник ГИТИСа, играл лет 14 в театре, снимался в кино, – зритель всё равно верит ему, верит, что слова о высоком предназначении театра действительно кажутся журналисту «глотком родниковой воды».

А дальше идёт сердцевина беседы, её занимает разговор о зарождении «Современника», о его знаменитых постановках, об артистах и гастролях. Когда я первый раз слушал это интервью, мне всё думалось, – какой же вопрос задаст Мягченков, чтобы вернуть Эрмана к теме неожиданного увольнения. А он никакого вопроса и не задал. Речь заходит о сути директорской должности, и Леонид Иосифович сам невольно выруливает на эту дорогу. «Конечно, директор должен быть человеком образованным, представлять, что такое система Станиславского, на которой современный театр строится», – замечает Эрман и тут же рассказывает о том, как однажды он пришел в «Современник» и узнал, что в кабинете главного режиссёра сидит какой-то «молодой мужик». Оказалось – новый директор! Человек, которого прислали «сверху», не имеющий ни малейшего представления о театре.

Каким образом Волчек вынуждена была согласиться на такой «вариант», остаётся за рамками интервью – ни Эрман, ни тем более Мягченков об этом ничего не говорят. «Я удивляюсь другому, – замечает Александр Васильевич, – если вышло такое постановление, что возраст руководящих работников театра должен быть не старше 65 лет, то почему это не сделать по-человечески, проводить вас на пенсию со всеми почестями-наградами, премиями и так далее. Ведь вы – один из основателей этого театра».

Казалось бы – Леониду Иосифовичу и так больно, чего тут раны теребить. Но ответ Мягченков получает неожиданный – неожиданный и для него, и для зрителя. Ответ, поистине достойный российского интеллигента чеховского плана. Переживает Эрман, оказывается, совершенно по другому поводу. Копаясь в событиях недавнего прошлого, он находит… свою собственную вину! «Мне по сегодняшний день кажется, что я перед Б. в чём-то виноват» (Б. – это тот самый присланный директор). «Вот так?!» – восклицает Мягченков. «Ну, да. Я, как старший товарищ, должен был ему сказать: куда ты лезешь, парень, ты же в этом ничего не сечёшь. А я не сказал. Я обязан был пробиться к К. и сказать: что вы делаете? Это же преступление перед Москвой, городом, которому вы служите. Как же это может быть?.. А я и этого не сделал». (Хотя несколько минут назад Эрман вспоминал, что он пытался-таки записаться на приём к этому самому К., но секретарша сказала, что сегодня К. занят, «обратитесь к заму такому-то»).

Думаю, не только у меня, но и у многих-многих зрителей в этом месте беседы сердце ёкнуло: ведь до чего знакомая ситуация! Холодный, пластмассовый «менеджер», которому всё равно, чем руководить – театрами, детскими садами, рыбными промыслами или мусорными свалками. И – живой человек с талантом и совестью. Добавлю, что Б. и года не продержался в директорском кресле, а сам К. вскоре тоже куда-то сгинул…

Теперь ещё об одной работе Александра Мягченкова, о его разговоре с Екатериной Девятовой, молодой и талантливой исполнительницей народных песен.

Удивительное дело, но тут у мастера что-то не заладилось. Казалось бы, всё очень даже интересно; Марина – умница, любит и умеет увлекательно говорить на любые философские темы – ну, типа «как приманить удачу» или «когда надо в жизни и творчестве подводить промежуточные итоги». Но… не нащупал Мягченков основную ось беседы, всё как-то распадается, фрагменты интервью запросто можно поменять местами. Если разговор с Эрманом был пронизан болью за несправедливо обиженный талант, то здесь не чувствовалось основной темы, основного мотива. Я всё слушал и ждал, когда же Мягченков, наконец, заговорит о судьбе русской песни, презрительно отброшенной нашим радио и телевидением, о её великом предназначении. Но прозвучало это всё совершенно в другом интервью и совершенно в другом месте. Почти в то же время судьба вынесла Марину Владимировну на берега Амура, куда она приехала даже не на гастроли, а просто, представьте себе, в отпуск. Конечно, тележурналисты Хабаровска узнали об этом и не преминули взять у артистки интервью.

«Я очень много катаюсь по России и вижу – какие повсюду самородки есть! Но о них никто не знает, кроме как в их районе, в их подъезде, – певица говорила чуть сбивчиво, стараясь быстрее выложить то, что накипело у неё на душе. – Я бы хотела, чтобы конкурс Чайковского показывали в прайм-тайм, а не в три часа ночи, чтобы у нас в России по федеральным каналам в прайм-тайм показывали не Евровидение, а Всероссийский конкурс исполнителей народной песни, чтобы наши добрые мультики давали в 6 часов вечера, когда школьники пришли домой, а не в 4 утра. Мы же просто агрессивной нацией становимся, потому что везде на экране стреляют, пуляют. Мы русскую культуру просто уничтожаем, мы не любим свои корни! Это – бич нашей страны».

Браво, Марина! Может быть, Мягченков как раз и опасался такого оборота беседы? Хотя шла она и не по федеральному каналу, а по московскому городскому… Канал назывался «Столица» и, кстати, собирал он множество зрителей, а передача «Разговор с Александром Мягченковым» была на пике популярности.

В 2011 году «Столицу» с корнем выдрали из эфира. Уволили разом сотни людей. По ветру пустили наработанные годами программы.

Нет в эфире Мягченкова. Говорят – что-то делает он на канале «Театр». Выудить этот канал в электронном море трудновато, выпал он из основных вещательных пакетов.

Но – слава богу, на сайтах можно найти лучшие из работ Александра Васильевича. И на них навсегда запечатлены замечательные артисты, музыканты, художники, писатели.

И запечатлено удивительное умение разговаривать с человеком, любоваться гранями его таланта, удивляться его интеллигентности и мужеству.

Глава третья

Третий участник интервью

Как расставляет стулья Владимир Глазунов.

Наталья из Москвы прорывается в эфир.

В ЦДРИ запашкой кофе.

Фильтрованный эфир – хорошо или плохо?

Такого никогда ещё не было в отечественной, а может, и в мировой тележурналистике. Да вероятно, никогда и не будет. Представьте: собеседники в открытом эфире, на глазах у зрителей… целуются! Причём делают это как раз по просьбе самих этих зрителей.

Случилось такое 9 марта 2009 года в студии канала «Ностальгия». Многолетний ведущий передачи «Рождённые в СССР» Владимир Глазунов встречался со знаменитой Людмилой Гурченко. Вообще, передача эта строится на интерактиве, то есть нет-нет, да и включаются в эфир голоса зрителей. На этот раз звонков было множество, а под конец пришла такая эсэмэска: «Владимир, я живу в Харькове, работаю рядом со школой на Рымарской, в которой училась Гурченко, как прохожу мимо – вспоминаю о ней. Володя, если удастся, поцелуйте её от имени харьковчан, да и не только харьковчан».

Гурченко встала, широко раскрыла объятья и потянулась через стол к ведущему…

Я несколько раз просматривал эту передачу (она есть в интернете) и всё не мог понять, почему на протяжении часа атмосфера в студии становилась всё теплее и непринуждённее. Ведь ни Владимир Анатольевич, ни Людмила Марковна как будто к этому никаких усилий и не прилагали. А потом, наконец, понял, что всё сделали… зрители. И те, которые звонили-писали, и те, которые никак себя не проявляли, но их присутствие, их дыхание просто физически ощущалось на экране. Общаясь друг с другом, Гурченко и Глазунов, по сути, общались с людьми по ту сторону экрана.

В самом конце передачи актриса спела песню «Я спешу, извините меня». Помните?

Может быть, вы раскаетесь где-то
Посреди отдаленного дня.
Может быть, вы припомните это:
«Я спешу, извините меня».

Жизнь прожить захотите сначала,
Расстоянья и ветры ценя…
Вот и все. Я звоню вам с вокзала.
Я спешу, извините меня.

И вот, когда ещё слышался отзвук последнего проигрыша, Глазунов тихо и совсем не «по-телевизионному» выдохнул: «Посреди отдалённого дня… Но вот через час наступит завтрашний день, что-то он нам принесёт?» – «Всё будет в порядке! – немедленно припечатала Гурченко. – Кризис – это высшая точка успеха. Новая жизнь начнётся». (Надо объяснить, что беседа шла в то время, когда до нашей страны донеслись первые раскаты мирового экономического кризиса).

Владимир Анатольевич подарил актрисе букет и попросил: «Не уходите сразу после эфира. Мы ещё поговорим, попьем чайку». И произнёс он это так, будто и зрителя приглашал к чайному столу…

Кстати, о столе. Я тут специально выложил стоп-кадр этой самой беседы в студии канала «Ностальгия». Приглядитесь к тому, как сидят Гурченко и Глазунов. Не напротив друг друга, как это почти всегда делается в других интервью на других каналах. Нет, они разместились «под углом», оставляя две стороны стола, обращённые к камере, не занятыми. Казалось бы – не занятыми, а на самом деле здесь сидят… зрители. Понимаете? Как часто мы видим собеседников, обращённых к нам «в профиль». То есть и по форме, и, уж так получается, по содержанию они разговаривают друг только с другом, и мы, зрители, чувствуем себя при этом просто лишними, нам даже становится неловко, будто мы чужой разговор подслушиваем.

В студии канала «Ностальгия» Владимир Глазунов и Людмила Гурченко

Впоследствии Глазунов поменял четырёхугольный стол на круглый, но и здесь по-прежнему зрителю оставлено его законное место.

Любое телевизионное интервью – это разговор втроём. И, как правило, журналисты, работающие в формате «интерактива», волей-неволей помнят об этом. В отличие от своих коллег, напрямую не подключённых к зрителям, тем более, когда у них интервью идёт не в эфир, а на запись. Тут на уровне подсознания срабатывает, что, дескать, передо мной – просто камера, а зритель – его сейчас и нет, он когда ещё увидит беседу.

В свою очередь, этот зритель, тоже «на уровне подсознания», отлично чувствует, когда разговаривают с ним и для него. Чувствует, что выключить посреди беседы телевизор – это равносильно тому, что неожиданно выйти из-за стола, не извинившись.

Мне почему-то кажется, что даже Эвелина Закамская иногда не чувствует «третьего собеседника». Вот она разговаривает с кем-то, всё интересно, всё познавательно-увлекательно. Но вдруг создаётся такое впечатление, что «третий собеседник», зритель, исчезает. Я не могу понять, в чём тут дело, не произносить же ей каждый раз слова, типа «наши зрители хорошо понимают», «любой из зрителей это может подтвердить». (Хотя порою просто как бы случайно брошенный взгляд в камеру может прийтись очень кстати; взгляд ироничный, озабоченный, удивлённый – да какой угодно, лишь бы был он искренним). Может быть, тут происходит вот что. Корреспондент «Литературной газеты» как-то прозвал Закамскую «мисс Обходительность». Допустим, оно и так, но я бы сюда прибавил «мисс Энциклопедия». Диву даёшься, как она умещает в своей памяти столько разнообразных сведений на все случаи жизни. И вот, когда Эвелина Владимировна сама увлечена беседой, она как-то забывает, что зритель может чего-то и не знать. Пару раз натолкнувшись на неведомый термин или на незнакомое событие, он просто пожмёт плечами: «О чём это они?»

В фирменной программе Закамской «Мнение» приглашенные в студию специалисты в основном высказывают свои мнения по экономическим вопросам. Вот, к примеру, в гостях у Эвелины Владимировны – глава Фонда прямых инвестиций Кирилл Дмитриев. Идёт подробнейший получасовой разговор, который начинается с экономической «сенсации дня» – покупки компанией «Роснефть» контрольного пакета акций «Башнефти». «На эти акции претендовал и Фонд прямых инвестиций, но он готов был заплатить на 10 процентов меньше», – сообщает Кирилл Александрович. Не буду утомлять читателя тонкостями российской экономики, скажу только, что интервью Закамская ведёт тактично и изобретательно, она умело обходит острые углы, но всё же даёт понять, что же происходит на самом деле. Но… думается, что «массовый зритель», на которого вроде бы рассчитан канал «Россия 24», с первых же слов запутался во всяких «инвестициях», которые к тому же «структурированы с участием консорциума РФПИ». Он, массовый зритель, небось и вообще не понимает, что такое инвестиции, да ещё прямые. Для него, безусловно, беседа с умным, оптимистичным Кириллом Дмитриевым была бы интересна, если бы сам интервьюер сделал разговор чуть понятнее. Ну, хотя бы для того, чтобы интервью стало живее и интереснее.

Хотя, может статься, я привожу не очень корректный пример. Дело с этой покупкой-перекупкой достаточно сложное, и в переводе с экономического языка на обычный могли бы возникнуть неточности.

Вот Александру Мягченкову легче, у него аудитория специфическая и достаточно подготовленная, ей не надо объяснять, что такое «рампа», «мизансцена» или «софиты».

К сожалению, иногда видишь на экране и таких корреспондентов, которые нарочито бравируют своей осведомлённостью, знанием чего-то такого, чего простому зрителю и знать не положено. Во-первых, «простых зрителей» не существует в природе, каждый из них интересен по-своему, каждый видел чего-то такое, что вам и не снилось, любой человек – это целая Вселенная, как сказала прекрасная русская писательница Нина Берберова. А во-вторых, чаще всего такая бравада – это оборотная сторона невежества, своего рода защитная реакция.

Кстати, тут есть одна заковырка. Вот вы ведёте интервью, и ваш собеседник, допустим, упомянул о какой-то конференции по чему-то там такому. Глупо спрашивать у него: «Иван Иванович, а что это за конференция?» Ведь Иван Иванович прекрасно знает, что вы на этой самой конференции присутствовали, да ещё как раз договорились впрок об этом сегодняшнем интервью. Короче говоря, как журналисту спросить о том, о чём он сам прекрасно знает, а если знает, то зачем спрашивает?