Синдром Анечки

Синдром Анечки
Алла Баркан

Анна Сандермоен

После тяжелого инфаркта в жизни пожилой женщины произошли странные изменения: она снова вернулась в детство, обретя в нем любимого папу, который когда-то, когда она была ребенком, ушел из семьи; она снова стала Анечкой; у нее появилось много новых друзей; в ее комнате жизнь била ключом из-за постоянного появления в ней незнакомцев, приходивших к Анечке за советами; ее речь наполнилась словотворчеством. У Анечки развивалась деменция. Эта светлая, наполненная эмпатией книга дарит помощь и поддержку людям, чьи близкие страдают подобным заболеванием. Она показывает, как даже при таком неблагополучном диагнозе, с любовью ухаживая за дорогим тебе человеком, можно добиться невероятного, замедляя процесс расставания с ним.

Алла Баркан

Синдром Анечки

Самой лучшей маме!

– Анюшка, где ты?

    – Здесь…

К ЧИТАТЕЛЮ

Эта книга для тех, кто не предает своих близких в самые тяжелые моменты их жизни.

Эта книга для моих близких…

Эта книга для всех, кто умеет и продолжает любить, не отказываясь от родных, прикованных к постели из-за страданий от тяжелой болезни или деменции…

Эта книга для тех, кто готов жертвовать собой ради продления жизни человека, который никогда не выздоровеет и не поблагодарит за милосердие…

Эта книга для тех, кто готов дни и ночи ухаживать за человеком, которого называют безумным…

Но безумен ли он на самом деле или только в сравнении с эталонами наших социальных норм психического здоровья, нивелирующих другие уникальные нормы нахождения в различных реальностях? Пока человек жив, даже безумие для него – новая реальность, продлевающая время жизни на земле.

Я пишу эту книгу не как врач или исследователь и не для врачей и исследователей, а для всех тех, кто хочет продлить жизнь близких людей, не вникая в медицинские термины, характеризующие, что с подобными больными происходит. Большинство из этих «всех» не в курсе, что такое делирий, галлюцинации, лобные знаки, порхающий тремор, дезорганизация процесса мышления, дезориентация в пространстве и времени, лабильность аффекта, инверсия цикла «сон – бодрствование»… Мало кто знает что-то про распад личности.

Поэтому я не буду акцентировать внимание на том, как видят подобных больных специалисты. Я просто хочу описать свое восприятие жизни мамы в последние годы ее жизни как человек, смирившийся, что живет рядом с близким из другой возможной реальности. И эта реальность не просто неизлечимая болезнь – она по образу и подобию нашей действительности, но со своей мозаикой привычной нам реальности.

Нет, эта книга не о диагностике начинающейся деменции и не о ее лечении.

В ней нет советов специалистов и близких таких больных, переполняющих подобные произведения.

В ней лишь сугубо субъективное восприятие уже случившегося, подкрепленное клиническим мышлением ухаживающей за больной дочерью-врачом, потрясенной встречей с неведомой ей раннее реальностью, в которую вдруг погрузилась ее мама, превратившаяся прямо на глазах в совершенно иного человека. И хотя этот человек сотворен распадом своей личности, он все равно остается человеком со своим мышлением, речью, желаниями и надеждами, жаждой любви! Жаль, что не все понимают это, созерцая лишь пугающие недостатки теневых сторон личности, а не блики света, освещающие этих людей.

***

Книга написана «на эмоциях», с навязчивыми мыслями, не желавшими смириться с потерей близкого и дорогого человека; мне хотелось, как можно более документально описать свое состояние в первые дни и месяцы после прощания с мамой, поэтому заранее прошу прощения за некоторые повторы в тексте, неминуемые на гребне эмоций, а вернее, когда твое эмоциональное состояние напоминает девятый вал, роковым обстоятельствам которого невозможно противостоять. Невозможно – а ты не веришь этому…

Да, это невольное оправдание, но хотелось бы остаться в том неотредактированном мире…

ГЛАВА 1

Беспомощность порождает эмпатию

В своей книге про эмпатию[1 - Баркан А. Одна слезинка твоя, другая моя. Как привить нашим детям сочувствие и сострадание. Руководство для родителей и педагогов. Швейцария: NB Publishing, 2017.] я приводила много примеров причин зарождения этого феномена. И только ухаживая за мамой, наконец поняла, что самый главный импульс для сочувствия, сострадания и даже милосердия – это беспомощность человека, которому ты можешь помочь, имея для этого хотя бы малейшую возможность, а главное, желание. И это желание начинает проявляться еще со встречи с беспомощным младенцем.

Однако старые и больные люди еще более беспомощны. И если беспомощность младенца постепенно отходит на задний план, беспомощность пожилого человека со временем все больше и больше выходит на передний.

Неужели осталось лишь два часа? Нет! Нет! Ни за что!

Так случилось, что судьба заставила меня, профессора-педиатра, почти на шесть лет превратиться в сиделку. В сиделку ли? Наверное, я не права. Сиделка лишь посторонний человек без медицинского образования, формально ухаживающий тоже за посторонним для нее человеком, не вкладывая в работу свою душу. Да, для нее это только работа. А для меня это было чем-то другим, новым смыслом жизни ради продления хоть на один день жизни мамы.

Моя мама, довольно преклонного возраста, внезапно перенесла инфаркт. Спасая ее, кардиологи объяснили, что ей осталось жить всего два часа.

Это было в июле, когда все близкие уехали в отпуск, я оставалась с мамой одна. Двух часов было недостаточно, чтобы найти мою дочь, врача-терапевта, и попросить ее срочно приехать. Нет, я не верила, что еще днем разговаривавшая со мной мама может больше не вернуться домой, уйдя навсегда.

Она воспитывала меня без отца, и лишь когда мне исполнилось десять лет, дала согласие прекрасному человеку стать его женой. Как смогла она найти такого мужа, а вернее, как нашел ее он, как нашли они друг друга… До сих пор трудно поверить. Но о таком отчиме можно было только мечтать, да и в сказках подобных не было.

Защищавший во время блокады Ленинград, разминировавший со своими снайперами дворец в Царском селе, отдавший спасению людей на войне лучшие годы своей жизни, он мог бы служить эталоном верного мужа и отца. Все мои школьные и институтские годы мы счастливо жили втроем, понимая друг друга без слов. Понимали настолько, что, как я потом осознала, у меня даже не было кризиса подросткового возраста.

Мне не требовалась переоценка прежних ценностей жизни, мне ничего не надо было менять. Меня с раннего возраста никто не воспитывал, отношения строились на доверии и любви. Никого не было «надо мной», все были лишь рядом, мной не командовали, меня не контролировали. Я никогда не слышала грубых слов, не знала про мат, не верила, что родители могут унижать и бить собственных детей, отказываться от них, быть алкоголиками…

Пишу об этом и понимаю, что жила в своеобразном оазисе детства. И, конечно, в первую очередь благодаря маме. Несмотря на то, что она, врач-терапевт, пропадала на работе не только днями, но и ночами, потому что доктор – профессия круглосуточная, с дневной заботой о больных и ночными дежурствами, я знала, что мама думает обо мне, и не сомневалась, что звонок телефона – ее звонок.

Так как я была единственным ребенком, вся материнская нежность предназначалась лишь мне. После моего замужества и рождения дочери мы поменяли квартиру родителей и свою на одну общую, став жить вместе, помогая друг другу. Когда дочка пошла в школу, и некому было с ней находиться после уроков, так как мы с мужем, работая в медицинском институте, собирали материал для диссертаций, а я еще одновременно приобретала в университете специальность филолога, мама досрочно ушла на пенсию, хотя была прекрасным врачом. Моя дочь до сих пор ценит ее любовь.

Когда речь зашла об эмиграции в Австрию, отчима уже не было в живых. Конечно, мама поехала с нами. А после появления двух правнучек она, как и в любимой внучке, не чаяла в них души. И эта любовь стала смыслом ее жизни. Потихоньку мама привыкла к новой стране, и мы забыли о ее возрасте, так как она всегда казалась молодой. И, как молодая, с удовольствием смотрела телевизор на русском или немецком языке, слушала музыку, любила романсы, постоянно читала книги, что-то пекла и с удовольствием гуляла во дворе или в парке недалеко от нашего дома. После восьмидесяти она стала менее активной, больше болела, почти не гуляла, меньше читала, но любила записывать кулинарные рецепты и по просьбе двоюродной сестры даже написала воспоминание о своей молодости.

Встретив девяностолетие, мама реже смотрела телевизор, предпочитая лежать или сидеть в кресле в своей комнате, слушая классическую музыку и романсы. Постепенно начала передвигаться на специальном кресле. Передвигалась уже не сама, мы возили ее по квартире. Но тем не менее была в здравом уме, правда, стала менее разговорчивой или же рассказывала о том, что вряд ли было на самом деле, и уже не нуждалась в телефонных звонках своих бывших знакомых.

Незаметно начался период отчуждения от многого, что в прошлом ее волновало. Каждый возраст имеет свои предпочтения, нивелируя прошлые, созидая новые. Мы понимали, что не за горами начало изменения личности. Но эти горы казались такими высокими и непроходимыми, что, с учетом этого фактора и возраста мамы, нам не хотелось ее пичкать лекарствами, особенно после того как к хрестоматийному тесту со стрелками часов, выявляющему начало деменции, она отнеслась не просто с юмором, а смеясь разнесла его в пух и прах, без ошибок назвав нужное время.

Несмотря на то, что мама раньше часто болела, для своих лет она казалась достаточно здоровой. В любом случае, тот роковой июльский день не предвещал ничего плохого…

***

И вдруг я услышала, как мама затихающим голосом зовет меня. Хотя ее комната была в нескольких метрах от моего письменного стола, я не пошла, а помчалась к ней.

Когда я вбежала в комнату, она, бледнея на глазах, сидела в кресле, держа руку в области сердца. Решив, что у нее очередной приступ стенокардии, прежде чем дать нитроглицерин, я начала измерять артериальное давление, которое катастрофически падало. В таких случаях нитроглицерин лишь может навредить. Я тут же позвонила знакомому доктору, и было принято решение срочно вызвать скорую. До сих пор благодарна бригаде кардиологической реанимации, восхищаюсь профессионализмом и состраданием венских врачей. Они приехали через несколько минут и сразу же перенесли маму в свою мобильную реанимацию, где кардиологи сделали все возможное, чтобы ее спасти.

У мамы был тяжелый инфаркт. Ее срочно надо было везти в больницу. Мне разрешили сопровождать маму в приемный покой, где я узнала о тех двух последних часах ее жизни, которые не восприняла и не хотела воспринимать как реальность.

***

– У вашей мамы тяжелый инфаркт, – пытался внушить мне дежурный врач в приемном покое больницы после разговора с врачами скорой. – Учитывая ее возраст…

Я перестала вникать в смысл его слов. Может ли что-то хорошее он мне сказать после фразы «учитывая ее возраст»? Но если вчера ее возраст действительно был чем-то сверхъестественным, то сегодня… Невольно в голову пришли воспоминания, оставшиеся после нескольких месяцев моего участия в проекте помощи персоналу в одном из старческих домов Вены. Там в этом возрасте дамы еще приглашали не менее молодых кавалеров на танцы, любили поболтать про свой флирт, обсуждая своих ухажеров… Они красились, наряжались, занимали очередь к парикмахеру, который приезжал в дом несколько раз в неделю. Для них постоянно устраивались концерты. Их возили на экскурсии. Словом, тот, кто был, как говорится, на ногах, жил полноценной жизнью не только для своего возраста, но и для более молодого. Нет, не надо учитывать возраст – надо учитывать тяжесть заболевания.

– Вы слышите меня? – дежурный врач прервал мои мысли. Наблюдая, как мама дышит кислородом, я наконец обернулась в его сторону.

Молодой, красивый, обаятельный… Таким место на сцене, в кругу торжествующих поклонников, а не здесь, в больнице, пропахшей лекарствами, где люди теряют или приобретают надежду. Через пару часов ночь, а ему до утра видеть чьи-то страдания. Приемный покой… приемное отделение… где близкие, как за соломинку, хватаются за вердикты докторов.

Мне показалось, что маме стало легче дышать. Однако слова врача отрезвили меня.