Наследники дяди Гиляя

Лидия Скрябина

Донская повесть временных лет

По историческим меркам Донской монастырь весьма юн, ему всего перевалило за четыре сотни, но вряд ли есть еще в Москве сохранившиеся обители, столь неразрывно связанные с историей России. Начиная с 1591 года, когда к городу приблизились полчища хана Газы II Герая (около 150 тысяч воинов), Борис Годунов наспех возвел на самом слабо укрепленном подступе к Москве временную крепость гуляй-город. А царь Федор Иоаннович приехал туда, чтобы благословить московское воинство иконой Донской Божьей Матери, той самой, что по преданию написал Феофан Грек. Именно этой иконой Сергий Радонежский благословил самого князя, Пересвета, Ослабю и прочее воинство перед Куликовской битвой.

Первый натиск хана Казы Герая был отбит артиллерией и отброшен конницей на Воробьевы горы, где хан устроил свою ставку. Силы были не равны, и Борис Годунов пошел на военную хитрость. В ночь с 4 на 5 июля в Москве разожгли по всему городу костры, на лагерь татар был предпринят внезапный набег, а подставной перебежчик донес хану, что в столицу прибыло огромное подкрепление из Новгорода. И, о чудо! Свирепый хан, испугавшись контратаки, в спешке отступил. Борис Годунов за удачную военную операцию получил в награду золотой сосуд, взятый на Куликовом поле и прозванный Мамаем.

А в честь чудесного избавления на месте временной крепости решили возвести монастырь, для которого сделали список с чудотворной иконы Донской Божьей матери, ведь основная святыня оставалась в Кремле в Благовещенском соборе. И раньше каждый год из Кремля в Донской ходил крестный ход, а теперь эта чудотворная икона раз в год 1 сентября отправляется из Третьяковки в обитель для поклонения верующих. Первый храм или, как его теперь называют, Старый собор начали возводить в том же 1591 году, а в 1593 уже освятили. Его одноглавый куб с горкой кокошников – отличительная черта «годуновской архитектуры» – потом повторился в храме Покрова в Рубцове и в Казанском соборе на Красной площади. Считается, что автором проекта мог быть Федор Конь – создатель стен московского Белого города. Приделы, трапезную и шатровую колокольню пристроили к храму уже в следующем XVII веке.

Хотя, сам монастырь всегда был небольшим, и братии в нем как тогда, так и сейчас насчитывалось не больше сорока человек, он сразу полюбился москвичам. В смутное время он, правда, порядком захирел, но при Романовых туда зачастила царевна Екатерина Алексеевна, сестра Петра I. Благодаря её усилиям и помощи в конце XVII века возвели второй «Большой» собор с полубашнями по частям света – чертой уже нарышкинского барокко и богатым восьмиярусным иконостасом работы мастеров Оружейной палаты и росписями кисти Клаудио. Медные погребальные плиты в его полу памятуют о князьях Грузинских. А в подклетье, в Сретенской церкви похоронены имеретинский царь Арчил, его родственники, грузинские и греческие священники.

Тогда же на пожертвования богомольной и очень богатой семьи Кирилловых монастырь окружили мощными каменными стенами с двенадцатью башнями.

Правда, не очень религиозный Петр I повернул процветание обители себе на пользу и обложил его военной податью: вскладчину с Троице-Сергиевой Лаврой монастырь строил для царя военный корабль.

Оставаясь царским богомольем, веком позже от вдовы царя Ивана V обитель получила Тихвинскую церковь, а позже колокольню с церковью святых Захария и Елисаветы над западными воротами, больницу и дом настоятеля. Со временем в Донском открыли духовное училище и иконописную мастерскую.

Появились здесь и фамильные церкви-усыпальницы: при больнице открыли храм Архангела Михаила, усыпальницу князей Голицыных, где нашла упокоение и старая княгиня, выведенная в «Пиковой даме». Над могилами старинного дворянского рода графов Зубовых появилась церковь-ротонда во имя Александра Свирского. Над усыпальницей купцов Первушиных – церковь Иоанна Златоуста. А генерал-майор Терещенко отстроил в обители фамильную церковь Иоанна Лествичника.

Здесь, в Большом соборе разыгрался и последний акт трагедии во время чумного бунта в средине XVIII столетия. Во время эпидемии одному юродивому привиделось, что от избавления от чумы надо выказать особое почитание иконе Боголюбской Божьей Матери, что у Варварских ворот. Народ хлынул к святыне, умножая число зараженных. Тогда архиепископ Московский Амвросий, чтобы рассеять опасную толпу, повелел перенести икону в храм Кирилла и Иоанна на Солянке, а деньги, собранные на общую свечу сдать в консисторию. С криками «Богородицу грабят» разгневанная толпа бросилась искать архиепископа и, обнаружив его на службе в Донском монастыре, выволокла из храма и тут же, под колокольней, забила до смерти.

Еще раз обитель засветилась в истории, когда французы в войну 1812 года хотели устроить императору Бонапарту резиденцию именно в Донском. Но Наполеону обитель не приглянулась, он остановился в Кремле, а расквартированные солдаты грабили её несколько дней. Говорят, что, отступая, один из солдат отколол даже руку от прекрасной статуи плакальщицы. Зато из-за французского гарнизона пожар, выкуривший врагов из Москвы, обошел обитель стороной. Позже, на пожертвования атамана Донского казачьего войска графа Матвея Платова обитель восстановили.

На монастырском кладбище тогда появилось много могил героев войны. Впрочем, обширный монастырский исторический некрополь – единственный сохранившийся на территории старой Москвы – требует отдельного рассказа. Ведь здесь наши свой последний приют и мыслитель Петр Чаадаев, про которого Осип Мандельштам сказал, что это первый русский, идейно побывавший на западе и нашедший дорогу обратно. И знаменитая Салтычиха (помещица Дарья Салтыкова), прозванная Екатериной II «уродом рода человеческого».

После революции в обители, как водится, обосновалась колония для несовершеннолетних преступников, подотдел по борьбе с огородными вредителями (привет от товарища Шарикова из «Собачьего сердца» Михаила Булгакова), автобаза и антирелигиозный музей. А «Общество любителей кремации» (вернее «Общество развития и распространения идеи кремации в РСФСР») выбило себе часть монастыря с храмом Серафима Саровского и Анны Кашинской под крематорий. Троцкий назвал это нововведение «кафедрой безбожия». Крематорий бесперебойно проработал до 70-х годов, а потом – остался «только для избранных» покойников – там кремировали членов Политбюро ЦК КПСС.

Еще одна важная страница истории Донского монастыря связана со временем, когда сюда в 1922 году сослали арестованного Патриарха Тихона (Белавина) – первого после 200-летнего перерыва главу российской церкви. Это был страшный период гонений на церковь, убийства священников.

На трех возможных местоблюстителей патриарха велась настоящая охота. Покушались и на самого Патриарха, но ночью по ошибке зарезали его верного келейника Якова Полозова. Когда-то Яков уехал в Америку в поиск лучшей доли и встретился там с Тихоном, который в то время возглавлял американскую иерейскую кафедру в Нью-Йорке. С ним Яков вернулся домой и больше не расставался до последнего своего мученического часа.

А через год, в 1925-м почил и сам Тихон. Проводить патриарха собралось так много народа, что потрясенный этой процессией художник Павел Корин задумал картину «Русь уходящая». И хотя она так и не была написана, (в 30-е годы это было чистым самоубийством), остались прекрасные эскизы, портреты церковного клира и простых прихожан.

Патриарха захоронили тут же, но многие считали, что его тело или сожгли в крематории, или вывезли на Введенское кладбище. Но многие надеялись, что монахи сумели его перепрятать: что оказалось правдой. Уже после возвращения монастыря православной церкви в 1991 году, Старый собор из-за поджога выгорел, и братия, особенно из первопостриженных в монастыре инок Тихон (Шевкунов), горячо взялась за розыски мощей патриарха, кои и были найдены спрятанными под надгробием за плитой в тоннелях оставшейся старой тепловой трассы.

Так сложилась история, что здесь за день до кончины отслужил свою последнюю службу и патриарх Алексей II.

И, конечно, большинству живущих недалеко от монастыря всю страстную неделю Великого поста напоминает о будущей Пасхе тонкий, нежнейший аромат миро, разливающийся по окрестностям. Начиная с 1948 года, когда в Старом соборе возобновились службы, именно в нем монахи варят миро на «весь крещеный мир».

Лидия Скрябина

Хранители осколков времени

Донская повесть временных лет

Часть 2

После смерти патриарха Тихона в 1925 году Донской монастырь окончательно закрыли, кого-то из монахов расстреляли, кого-то сослали в лагеря. А на территории обители обосновалось общежитие метростроевцев и другие мелкие конторы, но большую его часть, к счастью, занял историко-художественный и бытовой музей XVIII века. Позже, в 1929 году, чтобы отвадить верующих, множество которых стекалось помолиться на могиле патриарха, эту структуру преобразовали в Антирелигиозный музей искусств. Уже тогда со всей Москвы и области в обитель свозились осколки прежнего христианского быта: иконы и прочая церковная утварь из разрушенных храмов. Но просуществовал этот музей недолго, чуть больше года, и основная часть его фондов перешла в созданный в 1934 году Музей Академии Архитектуры, куда стали отправлять уцелевшие фрагменты христианского архитектурного наследия.

Считается, что музей был открыт при содействии настоящего ангела- хранителя памятников российской культуры – архитектора Петра Барановского. Ведь, благодаря возникновению музея, монастырь избежал окончательной гибели и сноса. Именно Барановский привез сюда из взорванного в 1931 году Храма Христа Спасителя шесть монументальных горельефов, которые можно увидеть в Донском и сейчас. Один из них по счастливому стечению обстоятельств как раз изображает сцену благословения Дмитрия Донского Сергием Радонежским перед Куликовской битвой той самой чудотворной иконой.

Основная экспозиция нового музея расположилась в Большом Соборе. Конечно, там были выставлены и макеты новозеландской хижины или индокитайского свайного дома. Но эта, сделанная во многом для отвода глаз, экспозиция помогла не только спасти великолепный восьмиярусный иконостас собора, но и приютить еще один из церкви Мартина Исповедника. Последний, кстати, пережив страшное время гонений, вернулся потом домой на Таганку. А на родном иконостасе в Донском на царских вратах музейным реставраторам удалось даже сохранить позолоту XVII века, которую, говорят, клали на чесночный сок и полировали волчьим зубом.

В этом же Большом соборе в 1937 году после выставки в Пушкинском музее изобразительных искусств разместили огромную авторскую модель Большого Кремлевского дворца архитектора Василия Баженова. Она, кстати, – одна из самых масштабных архитектурных моделей в мире.

В двухэтажной обходной галерее Большого собора разместили экспозицию по истории русской и советской архитектуры. А в Малом соборе до конца 1940-х проводились временные выставки, а потом там возобновились службы.

По окончании Второй мировой, здесь возник еще один музей, вернее филиал Государственного музея русской архитектуры во главе с Алексеем Щусевым. А в 1964-м их слили воедино, образовав Государственный научно-исследовательский музей архитектуры имени А.В. Щусева. И он за этими каменными стенами мирно прожил до 1991 года, когда монастырь был возвращен русской православной церкви.

Храм архангела Михаила благодаря музею тоже сохранился. Сейчас там, как и прежде, остались только усыпальницы князей Голицыных, а во времена музея здесь собрали много других парковых и надгробных скульптур, включая известный памятник Екатерины II скульптора Василия Демут-Малиновского из усадьбы генерала Румянцева, а также несколько надгробий Ивана Мартоса – автора памятника Минину и Пожарскому на Красной площади.

Фондовые хранилища музея, фототека и коллекция дореволюционной архитектурной графики расположились в церкви Иоанна Златоуста, единственной лишившейся своего внутреннего убранства.

А на территории обители вдоль могучих крепостных стен прижилось, кроме уже упомянутых горельефов, крыльцо из знаменитого храма Успения на Покровке. Говорят, что Успенская церковь на Покровке была так хороша, что увидев её в детстве, Василий Баженов захотел стать архитектором. На бесподобную мраморную резьбу этой лестницы можно полюбоваться и сейчас. Любой желающий может прийти и посмотреть на уникальную мраморную резьбу по белому мрамору.

Нашли здесь последнее пристанище и наличники с Сухаревской башни, части окон из затопленного на Волге в Калязине Троицко-Макарьева монастыря и фрагменты церкви Николы «Большой Крест» у Красных ворот.

И, конечно, некрополь монастыря пополнился надгробиями с других разрушенных московских кладбищ. Собственно, весь Донской стал тогда одним большим архитектурным некрополем, печальным и величественным. С порталами никуда уже не ведущих дверей, оконными проёмами, которые никуда не глядят, и мраморными ступенями, которые никуда не ведут.

Поэтому, больше всего я люблю радостную историю про сохранившиеся в Донском грандиозные фрагменты Триумфальной арки с площади Тверской заставы. Арки, разобранной еще в 1934 году.

В детстве мы жили недалеко от монастыря, куда мама возила меня гулять в коляске, и я прекрасно помню могучую царственную Колесницу Славы с шестеркой лошадей, горделиво возвышавшуюся на фоне Большого собора. Вообще, тогда монастырь напоминал чем-то средневековый замок, потому что после кованых ворот и нависающей арки надвратной церкви, оробевшего посетителя встречали два стража-воина по обе стороны аллеи, ведущей к Собору. Эти скульптуры тоже были привезены с Тверской заставы.

В 1967 году их, как и колесницу, вернули на восстановленную арку на Кутузовском проспекте. Проезжая мимо, я всегда вспоминаю, как просила папу подсадить меня на высокий цоколь колесницы, чтобы можно было встать и дотянуться до копыт лошадей. Но я была слишком мала, и мне так ни разу и не удалось дотронуться до их счастливых подков.

Лидия Скрябина

«Торговлей окриленны…»

Когда в конце прошлого века величественное здание Гостиного Двора на Ильинке совсем обветшало, московские власти решили перед реконструкцией провести в нем раскопки. И Гостиный двор, как старинный «сундук, полный сокровищ», – а именно так называли его публицисты XIX века, приоткрыл свои недра и явил археологам серебряные с золотой оторочкой чарки, пригоршни старых европейских монет и российских «чешуек», бывших в ходу в XVI–XVII веках, и даже муравчатые аптекарские стопки.

Торговля – двигатель прогресса

Некоторые из этих ныне музейных ценностей сохранились здесь еще c XVI века, когда по приказу Ивана III первый деревянный Гостиный двор, бывший лишь частью большого торжища на Торговой (ныне Красной) площади, перенесли восточнее от стен Кремля, к нынешним Ильинке и Варварке.

Тогда же Московский Гостиный двор, куда стекались гости (заморские купцы или местные негоции, занимавшиеся заморской торговлей), обзавелся и собственной таможней. Ведь купцам разрешалось торговать здесь только оптом и после уплаты всех пошлин. После нескольких пожаров в Москве Борис Годунов велел отстроить Двор каменным, а в 1641 году царь Михаил Романов после лихолетья смутного времени укрепил и расширил двор, украсив его стены разноцветными изразцами, а над воротами входа (тогда он был со стороны Варварки) соорудил восьмиугольную башню с шатрами по бокам. Верх башни венчал двадцатипудовый позолоченный орел. Гостиный двор стал занимать целый квартал между Хрустальным и Рыбным переулками, вдоль которых к нему были пристроены лавки и харчевни. А внутри двора расположились жилые палаты, и было вырыто два колодца.

«Остатки – сладки»

Сюда стекались купцы со всего света, и «суда летучие, торговлей окриленны», как писал Пушкин, пришвартовывались у его аркад день и ночь. Торговые павильоны были забиты людьми, как селедкой в бочке. А ряды строго делились по товарам на Восковой, Иконный, Шапочный, Пряничный, Харчевой и т. д. Так что пословица про то, что «негоже лезть суконным рылом в калашный ряд» пошла отсюда. Заморских хронистов особенно поражали рыбные ряды с кадками икры, горами стерляди и астраханских осетров.

Одно время здесь располагался и Посольский приказ – читай, министерство иностранных дел, а в более позднее время сюда, как к средоточию столичной жизни, стремилась публика со всей Москвы на гулянье, ярмарку, в многочисленные трактиры. В Казанском Соборе у Красной площади купцы на немецкий манер давали «очистительную присягу» или чуть поодаль на русский лад разрешали торговые споры в честном кулачном бою под присмотром окольничего, казначея и дьякона. С каждого дела, решённого боем, спорщики отчисляли процент Гостиному двору и госпошлину судьям. Здесь же, по легенде, зародилась и традиция распродаж, когда один из купцов выставил купленные накануне по дешевке остатки изюма со слоганом: «Остатки сладки!».

Сохранилось много анекдотов и о купеческих развлечениях. Когда шутники подкидывали покупателям завернутых в дорогую бумагу дохлых мышей, а «счастливцы», думая, что это кем-то оброненный дорогой товар, радостно несли гостинцы домой. Помните картину Иллариона Прянишникова в Третьяковке «Шутники. Гостиный двор в Москве»?

Кроме бойкой оптовой торговли со всем белым светом здесь в 1672 году открылась и первая общественная аптека, снабжавшая лекарствами не только москвичей, но и царское войско. Поэтому, вместе с аптекой в павильонах Двора обосновалась и «дохтурская палатка», и алхимическая «перепускная» лаборатория с печами, и, конечно, чулан – хранилище целебных трав. Склянки для снадобий, найденные при раскопках, поставлял первый в России стекольный заводик, еще в 1635 году при царе Михаиле Романове открытый шведом Елисеем Коетом.

Приватизация