Фиалки по средам. Новеллы

Эрве вновь взялся за альбом. Пандора записала, что, для того чтобы обмениваться письмами с Байроном, она делала вид, будто дает ему книги из своей библиотеки. Таким образом она могла в присутствии marito[12 - Муж (ит.).] передавать поклоннику книги, в которые были вложены записочки. «И это в двадцать лет!» – подумал Эрве.

«Сегодня Уильям уехал на охоту, и я целый день провела вдвоем с лордом Б., хотя и на глазах прислуги. Он был очарователен. Кто-то рассказал ему о подземелье замка, и он пожелал осмотреть его. Я не решилась спуститься с ним, но попросила гувернантку мистрис Д. показать гостю подземелье. Вернувшись, он сказал странным тоном: „В один прекрасный день этому подземелью суждено стать уголком, о котором я всю жизнь буду вспоминать с живейшим восторгом“. Что он хотел этим сказать? Я боюсь вникать в смысл его слов и в особенности не могу без страха думать о том, что этот восторг может быть связан с воспоминанием обо мне».

Письма и альбом помогли французу восстановить развязку приключения. Однажды ночью Пандора согласилась встретиться с Байроном в подземелье в тот час, когда ее супруг храпел в своей спальне, а челядь ушла к себе на третий этаж. Байрон был настойчив, пылок. Она молила о пощаде.

– Лорд Байрон, – сказала она ему, – я в вашей власти. Вы можете делать со мной все, что пожелаете. Никто нас не видит, никто нас не слышит. У меня самой нет сил вам противиться. Я пыталась бороться, но любовь привела меня сюда вопреки моей собственной воле. От вас одного зависит мое спасение. Если вы злоупотребите своей властью надо мной, я уступлю вам, но потом умру от стыда и горя.

Она заливалась слезами. Байрон, тронутый мольбами молодой женщины, почувствовал прилив жалости.

– Вы просите у меня того, что превышает силы человеческие, – сказал он. – Но я так вас люблю, что готов от вас отказаться.

Они долго еще сидели на диване, тесно прижавшись друг к другу, потом Пандора поднялась в свою спальню. На следующий день Байрон объявил, что издатель Мэррэй вызывает его в Лондон, и покинул Виндхерст. В этот день Пандора сделала в дневнике запись, которая от души позабавила молодого француза.

«О глупец, глупец! – писала она. – Все кончено, все потеряно, и я осуждена вовеки не знать любви. Как он не понял, что я ведь не могла сразу броситься ему на шею. Разве женщина, воспитанная в таких правилах, как я, и вдобавок такая молодая, могла повести себя с цинизмом тех бесстыдных распутниц, с какими он привык иметь дело до сих пор? Я должна была поплакать. А он, искушенный в любви мужчина, должен был успокоить, утешить меня и заставить уступить чувству, которое уже так сильно владело мной. Но он уехал, погубив все наши надежды! Никогда в жизни не прощу ему этого!»

После этого эпизода действующие лица обменялись еще двумя письмами. Письмо Байрона было составлено в осторожных выражениях. Он, несомненно, думал о муже, который мог вскрыть конверт. Черновик письма Пандоры выдавал нежные чувства молодой женщины и ее затаенную ярость. В дальнейших записях дневника еще несколько раз упоминалось имя Байрона, то в связи с его новой поэмой, то в связи с очередным скандалом. Бросались иронические намеки, в которых проглядывала глубокая досада. Но после 1815 года Байрон, как видно, совершенно изгладился из памяти Пандоры.

Сквозь маленькое окошко в подземелье просочился бледный свет. Забрезжило утро. Эрве, точно выйдя из транса, медленно огляделся вокруг и вернулся в XX век. Какое прелестное и забавное приключение пережил он за минувшую ночь! С каким удовольствием он его опишет! Но теперь, окончив работу, он почувствовал усталость после бессонной ночи. Он потянулся, зевнул, задул свечи и поднялся в отведенную ему комнату.

Звон колокольчика возвестил час ленча. В холле поджидал величественный Миллер, который проводил француза в гостиную, где уже находилась леди Спенсер-Свифт.

– Добрый день, господин Марсена, – сказала она своим резким мужским голосом. – Мне сказали, что вы всю ночь не ложились. Надеюсь, что вы по крайней мере хорошо поработали.

– Отлично. Я все прочитал и сделал двадцать страниц выписок. Это бесподобная история. Не могу вам выразить…

Она перебила его:

– Я ведь вам говорила. Эта малютка Пандора, судя по портрету, всегда казалась мне женщиной, созданной для страсти.

– Она действительно была создана для страсти. Но вся прелесть истории в том и состоит, что она никогда не была любовницей Байрона.

Леди Спенсер-Свифт побагровела.

– Что? – переспросила она.

Молодой человек, который захватил с собой свои выписки, рассказал хозяйке всю историю, попытавшись при этом проанализировать характеры обоих действующих лиц.

– Вот каким образом, – закончил он, – лорд Байрон в первый и последний раз в своей жизни уступил бесу нежности, а прабабка вашего мужа вовек не простила ему этой снисходительности.

Леди Спенсер-Свифт слушала не перебивая, но тут она не вытерпела.

– Nonsense! – воскликнула она. – Вы плохо разобрали текст или чего-нибудь не поняли… Пандора не была любовницей лорда Байрона?! Да все на свете знают, что она ею была. В этом графстве нет ни одной семьи, где бы не рассказывали эту историю… Не была любовницей лорда Байрона!.. Очень сожалею, господин Марсена, но, если таково ваше последнее слово, я не могу разрешить вам опубликовать эти документы… Как! Вы намерены разгласить во Франции и в здешних краях, что эта великая любовь никогда не существовала! Да ведь Пандора перевернется в гробу, сударь!

– Но почему? Пандора-то знает правду лучше всех, ведь она сама записала в дневнике, что между нею и Байроном не произошло ничего предосудительного!

– Этот дневник, – объявила леди Спенсер-Свифт, – вернется на свое место в сейф и больше никогда оттуда не выйдет. Где вы его оставили?

– На столе в подземелье, леди Спенсер-Свифт. У меня не было ключа, и поэтому я не мог положить его в сейф.

– Сейчас же после ленча мы с вами спустимся вниз и водворим все на прежнее место. Мне не следовало показывать вам семейный архив. Бедняжка Александр был против этого и на сей раз оказался прав… Что до вас, сударь, я вынуждена потребовать от вас полного молчания об этом… так называемом… открытии…

– Само собой разумеется, леди Спенсер-Свифт, я не могу напечатать ни строчки без вашего позволения, к тому же я ни за что на свете не хотел бы вызвать ваше неудовольствие. И однако, признаюсь вам, я не понимаю…

– Вам нет нужды понимать, – ответила она. – Я прошу вас о другом – забудьте.

Он вздохнул:

– Что поделаешь! Забуду… И об этом дневнике, и о своей книге.

– Очень мило и любезно с вашей стороны. Впрочем, я ничего иного и не ждала от француза. А теперь поговорим о чем-нибудь другом. Скажите, господин Марсена, как вам нравится английский климат?

После ленча они спустились в подземелье в сопровождении Миллера. Дворецкий раскрыл тяжелые створки сейфа. Старуха собственноручно уложила среди кожаных футляров и столового серебра белый альбом и пачку пожелтевших писем, перевязанных розовой лентой. Миллер снова запер сейф.

– Вот и все, – весело сказала она. – Теперь уж он останется здесь навеки.

Когда они поднялись наверх, первая группа туристов, прибывшая с автобусом, уже покупала в холле входные билеты и открытки с видами замка. Миллер стоял наготове – чтобы начать сцену с портретами.

– Зайдемте на минуту, – сказала леди Спенсер-Свифт французу.

Она остановилась поодаль от группы туристов, но внимательно прислушивалась к словам Миллера.

– Вот это, – объяснял дворецкий, – сэр Уильям Спенсер-Свифт (1775–1835). Он сражался при Ватерлоо и был личным другом Веллингтона. Портрет кисти сэра Томаса Лоуренса, так же как и портрет леди Спенсер-Свифт.

Молоденькая туристка, живо выступившая вперед, чтобы получше разглядеть портрет, прошептала:

– Той самой…

– Да… – сказал Миллер, понизив голос. – Той, которая была любовницей лорда Байрона.

Старая леди Спенсер-Свифт с торжеством взглянула на француза.

– Вот видите! – сказала она.

Подруги

«Как же глупы мужчины! – подумала Соланж Вилье, глядя на худенькую Жюльетту с распухшими от слез глазами, с лицом испуганной лани. – Да, как же глупы мужчины! – думала она. – Вот хотя бы Франсис, он, конечно, в некоторой степени талантлив и успешен, но он должен был бы каждый день радоваться такой грациозной, мягкой и приятной жене, как Жюльетта… И за кем этот дурень волочится, словно неопытный мальчишка? За Шанталь, которая старше Жюльетты, к тому же она не скрывает, что ее любовник Манагуа! До слез обидно!»

Она улыбнулась Жюльетте; она чувствовала себя очень доброй и вдруг исполненной желания помочь ей.

– Дорогая, – сказала она, – отнеситесь к этой банальной истории с долей юмора. Она не так трагична, и я помогу вам выпутаться из нее… Истина заключается в том, что при всем очаровании, которым вы обладаете, вы не умеете удержать мужчину. Я научу вас… Почему ваш муж вьется вокруг Шанталь, которую вы превосходите и телом, и лицом, и умом? Шанталь, у которой вся красота уже давно от институтов красоты, от лифтинга, который делают пластические хирурги? Да потому, что она создает у него впечатление, будто любима и другими, потому, что она говорит ему: «Сегодня вечером я не могу, такой-то… Завтра? Ах нет, завтра я встречаюсь с таким-то…» Послушайте, дружок, вы мне симпатичны. Каждая молодая женщина нуждается в верной подруге. Так случилось, что я сейчас свободна, станьте для меня сестрой; выходите со мной в свет, я покажу вам, как надо обходиться с мужьями… Посмотрите на моего: он вымуштрован!

– Но у меня нет ни малейшего желания муштровать Франсиса… Я люблю его и хочу, чтобы он любил меня…

– Естественно… Это и есть наша цель; тем не менее нужно подумать о способах. А они с сотворения мира одни и те же – надо кокетничать, вызывать ревность и, в небольших дозах, льстить… Франсис писатель, он наверняка придает чрезмерное значение своим книгам. Вы сумеете поговорить с ним о творчестве?