По Америке с русской красавицей

* * *

Как-то я остановился в небольшом городке, где жили мои знакомые. Они пригласили меня на обед, хозяйка дома имела русские корни: ее прадед когда-то приехал в Америку из Финляндии. Она рассчитывала на долгий содержательный разговор с русским писателем, неторопливую беседу об истории и сегодняшнем дне России.

Накануне она просидела целый день за справочниками и подготовила для меня кучу умных вопросов. Где-то достала электрический самовар и поставила его на каминную полку. Заранее предупредила меня, что на это интеллектуальное пиршество придут друзья, люди образованные, которые живо интересовались Россией, каждый из гостей, как я понял, предвкушал некое интеллектуальное пиршество, интересную и содержательную беседу.

Но наша встреча, проходившая в просторной гостиной, с самого начала как-то не заладилась. Как говориться, шар в лузу не пошел.

Меня представили университетскому профессору по экономике, дантисту, владельцу сети прачечных, хозяину десятка заправочных станций и другим людям, пользующимся уважением в этом городе, людям небедным и весьма образованным. Стол был накрыт, но главная часть вечера не дегустация блюд, – беседа перед ужином.

Все расселись по креслам и диванам и стали сыпать вопросами. К сожалению, я плохо понимал, о чем спрашивают, а если понимал, то отвечал невпопад или использовал затертые примитивные слова. От меня ждали хотя бы поверхностного анализа экономической ситуации в России, содержательного разговора о современной литературе. Но я скатывался к односложным ответам вроде «да» и «нет», «хорошо» и «плохо», а про экономику и историю не позволял говорить мой нищенский словарный запас.

Да, я запоздало понял, что беседа с интеллектуалами это вам не разговор с продавцом из обувного отдела. Но уже ничего не мог поделать. Течение несло меня, я не мог сопротивляться. В глазах гостей я читал вопрос: а этот парень, этот русский литератор, он умный человек или как? И писатель ли он, если изъясняется так кондово, или самозванец? На счастье, у хозяйки нашлась книжка с моей фотографией. Она спешит показать эту книжку гостям, те немного успокаиваются.

Разговор опять начал крутиться вокруг России, но из-за моего английского снова зашел в тупик. Гости старались скрыть разочарование, но не могли. Тогда хозяйка, чтобы сгладить неловкость, поспешила пригласить всех в столовую. Меня усадили на почетное место во главе стола. Я разложил на коленях салфетку: хотелось не запачкать дорогие белые брюки, купленные накануне. Глядя на меня, гости тоже расстелили салфетки на коленях, решив, что в России так принято, это своего рода ритуал, хороший тон.

Тут злую шутку сыграло мое ужасное произношение. Надо сказать, что некоторые слова звучат похоже, например soup (суп) – суп и soap (соуп) – мыло. Хозяйка, склонившись над столом, обратилась ко мне, как главному дорогому гостю.

Вот как наш разговор звучал по-английски в дословном переводе.

– Вы хотите что-то горячее?

– Я бы хотел получить мыло, – конечно, я имел в виду суп.

– Ну, тогда идите в ванную, – с милой улыбкой отвечает хозяйка. – Там вы помоете руки.

Я понял в том смысле, что у хозяйки на плите два или больше супов. И мне предлагают сделать выбор, хотят узнать, какой именно суп я предпочитаю.

– Мне все равно, какое мыло, – ответил я. – Желательно, чтобы мыло было горячее.

Гости с интересом сморят на меня. Они понимают так, что в России продается какое-то теплое мыло. Или перед употреблением мыло подогревают.

– К сожалению, у нас нет теплого или горячего мыла, – вступает в разговор хозяин дома. Он выглядит виноватым: надо же, как отстал, даже не в курсе, что мыло в России любят горячее. Или Россия так стремительно продвинулась в своем развитии в области мыловарения, что оставила Америку далеко позади. – У нас только обычное мыло. Я сожалею.

– С вашего позволения, люблю горячее, – упорствую я.

К этому моменту после неудачной светской беседы я позабывал даже те английские слова, которые хорошо знал. Настроение было неважное, то тут замаячила перспектива окончательно испортить вечер.

– Горячего у нас нет, – повторяет хозяин.

Я подумал, что хозяйка приготовила только холодные супы, вещь довольно специфическая.

– Не беда, – говорю. – Мыло можно подогреть. Ну, сделать его горячим.

– Я не знаю, как это делают, – хозяин смущен, гости переглядываются. – Но обычным мылом вы можете воспользоваться в ванной. Оно ничем не хуже. Есть мыло в кусках и есть жидкое.

– Жидкое мыло я не люблю. В России любят густое наваристое мыло.

– У нас только обычное.

– Ну что ж, тогда несите обычное.

– Прямо сюда? – спрашивают хозяин с хозяйкой одновременно.

Тут мелькает мысль, что супы в Америке едят только на кухне, а не в столовой. Но я сходу отбрасываю эту мысль как вздорную. Такого не может быть.

– Почему бы и нет, – я тоже начинаю нервничать.

За столом возникает общее замешательство, люди молчат, я ловлю на себе взгляды и читаю в них какую-то робость, общую неуверенность, даже тревогу. Задним числом, я подумал, что эти люди в тот момент поставили под сомнение не только мои литературные достижения, но и мои умственные способности. Мало того, они сомневались в душевном здоровье русского писателя.

– Значит, мыло принести сюда? – хозяйка она уже не улыбается, она, не отрываясь, смотрит на меня и часто смаргивает, будто отказывается верить тому, что видит и слышит. В голосе нотки раздражения.

Ее раздражение передается и мне:

– Ну, если вам трудно, могу сам принести…

В руках хозяина, разливавшего вино, задрожала бутылка. Я понял: что-то идет не так. Замолчал, прокрутив про себя наш разговор, и с опозданием понял, в чем моя ошибка. Разумеется, я извинился за свой английский. Но, как говориться, осадок остался.

* * *

В другой раз я пошел в аптеку купить лекарство жене, но забыл дома карточку ее медицинской страховки, она дает право получить товар со скидкой. Подхожу в рецептурный отдел и объясняю ситуацию. Служащий спрашивает, какая именно страховка у жены. Говорю: «Голубой крест и голубой щит». Далее анкетные данные: имя, фамилия, адрес, телефон и прочее. Английские слова шестьдесят и шестнадцать звучат очень похоже. Я не слежу за речью.

– В каком году родилась ваша супруга?

– В тысяча девятьсот шестнадцатом, – отвечаю я и не замечаю ошибки (я уверен, что сказал – в шестидесятом году).

Аптекарь переспрашивает, я выдаю тот же ответ. Он смотрит на меня с нескрываемым интересом, а я не понимаю причину этого странного интереса.

– Значит, она пожилой человек? – уточнят аптекарь.

– Да, моя жена немолода, – с вызовом отвечаю я. – Немолода. А в чем, собственно, дело?

Глаза фармацевта полны сочувствия, лицо становится скорбным, он вносит данные в компьютер, часто поглядывая на меня, и скорбно качает головой. Наверняка, подумал о моей безрадостной жизни, которая протекает по маршруту: больница – аптека – больница. Мало того, что жена – древняя старуха, которая годится мне в матери, наверняка жадная и капризная, она еще очень нездоровый человек. Впрочем, в этом возрасте здоровых людей не так много. А бедняге мужу остается только дежурить у одра жены и выполнять ее желания.

– Так в чем дело? – повторяю я свой вопрос.

– Нет, нет… Все в порядке, сэр. Извините.

– Не стоит извиняться. Она действительно немолодой человек.

Я понимаю: что-то не так, мысленно прокручиваю назад наш разговор и спохватываюсь, исправляю ошибку, и мы вместе смеемся над этим казусом. Но мой смех – горький.

* * *

Однажды мы с женой остановились возле ресторана, который специализировался на рыбной кухне. Был чудесный вечер, закатное солнце отражалось в водах Миссисипи, сама погода настраивала на лирический лад, а в таком состоянии человек становится рассеянным. Мы с женой съели поздний обед, фирменное блюдо – запеченную рыбу и сдобрили это дело чашкой кофе и куском горячего яблочного пирога, – и пришли в восторг от здешней кухни.

Это был семейный ресторан, нас обслуживала официантка, очень приветливая и милая женщина лет сорока пяти. Она принесла счет и спросила, понравился ли нам яблочный пирог. После обеда я впал самое благодушное настроение и перестал следить за произношением. Замечу, слово tasty (тейсту) – в переводе – вкусный, а слово testy (тести) в контексте нашего разговора можно перевести, как рыхлый, квелый непропеченный. Сам разговор, который я не поленился записать на бумагу, в буквальном, дословном переводе с английского звучал так:

– Некоторые наши блюда – фирменный рецепт моего брата, – говорит эта милая женщина. – Он повар, всю жизнь работал в разных ресторанах, в том числе французских и итальянских. Он знает толк в своей профессии. Десять лет назад мы начали свой бизнес. Вам понравился наш яблочный пирог? Мой брат гордится им.