Армастан. Я тебя тоже

Через проход сидели родители с девочкой-подростком, которая невротически кашляла с периодичностью раз в полминуты, – мы ещё не выехали за пределы большого Петербурга, а я уже привыкла к этому кашлю и вздрагивала, если новый приступ задерживался. Что ещё добавить? Сзади кто-то страстно храпел, а ближе к багажным полкам – сладострастно хихикал, в общем, вагон оказался не таким уж тихим.

Примерно через час я сдалась и перешла в вагон-ресторан, где нашлось единственное свободное место – напротив толстуна, который заказал всё меню и методично с ним расправлялся, осмысляя каждый новый кусок, и худенькой девушки, которая хмуро читала книгу «Атлант расправил плечи».

Я взяла чай и сэндвич, но, не успев сделать глоток и укус, уснула. Разбудило меня объявление – поезд прибывает в Москву, надеемся, что вам понравилось путешествовать с нами.

Напрасно надеялись.

В вагоне-ресторане рядом со мной уже никого не было – но из соседнего вагона долетал всё тот же невротический кашель. А за окном неслась Москва – пригожая, свежая, блестящая от только что прошедшего дождика. Снегом здесь ещё и не пахло.

Тренькнул телефон.

Хабибулин.

«Подвернулся покупатель. На завтра назначаю показ?»

Все пассажиры, включая женщину с партитурой, бородатого дизайнера и кашляющую девочку, давно уже ехали в метро или вызывали такси в приложении, отмахиваясь от реальных таксистов, как от комаров в тайге, пока я стояла на перроне, осознавая, что всё это происходит на самом деле.

И что мой дом будет там, где меня нет.

Есть ли врач на борту

Все путешественники – язычники. В аэропорту у меня есть несколько обязательных обрядов: я выхожу покурить на улицу после регистрации, пью кофе в «Шоколаднице» и брызгаюсь духами в дьюти-фри. Сегодня, после поездки в тихом вагоне, я решила удвоить каждый обряд: выходила на улицу дважды (хотя во второй раз мне пришлось отстоять длиннейшую очередь на досмотр – и я так упрямо звенела в рамке, что сотрудница аэропорта провела не досмотр, а настоящий массаж), выпила две чашки кофе и не только опрыскалась духами, но ещё и намазала руки французским кремом с наклейкой «Тестер». Глупо, понимаю, но меня успокаивают эти нелепые действия, даже не сами они – а их повторяемость.

Начальник в ответ на мою просьбу об отпуске ответил коротко: «Ок».

Мне это, разумеется, не понравилось. В моих мыслях он уговаривал меня не бросать работу даже на день! Но если я чему и научилась к своим сорока годам, так это осознавать, что люди в мечтах и люди в реальности ничем не напоминают друг друга.

Сорок лет! Зимой будет сорок один. В юные годы мне казалось, что сорок лет – это седая старость и что интерес к женщине в таком возрасте проявляют разве что районные врачи-терапевты. И вот она я, сорокалетняя женщина, сижу в удобном кресле у выхода 112 рядом с розеткой – пью чай из картонного стаканчика, жую сушёный манго и мечтаю о завтрашнем дне.

Завтра ровно в пять Хабибулин приедет смотреть квартиру с подвернувшимся покупателем. Я мечтаю о том, что этот неизвестный мне человек сразу же купит бабушкину квартиру – без ремонтика и выпечки. Что он просто зайдёт туда и улыбнётся счастливой улыбкой: беру!

Таня говорит, надо прицельно запуливать свои мечты во Вселенную. Я стараюсь изо всех сил, мечта взлетает с места как ракета – и растворяется среди звёзд.

Таня, легка на помине, звонит:

– Твои родители такие молодцы! Освободили квартиру в три дня, и Митя уже начал ремонт!

Я совершенно забыла про Митю.

– Танечка, завтра у нас показ. Нашли покупателя.

– Видишь, – ликует Таня, – я же тебе говорила, что Маркович лучше всех!

Я в тот раз не стала признаваться Тане, что уже работаю с Хабибулиным, – пусть думает, что это её заслуга.

– Это даже хорошо, что покупатель увидит ремонт, – продолжает Таня. – Он почувствует, что у вас серьёзные намерения!

Мы договариваемся о том, как предупредить Митю, потом я прощаюсь с Таней, делаю ещё какие-то звонки – и как раз объявляют посадку на рейс.

Место у окна, рядом – молодая женщина. Круглолицая, тугая, литая. Я тайком прикасаюсь к своей щеке и отдёргиваю руку.

На взлёте соседка тянет руку с телефоном к иллюминаторам и практически ложится мне на грудь, пытаясь заснять сверкающую Москву.

– Извините, – неискренне извиняется она и делает ещё примерно триста однотипных снимков, пока Москва не скрывается наконец под облаками.

Когда гаснет табло «Пристегните ремни», те, кто не успел посетить туалет на земле, устремляются в хвостовую часть салона. Одни пассажиры откидывают спинки кресел, другие (те, что сидят за ними) возмущённо крякают, третьи пытаются спать, четвёртые клацают пальцами по клавиатурам. Ещё минут десять, и стюардессы покатят по проходу тележку с напитками и закусками…

– Уважаемые пассажиры, если на борту есть врач, просим его обратиться к сотрудникам экипажа.

Моя соседка сказала «ой», а я начала озираться. Такое со мной пару раз уже происходило, и с тех пор я не спешу высовываться. Один случай навсегда отбил охоту – тогда мне попытались предъявить, что я оказала заболевшему человеку не ту помощь, которая ему требовалась. Были разбирательства, в результате выяснили, что я всё сделала правильно, но осадочек, как говорится, остался.

И всё же клятву Гиппократа никто не отменял. Поскольку на призыв стюардов никто не откликнулся, я отстегнула ремень безопасности, и моя соседка ойкнула во второй раз:

– Вы что, врач?

В голосе её звучало такое недоверие, что я разозлилась:

– Нет. Мне в уборную нужно.

Больной сидел в самом хвосте, там было не так душно, как впереди. В хвосте всегда больше воздуха, и, кстати, по статистике при крушении самолёта если кто и выживает, так это пассажиры, сидящие сзади. Но парню было очень плохо и без крушения.

– Вдруг затрясся весь, а потом прям на меня упал, – соседка парня, юная блондинка с красивой татухой на шее, говорила сочным басом. Больной лежал запрокинув голову.

– Вы доктор? – обрадовались стюардессы. Одна из них («Наталья») держала в руке пузырёк с нашатырём.

– Доктор, доктор, – сказала я, отнимая у Натальи нашатырь. – Несите всё, что у вас есть. И скажите пилоту, пусть просит посадку в ближайшем порту.

Я сразу поняла, что это инсульт, а потом, на земле уже, выяснилось, что у мальчишки случился ещё и дебют эпилепсии. Таджик, летел к своим землякам в Екатеринбург на работу.

– Но ведь он такой молодой! – изумлялась блондинка, пока мы вместе с Натальей пытались привести парня в чувство: главное – дотянуть до земли, до реанимации. – Разве такое бывает в этом возрасте?

Татуировка на её шее вопросительно подрагивала.

– Всё бывает, моя дорогая, – сказала я. – Ещё лет пять, и вы перестанете задаваться такими вопросами.

Блондинка озадаченно смолкла.

Весь самолёт возмущённо загудел, когда командир экипажа объявил, что мы возвращаемся в Москву. Люди охотно сочувствуют чужим горестям, если эти горести происходят в кино, а не касаются нас напрямую. У кого-то слетит выгодный контракт, кто-то опоздает на стыковочный рейс, а кто-то всего лишь возмущён, почему авиакомпания принимает такое решение, не поинтересовавшись мнением пассажиров.

– Это вопрос жизни и смерти! – громко сказала Наталья, когда её схватил за руку очередной возмущённый клиент. – Пристегните, пожалуйста, ремни безопасности, уберите откидные столики и замолчите, мы приступаем к снижению!

Блондинку пересадили на моё место, а я осталась сидеть рядом с мальчишкой, следила, чтобы он не отключался, то убирала, то подносила к его носу нашатырь – и разговаривала с ним, просила:

– Не уходи, слышишь? Не уходи от меня.

Он, как потом выяснилось, почти не знал русского, но реагировал на интонации. Вот и мне всегда казалось, что верные интонации важнее верных слов.

Скорая с переводчиком поджидала нас в аэропорту, мальчишку тут же приняли и увезли. Инсульт, как я и думала, а кто-то добавил – эпилепсия. И ни одной таблетки с собой у паренька не было.