Святой нимб и терновый венец

Папа перебил ее, шумно вздохнув:

– Я и так проспал последние восемь с лишком месяцев, сестра! Никак не могу вспомнить, что же произошло со мной в декабре, но я уверен – это никакой не инфаркт. По реакции профессора Пелегрино я понял, что мое предположение верно. Причем случившееся непосредственно связано с тем... с тем, что я должен сделать, сестра. И вы поможете мне!

– Святой отец, но как я могу вам помочь? – забормотала монахиня. – Не лучше ли вам обратиться к его высокопреосвященству кардиналу Мальдини...

– Умберто в курсе, и он категорически против, – промолвил папа. – В таком немощном состоянии, сестра, я нахожусь в полной зависимости от моего статс-секретаря и курии. Мой секретарь, монсеньор Мансхольт, как назло, находится сейчас за границей и прибудет в Италию не раньше, чем завтра или послезавтра. А тогда, боюсь, будет поздно!

– О чем вы, святой отец? – ужаснулась сестра Марселина. – Я... я слышала разговор профессора Пелегрино и кардинала Мальдини... Они уверены, что вы быстро пойдете на поправку, и...

– И это кое-кому очень не нравится, – закончил за нее фразу папа. – Сестра, у вас найдется два листа бумаги и карандаш? Вы должны записать то, что я вам скажу...

Десять минут спустя в дверь опочивальни папы постучали, вслед за тем на пороге появился профессор Пелегрино.

– Ваше святейшество, как же я рад видеть вас в добром здравии! – широко улыбнулся он.

– Вы уже говорили мне это, профессор, – саркастически заметил папа. – У меня же не нарушены функции краткосрочной памяти!

Сестра Марселина выскользнула из спальни, зажав в руке листы из блокнота, на котором она записала то, что сообщил ей папа. Она ничего не понимала, но от нее и не требовалось понимать. Папа велел ей передать один из листов его личному секретарю, когда тот прибудет в Кастель Гандольфо (передать лично!), а другой, точную копию первого (сплошные цифры!), в случае смерти папы надлежало поместить в конверт, положить в палисандровую шкатулку и оставить в ящике письменного стола в Кастель Гандольфо, предварительно сделав на конверте надпись: «Прочесть моему преемнику».

Остаток дня пролетел незаметно. Профессор Пелегрино изъявил желание нести дежурство около папы, но святой отец настоял, чтобы лейб-медик отправился в Рим. Адриан заявил, что ему достаточно сестры Марселины в качестве сиделки.

Перед тем как покинуть виллу, профессор проинструктировал сестру Марселину:

– Я не могу противиться желаниям святого отца, однако вы, сестра, несете ответственность за состояние его здоровья. Рядом с папской спальней дежурит команда из трех медиков и двух медсестер. Вам же надлежит находиться около папы. Будьте внимательны!

Сестра Марселина поклялась, что не сомкнет глаз.

Понтифик заснул, а монахиня сидела около его ложа в кресле, не сводя взора с одухотворенного лица Адриана. В опочивальне горело несколько бра, из которых струился рассеянный призрачный свет. Около двух часов ночи в опочивальню постучали, вошел бородатый мужчина в белом халате. В руках у него был поднос, на котором стояли большой бокал, а также вазочка с печеньем.

– Сестра, – произнес он, как показалось Марселине, с легким акцентом, – вы наверняка утомились и проголодались. Стоит подкрепиться, вам ведь требуются силы. Я приготовил ваше любимое какао.

Сестра, сердечно поблагодарив медика, видимо, одного из дежурных врачей, поставила поднос на столик. Опустившись в кресло, она отхлебнула какао и захрустела печеньем. Святой отец мирно спал, и от этого на душе у монахини сделалось покойно и радостно.

Спустя двадцать минут дверь в папскую опочивальню приоткрылась. Тот же бородатый медик, который принес сестре Марселине поздний ужин, прокрался к монахине, обмякшей в кресле. Создавалось впечатление, что она спала. Так, собственно, и было, правда, сон, сморивший добровольную сиделку, был вызван большой дозой растворенного в какао снотворного.

Мужчина в белом халате подошел к папе Адриану, несколько мгновений смотрел на спящего, затем ухмыльнулся и вытащил из кармана небольшой шприц. Пришелец осторожно отбросил одеяло и впрыснул содержимое святому отцу в паховую область. Папа заворочался во сне. Лжемедик вышел из опочивальни и тихо прикрыл за собой дверь.

Через несколько секунд приборы, следившие за жизнедеятельностью организма папы Адриана, запищали: возникли экстрасистолы. В опочивальню ворвались медики, но сейчас среди них не было бородатого субъекта, сделавшего понтифику инъекцию.

– Остановка сердца! – крикнул один из врачей. – Сестра, живо! И везите сюда дефибриллятор!

Несмотря на все усилия, десять минут спустя врачи констатировали смерть его святейшества папы Адриана Седьмого. Бренный путь Корнелиуса Виллебрандеса завершился ранним утром четвертого августа.

С трудом растолкав сестру Марселину, один из врачей объяснил ей, что она проспала смерть святого отца. Сестра Марселина залилась слезами.

– Выпроводите эту особу, – распорядился врач. – Она пренебрегла своими обязанностями!

К четырем утра на виллу прибыли статс-секретарь кардинал Мальдини и профессор Пелегрино. Последний подтвердил смерть папы.

– Что, по вашему мнению, послужило причиной смерти? – спросил он у медиков.

Те, переглянувшись, ответили:

– Прекращение сердечной деятельности. Весь вопрос в том, что ее спровоцировало.

– Вы будете молчать обо всем, чему стали свидетелями, – строго сказал статс-секретарь покойного папы. – Где телефон? Дабы в Ватикане открылся период «вакантного престола», требуется, чтобы смерть папы зафиксировал камерленго. Кроме того, я хочу видеть кардинала-декана и великого пенитенциария!

И, схватив мобильный телефон, услужливо поданный ему кем-то из медиков, статс-секретарь начал набирать первый из номеров.

Старший комиссар Элька Шрепп

Старший комиссар криминальной полиции Гамбурга Элька Шрепп, взглянув на гроб с телом тетушки Иоганны, стоявший под сводами кирхи, с тоской подумала: «Как же я хотела бы оказаться на ее месте!»

Невыносимо долгая проповедь наконец-то закончилась. Пастор, размеренно перечислявший благодетели покойной, взял в руки книгу псалмов. Присутствовавшие на траурной церемонии поднялись со скамеек, зазвучали переливы органа, и нестройные голоса дружно затянули старинные слова.

Старший комиссар Шрепп, открывая и закрывая рот, делала вид, что тоже поет. Она быстро взглянула на наручные часы – эта пытка продолжалась час двадцать пять минут.

После завершения песнопений многочисленные родственники потянулись к гробу, чтобы попрощаться с тетушкой. Наступила и очередь Эльки. Комиссарша с грустью посмотрела на старую женщину. Тетушка Иоганна, безусловно, была эксцентричной личностью, однако она была одной из немногих, кто понимал Эльку Шрепп, которая, приезжая в родную деревушку, первым делом навещала старушку.

Тетушка Иоганна (в действительности она была двоюродной теткой ее матери) скончалась в почтенном возрасте – ей уже исполнился девяносто один год. Элька, прибывшая из Гамбурга специально для того, чтобы оказать последние почести тетушке Иоганне, сегодня не меньше двадцати раз слышала реплику о том, что в их семье все отличаются железным здоровьем и долголетием.

На улице лучи солнца с трудом пробивались сквозь облака, дул прохладный ветерок. Чувствовалось, что лето в Шлезвиг-Гольштейне, так, собственно, толком и не начавшееся, стремительно подходит к завершению.

Старший комиссар не любила кладбища. Возможно, это было связано с тем, что по роду своей деятельности (Элька жила в Гамбурге и работала в отделе по расследованию убийств) она ежедневно сталкивалась с проявлениями людской жестокости и во всех без исключения случаях ей приходилось иметь дело с мертвецами.

Кладбище было небольшим и ухоженным. Шествуя мимо гранитных и мраморных надгробий и памятников, Элька в очередной раз подумала о бренности бытия. У тетушки Иоганны была насыщенная жизнь. Три мужа, масса любовников и даже любовниц. Она, ничуть не стесняясь этого, не скрывала от Эльки, что взяла за правило наслаждаться существованием. Да еще приговаривала, мол, не следует упускать даруемых судьбой шансов, ведь, может статься, после смерти уже не представится возможность осуществить давно лелеемые мечты.

Тетушка провела большую часть жизни не в родной деревушке на севере Германии, недалеко от датской границы, а в крупных городах: Берлине, Мюнхене, Франкфурте, Кельне. Да и за границей ей довелось побывать. Только под старость, потеряв последнего супруга, тетушка решила вернуться на родину предков.

Элька Шрепп хорошо помнила, что разговоры с мудрой тетушкой очень помогли ей. Да, да, много лет назад, когда она была неловкой стеснительной девушкой с длинными темными волосами и полноватой фигурой, будущая комиссарша обращалась за советом не к родителям, а к тетушке Иоганне. Та первой узнала о страшном секрете Эльки, а именно о том, что юная Шрепп, к своему ужасу и негодованию, испытывает запретные чувства – ощущает тягу не к молодым людям, а к представительницам собственного пола.

Тетушка Иоганна, обожавшая крепкие сигареты и черный кофе (что, кстати, не сказалось негативно ни на ее здоровье, ни на красоте, которой она удивляла всех даже в возрасте семидесяти пяти), отнеслась к признаниям восемнадцатилетней Эльки совершенно спокойно и поразила личной откровенностью в ответ. Вытащив из шкафа старый фотоальбом, она отыскала в нем изображение томной красавицы в серебристом платье с волосами, уложенными по моде тридцатых годов.

– Это моя самая трепетная любовь, – призналась тетушка. – Ее звали Эльза. Нашей связи не помешало то, что я уже была тогда замужем. Эльза являлась достаточно известной певицей, работающей в кабаре. Она была еврейкой и закончила жизнь в концлагере...

Элька подошла к вырытой глубокой яме. Появились работники похоронного бюро, которые опустили в могилу гроб из светлого дерева. Элька, чувствуя, что в глазах защипало, отвернулась. Ей будет не хватать тетушки Иоганны. Кстати, именно она помогла Эльке после окончания гимназии сделать правильный выбор. А вот родители Эльки были далеко не в восторге от желания дочери пойти работать в полицию. Они, весьма консервативные по своим убеждениям люди, считали, что ее удел – выйти замуж за богатого соседа (которого, кстати, и присмотрели), нарожать ему кучу детей и заниматься в течение последующих шестидесяти лет домашним хозяйством, трепетно ожидая по вечерам мужа.

И все же Эльке удалось добиться своего: поссорившись с родителями, она отбыла в Гамбург, где поступила на службу в полицию. Несколько лет она не общалась с родителями, и опять же тетушка Иоганна помогла ей помириться с ними. Оказалось, что отец ревниво следит за успехами старшей дочери и собирает газетные статьи, в которых упоминалось ее имя. Родители даже уверились, что Элька стала полицейской с их согласия и благословения, совершенно забыв прошлые споры и ссоры с дочерью.

Комиссарша самоотверженно трудилась на ниве раскрытия кровавых преступлений и получала новые похвалы и знаки отличия. А вот в личной ее жизни просвета не было. Как заявил Эльке знакомый психоаналитик, она просто не способна к долговременным серьезным отношениям, поскольку испытывает перед ними непреодолимый страх. Кто знает, может, в словах психоаналитика и содержалась доля правды, но дело было скорее в ином: Элька день и ночь пропадала на работе и была готова пожертвовать сном, выходными, отпуском и праздниками ради расследования очередного злодеяния. Ее подругам подобное быстро надоедало, и раз за разом повторялась одна и та же ситуация: комиссар Шрепп, вернувшись на свою съемную квартиру в гамбургском районе Бармбек, обнаруживала, что та пуста – ее пассия, собрав чемоданы, упорхнула, оставив на столе ключи и записку, в которой сообщала Эльке, что «так больше продолжаться не может». Впрочем, иногда записки не было, а пару раз Элька не только не обнаруживала в шкафах вещей покинувшей ее очередной подруги, но недосчитывалась и своих собственных.

Набравшись мужества, комиссар Элька Шрепп, которая вообще-то ничего и никого не боялась и с легкостью справлялась с самими отъявленными головорезами, в день своего тридцатилетия, приехав к родителям, выложила им всю правду. Ей надоели вечные попытки отца и матери устроить ее личную жизнь и выдать замуж за очередного состоятельного владельца куриной фермы или хозяина автомастерской, и Элька без обиняков заявила, что является лесбиянкой. Она рассчитывала, что родители будут шокированы, более того, до глубины души потрясены и морально раздавлены. Комиссарша настраивалась на обвинения, упреки, порицания, брань отца, слезы матери и попытки вразумить ее и наставить на путь истинный – то есть наконец-то последовать примеру братьев и сестер, сделаться семейным человеком, плодиться и размножаться.

Но все произошло не так, как Элька представляла. После ее слов отец, ничуть не удивившись, сдвинул очки на кончик носа и попросил матушку налить ему еще одну чашку кофе. Та недрогнувшей рукой выполнила его просьбу. Затем родители, пропустив признание дочери, которое та репетировала в течение последних двух месяцев, мимо ушей, завели речь о том, что грядущей осенью ожидается падение цен на картошку. Элька, разозлившись, бабахнула кулаком по столу и заявила:

– Вы слышали? Я люблю женщин! Я лесбиянка!

Пододвинув ей чашку кофе, матушка любезно сказала: