Конопляный рай

– Ну-ну! И пасека, слёт… Мозги ты, гляжу, засирать умеешь. Смотрите мне. Если что, сразу высажу всю компанию.

Малые дети на руках, куры в клетках, собака, нервно скулившая и лезущая от страха на руки хозяина: – все ехало в одном автобусе. Пашка с Остапом устроились под самым потолком, на колесе, Кася втиснулся на самом заду, между двумя старухами-нанайками, улыбаясь своими щелочками маленьких глаз и все время ехидничая:

– А что, Пашок, в натуре, похож я на аборигена?– Кася еще больше сузил глазенки и захихикал, передразнивая тёток.

Освободив своё место мамаше с грудным ребёнком, Дима уселся в проходе на свой рюкзак и попытался успокоить нервы; билеты, дорога, автобус, окончательно доконали его. А тут ещё Касины шутки, от которых хотелось заткнуть уши, залезть в рюкзак и ничего не слышать: дружки вели себя вызывающе, и он был одним из них. Однако постепенно поведение друзей перестало волновать его, и, глядя за окно, Дима незаметно для себя расслабился. Дорога предстояла не близкой, и это ему нравилось. По рассказам Каси, он уже представлял себе место, где они будут жить, рисуя в своем воображении контуры нетронутой тайги и силуэты диких зверей. Причина, из-за которой они ехали в такую даль, его мало интересовала. Об этом он всё хорошо знал.

На слободке ещё мало кто представлял себе значение слов «конопля», «дурь» или «косяк». К пьяницам и бичам давно привыкли; слободка жила совей неприхотливой замкнутой жизнью, утопая в садах и огородах, с узенькими переулками и тесными дворами частного сектора. Огромной махиной пятиэтажного дома над всем этим зелёным раем возвышалась «стекляшка», где продавали алкоголь, и где с утра и до позднего вечера толпился в ожидании свежего привоза истомившийся народ. Здесь узнавали самые свежие новости: у кого что украли, к кому ушла брошенная жена, и сколько дают в одни руки в близлежащем виноводочном магазине на вокзале. Жизнь текла своим чередом, и то, что в ней появилось новое поветрие, никого ещё не волновало.

Кася был одним из первых, кто закурил коноплю. К тому времени он уже не учился в школе, а на работу его не брали. Мать его, обременённая заботами о спивающимся муже, сама частенько злоупотребляла спиртным, и воспитанием сына давно не занималась, отчиму и вовсе, было не до Каси. На что и как он жил, – ни кому не было дела. Не смотря на это, Кася не выглядел обиженным на мир, у него водились деньги, и было много друзей и мест, где он с чистой совестью мог опустошить кастрюлю вчерашнего борща и попросить добавки; хорошо поесть для Каси было вопросом жизни и смерти. Взамен на это Кася щедро делился свежими музыкальными записями самых модных западных групп, иногда приносил даже пластинки, или как выражались дружки – диски. Где он их доставал, было большим секретом, но иногда краем уха до Димы доходило, что они были краденными. Вечерами Кася часто сидел с Пашкой, прослушивая эти диски, а заодно покуривая самокрутку, используя то время, когда мать их была на работе или на вечерних занятиях в институте. Брат быстро втянулся в Касино увлечение, а чуть позже к ним присоединился и Остап, к тому времени бросив и лыжную секцию, и футбол.

Однажды, вернувшись из шлюпочного похода, Дима увидел, как брат в компании с дружками с деловым видом накалывает на руке чайку:

– Делать тебе нечего! Потом жалеть будешь, а стереть не сможешь.

– Чё ты меня учишь! Не успел приехать и уже мораль читает! Не учи учёного! – вспылил Пашка. Дружки молча переглядывались и в спор братьев не вступали. Неожиданно Пашка рассвирепел:

– Тебе-то откуда знать, что мне нужно! Ты кто такой, чтобы учить меня жизни?

– Я твой брат, – тихо произнес Димка, растерявшись.

Пашка вдруг задумался.

…– Да делай что хочешь, мне всё равно. Хочешь, хоть на лбу выколи свою чайку. Будет хорошо видать, – уже через плечо бросил Димка, пожимая плечами и уходя от назревавшей ссоры. Он был на голову ниже, и конечно, не мог настаивать, хотя по традиции, за ним было слово старшего брата.

– Чё ты сказал! – забасил Пашка, хватая брата за руку.

Димка сжал кулаки и почти уперся в Пашкин лоб, в любую секунду ожидая от него атаки:

– И вообще, красной тушью наколки не делают. Все равно потом посинеет.

– А ты откуда знаешь?

– А тебе-то что, – бросил Димка. – Расплывётся, вот что.

Пашка глупо улыбнулся и развёл свои длинные руки:

– Поняли, какой у меня братка. Не успел приехать с похода, уже учит жизни. Наставляет. А с ним не спорь, он старший.

Поведение братьев всегда оставалось загадкой для окружающих и друзей. В споры они старались не влезать, но всегда были готовы в любой момент разнять их, если дело доходило до драки.

Брат сперва скрывал про коноплю, но, как известно, шила в мешке не утаишь. Постепенно изменился его взгляд, появился необычный блеск в глазах, а потом и развязанная манера разговора. Вместе с этим поменялся и круг друзей, среди которых Кася был самым частым гостем в их доме. В отсутствии матери, раскурив «по кругу» косяк, толпа сидела на полу и под музыку «улетала». Едкий дым незаметно проникал в мозг, пацанва глупо озиралась друг на друга, и тихонько хихикала даже от вытянутого пальца. В целом этот процесс назывался – заторчать, и толпа тихо торчала. Димка всегда отказывался, но сидеть в компании было почему-то интересно: делать свои дела, при этом слушать музыку и наблюдать. Музыка действительно была необычной, от которой иногда зашкаливало сердце, но чаще, возникал перед глазами незнакомый фантастический мир, втягивая чувствительное сознание куда-то в запредельное пространство. В такие минуты его уже нисколько не удивляло, что друзья закатывают опустевшие глаза или подолгу таращатся на какой-нибудь предмет. Он и сам был на грани психического помешательства, готовый принять вожделенный окурок, но чья-то рука отводила его в сторону, оставляя Димку в плену своих безобидных фантазий и грёз.

Готовили коноплю на удивление просто. Растертую в пыль траву, очень похожую на полынь и хорошенько высушенную, забивали в папиросину, перемешав с табаком, или скручивали из газеты «козью ножку». После этого «косяк» пускали по кругу, делая по две-три затяжки. Ленивый и бессмысленный «базар» мог тянуться бесконечно. Вялые слова, порой ничего не выражающие, не провоцировали на спор, ребята просто таращились в пустоту и тихонько хихикали, извлекая из невидимого пространства едкого приторного дыма причудливые жесты рук и гримасы лица. К тому времени уже не звучала музыка, а лишь было слышно шипение звукоснимательной иглы по винилу пластинки. Потом кто-то предлагал повторить, снова чиркала спичка в полумраке задымленной комнаты, и Дима, словно очнувшись, выдёргивал себя из этого смрада и пустоты, и с полным безразличием к происходящему, оставляя брата в компании дружков, уходил бродить по слободке. Иногда он задумывался, почему это новое увлечение брата его нисколько не волнует. Он, конечно же, понимал, что занятие это мерзкое, и кому как ни ему надо было повлиять на родного брата. Иногда он ловил себя на мысли, что в тайне радуется такому падению. Вместе с взрослением и забвением общих детских игр и интересов, любовь к брату постепенно переросла в неприязнь, а порой и в ненависть. Но другого дома и другого брата у него не было, и потому приходилось быть всё время рядом, и просто наблюдать, и ждать неизвестно чего.

Однажды, в очередной свой визит после долгого отсутствия, Кася показал новый способ приготовления конопли. Матери, как обычно, не было, и обстановка располагала к творчеству. Пробив через плотную ткань белой школьной рубахи сухую траву в чистый таз, Кася пальцев собрал зеленый осадок с его стенок и, поместив всё в плотную ткань и распарив всё это над кипящим чайником, плотно прижал дверью. Через пять минут зеленая пыль превратилась в твердый камушек.

– Ну, и что теперь? – недоумевал Пашка. – Сожрать ее, что ли?

– Давай щипчики, которыми ногти обстригают. Еще не всё, – успокоил Кася.

Порывшись в трюмо матери, Пашка нашел маленькие щипчики из маникюрного набора:

– Только не сломай. Мамка убьет, если узнает.

– Да не дрёйфь ты. Ничего я не сделаю с твоими щипчиками. Я в курсах, у моей мамки такие же были, пока я их не сломал.

–Дай сюда.

– Да не дрейфь ты Паха. Говорю тебе, в курсе. Я бережно. – Кася стал аккуратно откусывать маленькие зернышки от куска и собирать их в ладони. На удивление, кусочки откусывались с большим трудом, выказывая большую твёрдость такого камушка. – Паха, это он от смолы такой твёрдый. Гляди, какие получились кропалики? Прикольно? Давай папиросину. Сейчас перемешиваем с табаком и вперед. До Луны можно долететь.

– И чё, – недоумевал Пашаа. – Целый час возился ради каких-то кропалей.

– Дурак ты, Паха. Это же концентрированная дурь. В одном кропале – целый косяк почти. Да и хранить удобно. Сунул в коробок, и привет ментам. Давай курнем.

Потом были другие способы: химка, ацетонка, кальян: Кася изощрялся, как мог. Он был творцом своего ремесла, завлекая друзей все больше в свое занятие. Учеба для Пашки быстро потеряла смысл, фазанку он забросил. Теперь у него была только одна проблема – деньги. Усыпляя бдительность матери, брат всё так же собирался на учёбу, просил без зазрения совести деньги на автобус, но дорога его вела уже совсем в другую сторону. Иногда он щеголял в новых «штанах», и не трудно было догадаться, где он их доставал.

– Ты бы хоть следы от чужих прищепок загладил, – язвил Димка, играя с огнем.

Пашка, не стесняясь, рассказывал о своих ночных похождениях, от чего Дима испытывал чувство и страха, и любопытства, и стыда, но во всем этом было что-то завлекательное. Жизнь вокруг брата била ключом. Однажды тот похвалился, что за «дурь» может даже «сделать» настоящую стерео вертушку и диски. Даже мотоцикл. Остановить его могла уже только милиция.

Как ни поразительно, пропадая днём на работе, а вечером в институте, мать по-прежнему ни о чём не догадывалась. Она, конечно, знала, что он курит, но понимала, что сделать с этим одна ничего не сможет.

Половина автобуса дремала. Головы их покачивались в такт движению автобуса, то и дело встряхиваясь на ямах. В открытые рты заползали мухи и противно жужжали в поисках выхода. Одну такую муху кто-то съел в полудреме и потом долго плевался и орал на весь салон.

Кася, конечно, не унывал, комментируя дружкам все окрестные достопримечательности, ямы и повороты. Неожиданно асфальтная дорога сменилась гравийной, все разом очнулись от спячки и уткнулись в окна. Просыпаясь в жарком, запыленном салоне, люди стали зевать, и дружно полезли в сумки за припасами еды. Диме было и привычно и странно наблюдать за тем, как люди едят. Они важно разворачивали газеты и свёртки, извлекая из них скудные бутерброды. Кто-то раскладывал на коленях банки с солёными огурцами, яйцами и салом, по салону разносился запах варёной курицы, и это раздражало голодных мальчишек больше всего. Люди чавкали, запевали молоком, хрустели и облизывались, вытирая сальные пальцы о свою одежду или носовые платки. И во всём этом проглядывалась комическая, и вместе с тем, грустная картина обыденной и неприглядной человеческой жизни, в то же время вызывая нестерпимое чувство голода и досады. Всё могло быть и по иному, найдись в сумке у кого-нибудь из них парочка варёных яиц, или несколько пиченек, но ничего этого у ребят не было, от чего приходилось шмыгать носом и глотать слюнки.

Незаметно одно действо сменилось другим, и насытившиеся люди снова стали впадать в сонливое состояние и зевать. Плавный шелест колес старой колымаги ЛАЗа давно сменился треском и лязгом, мелкие камни непрестанно барабанили по днищу старого автобуса, но этот звук уже не раздражал пассажиров – половина из них спала. Когда автобус обгоняли, то в салон набивалось много пыли, окна закрывали, и через минуту кто-то уже падал в обморок от нестерпимой жары и удушья.

Кася вновь удивил своей выходкой, достав из своего бездонного рюкзака военные радионаушники. Он напялил их себе на уши, одаривая всех своей желтозубой улыбкой и делая вид, что ему всё нипочём, особенно грохот камней. На первый взгляд совершенно ненужная в дороге вещь на деле оказывалась как нельзя кстати. Эти наушники Кася выменял у какого-то солдата из соседней воинской части, и очень ими гордился. Они часто ходили по рукам, когда мальчишки под кайфом слушали музыку, но то, что они оказались в автобусе, в который раз удивило Димку. Конечно, это был фарс, и через пять минут их уже примерял Пашка. Кася был готов ко всем случаям жизни. Пойди за окном дождь, то наверное, никто не удивился бы в автобусе, если бы у Каси вдруг оказался зонтик.

Автобус продолжал монотонно рычать, а люди, сидевшие на задних сидениях, все больше покрывались едкой пылью, пробивавшейся из двигательного отсека. Кася, сидя между двумя нанайками, уже больше походил на африканца, чем на аборигена. Его язык по-прежнему не знал покоя, и было удивительно, как он мог непринуждённо общаться с незнакомыми людьми, тем более, тётками. Несмотря на свой зрелый возраст, они внимательно слушали Касю и даже смеялись. Пашка всю дорогу описывал Остапу свои фазанские приключения, иногда пошлые, а порой просто ужасные. Сидящие рядом пассажиры уже не находили себе места, и по мере продвижения Пашкиных историй все больше краснели, не то от волнения, не то от стыда. Сам Пашка как будто не стеснялся людей, подробно описывая увлекательные детали своих подвигов. Андрей едва сдерживал смех, пряча свою физиономию в автобусном стекле. Иногда он осекал друга:

– Да ладно, Пашок. Кончай гнать, ты же сочиняешь.

– Сам ты гонишь, Остап. В натуре, говорю тебе. За базар отвечаю.

– Да гонишь.

– Да гадом буду, всё так и было. Демьян не даст соврать. Ко мне припёрлись четверо, чё по чём, хоккей с мячом. Стоят у калитки, пальцы веером. За язык меня тянут. Типа, чё братан, за базар отвечать надо. А я перед этим в стекляшке кого-то из них послал на три буквы. Короче, говорю. Чувачок! Это ты за базаром следи! А я за свой отвечу. А он такой мутный, в отмычку пошёл. Да я, мол, тут не при делах… Меня самого на непонятках держат. Я ему кричу, ты кончай дуру гнать, стоишь тут… не при делах, а сам из себя делового строишь. У меня сквозняк под ребром, а ты меня за базар развести хочешь. Я-то за базар отвечу. Он, короче, сразу глазки свои поросячие в сторону, типа, я случайно мимо проходил. А потом этот, распальцованный… да ты знаешь его. Кричит мне. Да ты, типа, кто тут есть? Бочку покатил на меня. Наколками своими думал напугать. Я ему кричу, ты чё мол, без очереди мычишь, бычара. Тебе вообще слова не давали. Сейчас твои рога обломаю и в жопу тебе засуну. Короче, они с базара съехали… Да чё ты Кася угораешь? В натуре говорю.

С выкаченными глазами и растопыренными пальцами, один из которых украшал синий наколотый перстень, брат больше походил на заправского урку, чем на подростка, но смотреть на него, рослого и бесшабашного, Димке было почему-то приятно: от поведения дружков его все больше расковывало. Кто-то из пассажиров попытался заткнуть Пашке рот, и когда брат в ответ на это выпучил глаза и сделал бульдожью рожу, Димка не смог сдержаться от восторга. Брат чувствовал поддержку друзей, и без труда поставил на место уже взрослого парня. Наверно, в компании Пашка был тем бревном, которым когда-то ломали крепостные ворота. Иногда за его хамство приходилось краснеть. В такие минуты Димка жалел, что ввязался в эту авантюру, присоединившись к этой компании. Ему скорее хотелось вылезти из автобуса и уже не выглядеть белой вороной.

Местность, по которой они проезжали, менялась незаметно, в основном дорога проходила среди леса. Очень длинные подъемы переходили плавно в спуски. Тогда автобус откашливался и, сделав перегазовку, катился дальше, накручивая версты на старые колеса. Потом потянулись мари – огромные выгоревшие пространства с черными иголками обуглившихся деревьев. Картина выглядела удручающей – горельники простирались на десятки километров и уже успели зарасти невысоким пушком зеленых деревьев: природа залечивала свои раны, но это происходило очень медленно. Люди молча смотрели потупившимися взорами на зловещую картину и вздыхали.

Где-то на горизонте возвышались прозрачные синие горы. Они разбавляли дикий пейзаж, привлекая внимание людей своей голубизной.

– Что, Димик, загрустил? Скоро приедем. – Кася снял галстук, но значок продолжал висеть на почерневшем, как кирзовый сапог, свитере. – О! Пашок! Сейчас пойдет спуск. Потом болото. Прикинь Пахан, я там лося видел. Да правду говорю. Вон в той рёлке стоял. А когда переедем речку, все, считай, приехали.