Мой сенбернар Лондон

Мой сенбернар Лондон
Дмитрий Ильич Раскин

Семья приобретает щенка сенбернара, которому за его «респектабельность» и немного комичную внешность дают имя Лондон. Что значит собака в доме? – Новый член семьи, причем любимый всеми безоговорочно! Поэтому если Лондон заболевает – за его жизнь идут сражения по всем фронтам. А если выздоравливает и счастлив – то радость его множится на количество членов семьи.

Эта добрая, полная юмора и иронии книга, в конечном счете, есть книга о любви. Роман адресован детской и юношеской аудитории.

Дмитрий Раскин

Мой сенбернар Лондон

© Д. И. Раскин 2019

От автора

Обычно, если слышат «сенбернар», сразу же: «Это как Бетховен, да»? В нашем случае – нет. Лондон был короткошерстный и отличался от своего «мамонтообразного» собрата телосложением – без живота, сухой, мускулистый, можно даже сказать, рельефный и куда как более подвижный. И, к тому же, малоежкой оказался. В детстве уговорить его съесть положенное ему без остатка, до дна, было нелегко. Да и всю свою последующую жизнь он ел ровно столько, сколько ему было нужно. Ни грамма больше. Никогда не ел из жадности или же «из принципа». Перекормить его, даже при желании, было невозможно.

Ты приходишь домой и неважно, не было тебя целый день или же выходил всего-то лишь вынести мусор – Лондон счастлив. Абсолютно. Всецело. От счастья не знает, какую лапу тебе подать, левую, правую? Его взгляд – глубокий и… столько любви, обожания, нежности. Мне даже неловко, порой. Лондон весь полон тобой. А ты… Ты же не можешь любить его так, как любит тебя он. А он, невинный, и не догадывается о такой асимметрии.

Если ты засиделся на кухне (на кухню ему нельзя, на кухне только его голова, лежит на передних лапах), Лондон смотрит с укором: «Пора. Иди за свой письменный. Садись и работай». Будто он к тебе приставлен… ну да, чтоб взывать к твоей писательской совести. Когда ты уже у себя за столом, Лондону можно все. Можно залезть под стол (той своей частью, что убирается под столом). Можно положить громадную, тяжеленную голову тебе на ноги и так заснуть. Можно, не просыпаясь, закинуть свою лапу тебе на колено и счастливо сопеть во сне. А ты накрываешь ее ладонью. Только ладонь раза в полтора уже этой его лапы. Лондон сознает тебя, его мир в равновесии, целостен, завершен и замкнут.

Сядешь на диван, он уляжется на спину вдоль дивана, погладь ему горло. Протянешь руку, а он упрется лапой тебе в плечо, не пускает, твои пальцы еле-еле дотягиваются до его белого воротника. Тогда делаешь обманное движение и кладешь ладонь ему на грудь: «Где здесь наше любящее сердце»? Лапа Лондона теперь поверх твоего плеча, обнимает.

А если ты, скажем, в кресле-качалке, он обожает, растянувшись на полу, лапой это кресло покачивать. Бывает, так и заснет в процессе покачивания.

Утро. Мы с Аней еще спим, а Лондон тихонечко, дабы не разбудить, укладывается в дверях спальни (в спальню ему тоже нельзя). И действительно, никогда не разбудит, не попытается разбудить невзначай как будто: шумным вздохом, скрябаньем когтей по линолеуму. Какие здесь еще могут быть хитрости? В детстве, помнится, я что-то придумывал в этом роде, чтобы разбудить родителей. Лондон же терпеливо ждет. И даже взглядом не гипнотизирует – проснись, проснись! Ну, проснись же! Даю установку проснуться, при счете «три» ты просыпаешься бодрый, свежий и полный сил и как можно быстрее бежишь со мной гулять… Я украдкой подсматривал (он отражается в нашем зеркале, и все равно подсматривать надо очень аккуратно, чтобы Лондон не догадался) – Лондон не сверлит тебя взглядом, скромно смотрит перед собой, изредка только поднимет глаза на тебя и тут же опустит, ждет. Ждет столько, сколько надо. Но когда мы проснемся – он счастлив. Эта его радость от того, что ты открыл глаза. И так каждый день, год за годом.

Подглядел однажды, как он ведет себя, когда квартира еще спит. Ходит по комнатам, проверяет. У Мишки (это наш сын) стоит довольно долго, прислушивается к его дыханию. Такой вот дух дома. Его мягкие, чуть слышные шаги. Его мокрый, холодный, размером с кулак нос, которым он тычется тебе в ладонь. Казалось, так будет всегда.

Когда ж это «всегда» закончилось, перестало быть, нам говорили: «Заведите себе нового и снова будут радость и счастье. Все будет снова, снова и так же, что вы»! Да, наверное, будет… те, кто советовал, правы. Но так же уже не будет. И ни к чему. Оказалось, мы однолюбы.

В этой книге Лондон – от появления в нашем доме и до его ухода… Главы же, например, «Лондон в социуме», «Лондон и другие псы», да, в общем-то, все главы получились тематическими. В каждой из них та или иная проблема: воспитание, становление Лондона, какие-то комичные или же драматичные происшествия, и в каждой главе Лондон во всех своих возрастах – и щенок, и в расцвете сил, и старенький. И мы, соответственно, присутствуем в разных своих временах. Так, наш Мишка то совсем еще маленький, то почти уже взрослый. Получился некий компромисс, попытка компромисса между его собачьим цикличным, круговым временем и нашим линейным, векторным хроносом.

Скоро будет пять лет, как его не стало. С ним прожита целая жизнь. Любовь и преданность – чистота его преданности и любви. Может быть, их абсолютность, не знаю… И, конечно же, радость. Какие-то моменты, детали, подробности радости – мимолетные, забылись, даже должны были забыться, но осталась сама эта радость. Она больше, емче своих слагаемых, не сводится к своим составляющим. И всегдашнее наше сознание хрупкости этого нашего счастья. Как знать, не будь у нас Лондона, мы, наверное, могли пройти мимо многих важных для нас вещей, не заметили бы.

Эта книга о любви. О любви и верности, о счастье. И, неизбежно, о жизни-и-смерти.

Мишка предлагал мне написать книгу от имени Лондона, как бы его «его глазами». Нет, говорю, дело в том, что Лондон нас всех несколько (следует выразительное мое, не без театральности покашливание) идеализирует, и такая картина получилась бы искаженной.

1. С чего все началось?

С детства. Я всегда мечтал о собаке. Но родители были непреклонны. Если точнее, началось даже не с моего детства, а с детства старшего брата (он старше меня на семь лет). Он так хотел собаку, от него, наверное, мне и передалось. Мама ему объясняла:

– Сашенька! У нас квартира маленькая, мы и сами в ней с трудом помещаемся. А вот когда вырастешь, и у тебя будет все свое: и квартира, и жена, и дети, тогда и заведешь собачку в свое удовольствие.

– И будешь этой своей собачкой мучить свою семью, а не нашу, – довел мамину мысль до полного логического завершения папа.

Саша скорбно соглашался с мамой, но не мог, кажется, оценить папино чувство юмора. Тем более, что папа и не совсем шутил.

Как-то раз, заболев пневмонией, я воспользовался ситуацией и взял с отца клятву – по выздоровлению, в случае выздоровления (!) он подарит мне собаку. Но вот, я исцелился, а папа пафосной клятвы так и не сдержал. Было ли это детской травмой? Вряд ли. Я же каким-то краешком понимал, что папа слова не сдержит, просто не хотел понимать. Убедил себя, что не понимаю.

Изначально, мои мечты не шли дальше русской спаниельки. Такая была у мальчика, что жил этажом выше. О какой собаке мечтал мой брат? Уже не помню. Может, потому, что у него с родителями до обсуждения пород и не доходило. Родители отрицали «собаку» в целом, все семейство собачьих. А, став взрослым, я, видимо, решил компенсировать чем-то огромным и мощным. Только было много работы, а я понимал, пса надо заводить лишь тогда, когда сможешь уделять ему время. Потом родился Мишка. Потом… Но вот Мишке уже четыре года, и мы с Аней решились: «пора». Точнее, я решил, решился. Аня мне уступила, видела, как мне нужна собака, чувствовала, что плохо уже мне без собаки. Сама же она не понимала, «что такое собака», боялась собаки.

Я поехал на собачью выставку. Каждый год в нашем городе проводится что-то такое помпезное, международное, и там, в частности, продают щенков. Вообще-то я хотел приобрести английского мастифа или бордосского дога, но увидел ребенка сенбернара и понял, что сердце не обманешь, и люблю я таких – могучих и добрых. Лондон (он тогда еще и не подозревал, что он Лондон) выделялся среди десятка других щенков. Мощные, очень мощные передние лапы и взгляд. Да! этот его взгляд, он изначально был у него осмысленным и глубоким.

Я топтался возле вольера, разговаривал с заводчицей, отходил, возвращался. Заводчица, видя мою неуверенность:

– У меня в питомнике есть еще щенки. Будете смотреть?

– Нет-нет, что вы? – и я опять отхожу, и опять возвращаюсь. Не верю своему счастью? Вдруг обольщаюсь? Еще раз убедиться, попробовать счастье «на зуб»? Тут дело еще и в том, что сколько-то лет назад мы с Аней зашли на птичий рынок, и там был щенок сенбернара, уже чуть подрощенный, полгода ему, наверное, и такой замечательный… сердце сжалось, но тогда у нас еще не было своей квартиры, и Мишкой мы еще не обзавелись… словом, нет. Так больно сделалось. Но нельзя. И вот теперь. Неужели теперь реально?! Неужели теперь не будет ничего такого, что опять обернется неизбежным «не сейчас», отодвинет щенка сенбернара в неопределенное, расплывчатое «когда-нибудь»? А справлюсь ли я с уходом и воспитанием? Страшно.

Аня потом уже, после приобретения Лондона, призналась: когда мы с ней только еще начали общаться, у нее было видение – у нее иногда бывает то, что условно и с оговорками, но можно назвать «ясновидением» – и увидела она меня с сенбернаром. Специально не сказала мне тогда, дабы не повлияло ни на выбор породы, ни на само решение: заводить или не заводить. Я вообще-то всегда довольно скептически относился к подобным вещам, но здесь, как не признать – сбылось.

Лондон меня заприметил, почувствовал мое внимание и, когда я, наконец-то, после всех сомнений, волнений, консультаций по мобильнику с домашними, его приобрел, он был явно рад. А я-то еще привередничал, выбирал! Да и не выбирал даже – понимал же, что возьму именно его. Просто сердце трепетало, не верил, до самого конца не верил, что вот, наконец-то, и это на самом деле, по-настоящему. И, опять же ответственность, хватит ли сил, терпения, не испорчу ли я жизнь щенку и своим домашним?

Заводчица, оставив собак на своих помощниц, повезла меня домой (я расплачусь с ней дома). В машине держу на руках завернутого в одеяло Лондона. Он положил свою лапу мне на запястье. А вот уже поверх лапки ложится его голова, он засыпает. Все! Начинается новая жизнь. Уже началась.

Так, почти что к сорока годам моя мечта наконец-то сбылась.

2. Почему Лондон?

Вообще-то ему, по каким-то кинологическим правилам, было положено имя Стелс. Но с такой скукой мы примириться, конечно же, не могли. Аня, как посмотрела на него, так и сказала – Лондон. Я глянул и согласился. Действительно, Лондон, как же иначе. Имя ухватило самую суть, а заодно и нашу улыбку по поводу сути. Спрашиваем заводчицу (мы попросили ее остаться, чтобы она дала как можно более подробные инструкции по кормлению и воспитанию), этак, робко, можно ли его переименовать? Заводчица, не одобрила наше пренебрежение кинологическими традициями, но, пожав плечами, переписала метрику. Так Лондон обрел свое имя. А фамилия в метрике указана моя. Отныне он Лондон Раскин.

Аня, как я уже говорил, была равнодушна к собакам. Ей хотелось кошку. У Евгении Арнольдовны, ее мамы, всегда были кошки. Разрешила мне купить щенка, потому лишь только, что любила меня. «Жертвенная любовь», – смеялись мы с ней после. Но Лондона не полюбить было нельзя. Помнится, Евгения Арнольдовна выговаривала Ане:

– Дочь! Тебе бы таксу, и только.

Мы переглянулись с Аней. У ее подружки такса. И эта милая собачка регулярно, с завидным постоянством кусает ребенка подружки.

– Ну, тогда какого-нибудь сеттера, – не сдается Евгения Арнольдовна, – Точно! Ирландского! Ты как раз на него похожа… да и под цвет волос. А тут вырастет такая лошадь. Ты же не справишься! Как ты будешь водить лошадь? Может, сядешь верхом?

– Лондон станет настолько умным и добрым, что будет слушаться Аню из жалости, – пытаюсь-импровизирую я.

Аня, она у нас порой понимает юмор буквально, скорбно кивает. Далее начинаются мои клятвы, что с Лондоном вне дома я все буду делать сам.

– А если ты вдруг заболеешь? – не смягчилась Евгения Арнольдовна, – Или уедешь по делам?

– Умрешь, – подхватываю, довожу ее мысль до предельного драматизма я.

– Кошки вам за глаза хватило бы, – бурчит Евгения Арнольдовна.

Кстати, кошку мы приобрели тоже. Спросили заводчицу, нет ли у нее случайно еще и котенка? И нам подарили полутайскую Норочку, ровесницу Лондона. Они и росли, играли вместе в питомнике. Получилось, что и Анина мечта сбылась, неожиданно и заодно.

Итак, кто бы мог подумать(!), подтвердилось: залог счастливой семейной жизни – способность идти на компромисс.

Норочка, как только оказалась в квартире, спряталась под ванну. Выходить отказывалась категорически. «Что ты, глупенькая! Здесь тебя не съедят. Вот же, друг твой Лондон» – уговаривала Анечка. Бесполезно. И даже блюдце с молоком, поставленное перед ванной поначалу не помогло. Только забилась еще глубже. Потому, собственно, она и Норочка. Данное ей прежними хозяевами имя «Снежана» мы отвергли, да и сама Норочка, как оказалось, за него совсем и не держалась.

– Так! Еще одного ребенка завели, – прокомментировала Евгения Арнольдовна.

– Мама, так ты же сама все время лоббировала кошечку, – удивилась Аня.