Непетое волосьё, или Случай на Масленицу

Непетое волосьё, или Случай на Масленицу
Екатерина Константиновна Гликен

Наши предки торопились сыграть свадьбы до Масленицы. Говорят, что это потому, что после Масленой – пост, нельзя веселиться и жирно гулять, а после поста – сельхозработы, не до свадеб. Но я знаю ещё одну причину, по которой не стоит тянуть со свадьбой в эти дни. Небольшой мистический рассказ о тяжелой женской доле, напоминание о том, что женщина всегда найдет, как отомстить за свои слезы…

Екатерина Гликен

Непетое волосьё, или Случай на Масленицу

Гости изрядно подгуляли и в чём было выкатили на улицу. Зимний морозец ухватил полуголые тела, защипал коленки, защекотал в носу.

Месяц острыми рожками упёрся в небо и удивлённо глядел кривым своим глазом на раскрасневшихся мужиков. Те орали во всю мочь посреди ледяной пустыни. Сразу и не поймёшь, то ли это крики о помощи, то ли радость нечеловеческая, то ли просто друзья, наконец, собрались все вместе. Горланили песни, какие знали, матерились и охали, ныряя в пушистый снег.

Кругом – никого. Вдруг один резко замахал руками:

– Слушайте! Слушайте!

И все, кто были, смолкли и навострили уши. Издалека по морозному воздуху разливался звериный вой.

– Кажись, волчий!

База, арендованная на Масленицу, находилась в совершенной глуши. С трассы вела кривая, ухабистая дорога, будь чуть теплее в эту зиму, и не проехали бы, застряли в грязи. И таким ходом километров девять. Зато после чудовищной тряски путников ожидала широкая поляна, раскинувшаяся на невысоком пологом холме, обрамлённом вековыми елями.

Верх горушки венчала сама база, а внизу, отражаясь в лесном озере, деревянными мостками упиралась в него банька. Ни машин, ни людей, тишина такая утром, что слышно, как кровь переливается внутри.

Снег под светом месяца сверкал тысячами алмазов, видно было так хорошо, что, казалось, нарочно кто-то подсветил. Под светом месяца чёрными длинными тенями перегородили дорожку к баньке высоченные ели. И всё это замерло неподвижно, ни малейшего дуновения ветра. Картинка перед глазами была неживая, будто нарисованная, открытка. Словно какой-то художник намеренно чётко обрисовал все контуры: людей, деревьев, баньки и масленого чучела, ожидающего своей скорой смерти в утреннем костре. В неверном свете морозной ночи казалось, что глаза у масленицы блестели так же, как и у живых, играя каким-то задором и странным весельем.

Василий отвернулся. На фоне всей этой удивительной первозданной красоты, казавшееся ожившим чучело вызывало тревогу, ноющее, неприятное чувство.

Василий посмотрел на своих весёлых от вина и раздолья друзей, так же ли и они почувствовали что-то неладное в этом чучеле? Но остальные просто стояли, прислушиваясь к дикой песне ночного хищника. Никто не посмел нарушить пронзительный, угрожающий вой, несмотря на то, что многие уже дули в кулаки, пытаясь согреть руки.

Василий снова обернулся на Масленицу. Наверное, показалось? Он украдкой глянул на нелепую женскую фигуру, сложенную из тряпья и соломы. Некоторое время не решался поднять глаза, чтобы взглянуть в лицо. Набрался храбрости, быстро перевёл глаза… И тут же отшатнулся. Она смотрела прямо на него!

«Этого не может быть!» – промелькнуло в голове. Но Чучело, эта ненастоящая женщина, смотрела прямо на него, казалось, она даже улыбалась.

– Будто рядом где-то! – прошептал Генка.

– Не, звук по морозному воздуху разносится до двадцати километров, а мы и на пригорке ещё. Считай, преград никаких, так что можно и на все пятьдесят миль, – Валерка как всегда знал всё на свете.

Удивительно вообще, что он был женат, так как женщин не видел в упор, ни в самой ранней юности, ни сейчас, когда тронула его за макушку старость, расчистив блестящую полянку, куда собиралась в свое время чмокнуть в последний раз. Бедная Валеркина жена, кажется, сама его нашла, отвела в ЗАГС, вывела оттуда и мучалась с ним и его детьми. Сам Валерка даже не замечал, что рядом с ним кто-то живёт, иногда спохватываясь только и удивляясь, отчего эта ругающаяся тётка не ушла от него до сих пор. Судя по тому, что она кричала в лицо Валерке, жизнь её была сущий кошмар. Где-то в глубине души, Валерка был ей благодарен. Но где-то очень глубоко. Он был настолько рассеян, что однажды супруга из вредности подала Валерке на тарелке гвозди в курином бульоне. Валерка тщательно обгрыз каждый гвоздь, так и не узнав, из чего состоял его ужин.

Волчьему вою ответил другой. Такой же дикий и тёмный, страшный и могучий, за ним ещё один и скоро несколько голосов слились в единую смертельную симфонию. Секунда тишины – и снов. Сначала хриплый, гнусавый, низкий и такой унылый, словно само отчаяние вышло в эту зимнюю ночь во плоти. Ещё не закончил первый тянуть свою ледяную скорбь, как ему ответил более высокий голос. Этот, второй, звучал по-другому, как бы со вздохом, будто баба пригорюнилась у окошка и заплакала, вспомнив далёкую молодость свою. Были слышны хрустальные переливы в этом втором, словно не волк это, не зверь, а кто-то более разумный, похожий на человека, баловался, пробуя голос свой и меняя высоту тона на разные лады. И снова этой тоске ответили множество других, более коротких, но не таких тоскливых, более решительных и не таких тяжёлых, но раздались они где-то вблизи, так близко, что казалось, будто за этими елями, за их широкими роскошными лапами засветились в темноте, засверкали голодные глаза.

– Жутко как! – протянул Василий. – Пошли уже.

Только он развернулся к товарищам спиной, как получил несколько мягких ударов. Снег был пушистый и лепился плохо, но всё равно лучше было бежать со всех ног от друзей, не ровен час, эти шутники бросят в снег и заморозят совсем.

За ним, улюлюкая и хохоча, бросились остальные. Морозный воздух далеко разнёс звуки человеческого веселья, и волки смолкли.

– Когда мы завтра отчаливаем? – стараясь сдержать волнение, спросил Василий.

– А ты торопишься что ли? – удивился Генка.

– Нет, просто, во сколько подъём? Надо ж дотемна отсюда выехать ещё. А по таким колдобинам надо на танке только прорываться, не то что на наших красавицах.

– Да успеем всё, – позёвывая отозвался Валерка.

– Что? Спать пора?

– Второй час всего. Может, всю ночь не спать? – отозвался Лёшка.

– Какой не спать? Утром ещё и Масленицу надо сжечь и прибраться.

– А кстати, зачем её жечь? – спросил Василий. – Ну, кто-нибудь из вас задумывался, почему надо сжечь Масленицу.

– Почему сжечь, кажется, понятно. Но почему тётку? Почему не Деда Мороза, например?

Уютную гостиную с камином и волчьими мордами по стенам заполнил смех. В камине треснуло полено и распалось на пару частей, света в комнате стало меньше, пламя беспокойно засуетилось в своей кирпичной темнице за кованой решёткой. Отблески огня заплясали на острых зубах мёртвых хищников, заиграли в пуговицах кукольных глаз, словно перескакивая с одного чучела на другое, забегали по высунутым розовым языкам. Тени стали острее и длиннее, Василию почудилось вдруг, будто мёртвые хищники жадно ощерились и чёрные носы их стали влажными и блестящими.

– Нет, а правда, почему Масленицу? – не унимался Генка, он был более всех пьян.

Когда ещё он вырвется от жены и троих дочерей на свободу. И сегодня, раз уж так повезло, он не стал себя ни в чём ограничивать: пел, пил, блевал, снова пел, пил… Он отдыхал на грани истерики, пытаясь оторваться за все годы, проведённые под крики младенцев. Сразу тройня – это надо уметь выжить. Наконец-то, жена отпустила. Не факт, что ещё раз в жизни Генка сможет себе такое позволить…

– Это очень интересно, – отозвался всезнайка Валерка. – Праздник к нам пришел от царя Гороха, с тех самых пор, про которые никто ничего не знает. Но абсолютно точно известно, что у наших предков, где праздник – там значит и убийство. Сегодня это кажется странным. Думаю, что раньше праздники не были праздниками, сплошное жертвоприношение. На масленицу сжигали сидух.

– Кого-кого? – перебил Лёша.

Лёшка был новым в компании, а потому и встревал в разговор нечасто. Не освоился ещё. А попал с ребятами на базу случайно. Его начальник, тот самый Генка, наслаждавшийся тем, что вырвался из лап любимого семейства, пригласил поехать оттянуться «без баб». Лёшка ходил понурый целый месяц, с тех пор, как развёлся. Вроде бы и все подбадривали, поздравляли даже, что расстался со своей стервой, однако, Лёшка никак не мог прийти в себя.

– Сидух, тех, которые свой век пересидели. Баб-вековух. Старых дев, по-нашему.

– Зачем? – удивился Василий.

– Ну, это сейчас эра сильных женщин. А тогда сильные женщины считались ущербными. Как яблоко гнилое. Съешь – отравишься. Пока бабонька молодая – в ней сок гуляет, ее откупорить надо, а то он там внутри бродить начнет и затухнет, смекаешь? – нагло ухмыльнулся Генка.

– Вот именно, и те, которые не бывали замужем ни разу, считались очень вредными членами общества. Часто их считали колдуньями, эта бабья сила в них преобразовывалась во что-то нехорошее, шла не на добро. Вот их и жгли. Всю масленицу их дразнили, обзывались на них. Их интересно называли – «непетое волосьё». Девок пугали «кто замуж не выйдет – сожгут в Маслену». И долгое время, уже после того, как начали жечь не людей, а чучела, приговаривали – это Маня горит, это Людка горит. Как бы уничтожали силу злую, которая копится в перестарках.

– Почему непетое волосьё? Что это такое вообще? – заинтересовался Василий, он единственный из всей компании ещё не был женат, и, хотя интересовался всем, что касалось женского пола и знал о нём всё, всё же никак не мог надолго привлечь к себе. Женщины приходили, уходили, но не оставался никто.

– Очень просто. На самом деле, когда женщина выходила замуж, ей полагалось носить женский головной убор, перед свадьбой волосы укрывали особенным платком и пели при этом специальные обрядовые песни. Ну, а непетое волосьё платком волосы не укрывала, и над ней не пели. Вот и вся история, но звучит, согласитесь, криповенько, – пояснил Валерка.

Все закивали.

– Вот, – продолжил он. – И у этих вековух был последний шанс на масленицу, они с надеждой смотрели на всех собравшихся, старались понравиться хоть кому-нибудь, ведь, если хоть кто-то из толпы согласиться взять в жёны вековуху, она спасется от смерти. Жить охота ведь. Выходил парадокс. Шли на смерть как на праздник, в лучшем наряде, во всех украшениях и оттуда, со столба смертного, смотрели на всех с нежностью и улыбались. Бр-р.

– Жуткая история, – согласился Василий.

Все ему вспоминался тот самый давешний взгляд и улыбка масленичного чучела. Словно ожила глупая кукла, почуяла судьбу свою и не хотела никак, ни за что не хотела умирать. Так и стояло это лицо в свете месяца перед глазами.

Сам Василий не был ни разу ни на ком женат. Тоже, в каком-то смысле, старая дева. Конечно, мужчинам можно дольше жить для себя, без жён и потомков, но в эту сегодняшнюю ночь, захваченную в плен тоскливым волчьем воем и горем одиноких людей, не нашедших свою судьбу, променявших радость на смерть, ему захотелось срочно вернуться в город, найти первую попавшуюся подругу и срочно предложить ей и руку, и сердце, и жилплощадь. Только бы избежать ставшего вдруг таким пугающим одиночества.