Когда цветы заговорят

Когда цветы заговорят
Елена Кулешова

Перед отправкой на Ганимед с первой миссией модификатор истории Василий Лисин отправляется в Аптекарский огород – ботаническую экспериментальную площадку Московского Университета. Таинственная кража плюшки, чашечка кофе с бородачом из Новосибирска и ряд неожиданных научных открытий превращают дружескую встречу в настоящее приключение. К сожалению, самое важное Лисин так и не успевает сказать своей подруге Стасе…

Девушка в зелёном парашютистском комбинезоне наклонилась, чтобы забросить биосачок в пруд. Едва видимая сеть развернулась стрекозиным крылом и невесомо опустилась на покрытую ряской гладь, закрыв собой совсем небольшой кусочек. Агрессивные одноклеточные в узлах сачка тут же начали пожирать ряску – исчезли пересекающие друг друга утиные трассы, островки зелёной накипи, жухлые ивовые листья.

– Стася! – крикнул я и помахал рукой. Она развернулась и улыбнулась радостно и светло:

– Привет, Василий Еленович! Иди сюда, смотри, какие утки толстые стали!

– Да я и отсюда вижу… – обычные серые кряквы давно уже стали достопримечательностью Аптекарского огорода. Их кормили и студенты биофака, хозяева этого сада, и частые посетители, приходящие целыми семьями, и молодые геннины – генетические инженеры ОМГУ, Объединённого университета. Что скрывать, и я частенько кидал в эти жадные оранжевые клювы что-нибудь аппетитное. В результате «аптечные» утки стали походить на карликовых гусей: где был недобор по росту, компенсировали шириной. Я втайне подозревал, что они и летать уже разучились…

Стася перебралась по деревянному мостику ко мне и уже стояла рядом, отряхивая с рукава паутину:

– Вася, как здорово, что ты пришёл! Ребята из Новосибирска звали пить кофе из собственных зёрен, у них кенийская делянка созрела. Пойдёшь?

– А как же сетка твоя? – я показал рукой на пруд, в котором уже начала отражаться гигантская плакучая ива.

– Ничего ему не сделается, – махнула рукой Стася, же почти биобакалавр и один из лучших молодых геннинов страны. – Чистится и чистится.

Автономная сеть, доведя участок пруда до кристальной чистоты, медленно переползала на новое место. Голод – не тётка, а сытой бактерии пока никто не видел.

– Одноклеточные твои уток не съедят под шумок? – меня даже ответом не удостоили, просто взяли за руку и повели.

Новосибирский ботанический сад был недалеко: пройти вдоль зарослей рогоза по аллее одуряюще ароматных гортензий и налево – к альпийской пятиметровой горке, увенчанной смотровой площадкой. На горку мы подниматься не стали, обошли слева – и попали в северный хвойный лес: московский жаркий август сменился прохладой, а вокруг заколыхались гигантские кедры, то и дело роняющие на землю крепкие шишки.

– Впечатляет? – Стася обвела рукой зелёно-голубое хвойное море.

– Почти как настоящие… А разве на этом месте не огурцы росли?

Стася хмыкнула:

– Ты про тактильный огород для детишек? Перенесли уже давно.

– Огурцы?

– И огурцы, и помидоры, и патиссоны… Помнишь, как сюда первоклашек водили?

– Помню, конечно! Я и сам ходил. С тобой вместе, кстати, – мы посмеялись, смотря друг на друга: была там одна история, когда в этом огороде мы со Стасей объелись овощей. Животы болели страшно, зато, лежа в кроватях, мы болтали по зуму не переставая – она рассказывала мне о чудесах генетики, а я – о возможностях реконструкции истории. Тогда-то, наверное, Стася решила стать геннином, а я выбрал путь модиста. К слову, если вы не в курсе, выкройки и швы тут совсем ни при чём: «модист» означает «модификатор истории», но мы предпочитаем зваться «рыцарями времени». Так что огурцы для нас это не просто овощи, а Аптекарский огород, он же – Ботанический сад ОМГУ – место особое.

– И где мы теперь можем поесть свежих огурчиков? – я жалобно скосил глаза к носу.

– Фу, ужас какой, – фыркнула Стася. – Свои огурцы мы уже в детстве съели, оставь забаву малышам… А, ну вот, пришли почти.

Всё это время мы, пошучивая и подсмеиваясь друг над другом, шли по устланной рыжей хвоей дорожке. В конце которой стоял небольшой бревенчатый домик, а на крыльце – здоровый бородатый парень в клетчатой рубашке.

– Тоша, я гостя привела, – Стася ткнула в меня пальцем, но Тоша и так был не без глаз – спустился с крыльца и протянул мне руку:

– Платон Комиссаров, аналитик, – мои пальцы беспрепятственно прошли через голограмму, но сибиряку это было безразлично. Он уже повернулся и пошел обратно в сторожку, обернулся на крыльце:

– И чего вы застыли? Пошли, кофе угощу!

На столе в сторожке стояло царское – понятное дело, виртуальное – угощение: мёд, яблоки, груши, свежие шанежки с творогом и без. И, конечно, удивительно вкусно пах кенийско-сибирский кофе. Стася уже колдовала над репликатором, вбивая в него коды, полученные из Новосиба, а Платон тем временем рассказывал мне новости:

–… и вот, смотри, буквально год назад у нас получилось! Мы оцифровали ботанические сады в Новосибирске, Москве и Санкт-Петербурге, и объединили их в один. Теперь ты можешь, ну, скажем, с проспекта Мира в Москве перейти к нам – погулять среди секвой, кофе вот местный выпить, пообщаться с экскурсантами, рыбок покормить. Виртуально. А мы можем заглянуть на выставку лилий к тебе, например. Кстати, сейчас как раз в Малой оранжерее выставляется Ларионова. Знаешь её? Суровая женщина, но цветовод непревзойдённый…

Я только кивал.

– Так вот, ты, значит, сидишь в Москве, я – в Новосибе, оба пьём одинаковый кофе – спасибо репликаторам. Надо тебе для статьи понаблюдать, как цветёт Царица Ночи – идёшь в Питер, смотришь, записываешь…

– Царица Ночи?

– Кактус такой, цветёт раз в год, одну ночь, ни у нас, ни у вас такого нет – питерцы вот развели, – отмахнулся от меня бородатый Платон и продолжил:

– И вот ты собственными глазами наблюдаешь этот кактус, а потом идёшь в Токио на конференцию по суккулентам, встречаешься с коллегами, руки им пожимаешь, общаешься. А сам остаёшься по-прежнему в Москве. Круто?

– Не то слово.

Бородач засмеялся, и в это время Стася недовольным голосом возгласила, что, мол, не соизволят ли господа хорошие подойти и забрать свой кофе. Под «господами хорошими» подразумевался, конечно же, я: Платону в Сибири наша «московская» чашка была ни к чему. Чашку я взял и заодно обнаружил на панели репликатора коды для тех самых шанежек, которые даже в виртуальном виде напоминали, что позавтракать я все-таки забыл. Так что к столу я вернулся не только с кофе, но и с ароматными, горячими булочками. Стасино лицо просветлело, и я понял, что помилован. Платон расхохотался:

– Оценили, выходит, сибирское гостеприимство?! Бабушкин рецепт ещё, ешьте на здоровье!

Упрашивать мы себя не заставили и накинулись и на то, и на другое. Кенийско-сибирский кофе показался мне вполне обычным, а вот Стася не умолкала, выясняя всё новые подробности о выращивании, окучивании и прочих увлекательных ботанических процедурах.

– А если воду дождевую?…

– И сколько на квадратный метр? Не может быть! – и всё в таком духе. Тем временем за окном маняще покачивались кедры, от кустов, покрытых белыми мелкими цветами, тянуло сладким земляничным духом, а закатное солнце заливало всю эту красоту сусальным золотом. Поэзия первопроходцев, романтика дальних дорог… Высунувшись из окна почти по пояс, я с восторгом наблюдал за сибирской тайгой, как кто-то мелкий и зелёный, подпрыгнув, вырвал у меня из рук надкусанную шанежку, при этом чуть не отхватив пальцы.

– Чёрт! – мой испуганный вопль заставил Стасю и Платона обернуться, и Стася тут же подбежала по мне.

– Что ты так орёшь, Василий Еленович?

Я молча ткнул пальцем: под окном, давясь и роняя крошки, доедала творожную шанежку гигантская росянка. Нет, правда. Стояла, покачиваясь на толстых коротеньких корнях, удерживала равновесие листьями и самым крупным ртом ела булочку. Остальные мелкие ротики только беззвучно открывались и закрывались, ловили падающие крошки и, могу поклясться, были не очень довольны. Стася, разинув рот, тоже какое-то время напоминала гигантскую росянку. Потом она включила звук:

– Ах, Димка, злодей жгутиковый, ах, протоплазма некачественная!… Я же говорила, ему, ну говорила же! Ну, Бобров, ну, только дай мне до тебя добраться, я тебе в морской узел завяжу!

– Кто такой Бобров? – тихо спросил я у бородатого Платона.

– Биолог ваш, московский. Я с ним близко не знаком, но наслышан, говорят – гениальный парень, что-то там с рекомпозицией генов делает.

– И у него, похоже, получается, – посмотрел я на свои ободранные пальцы. – Биологическое оружие кулинарной направленности со сверхспособностью к поеданию плюшек.

– Ты бы руку-то обработал, – философски посоветовал Платон Комиссаров, вставая с табуретки. Чашка из его руки испарилась на глазах, но я решил не вдаваться в детали – потом узнаю, как он это делает.

– Рад был познакомиться, – я обращался уже к пустому месту. Роскошный сибирский стол тоже исчез, на гладко оструганных досках осталась только солонка, перечница и упаковка салфеток: уже вполне реальных, а не голографических. Стася продолжала шипеть в окно, то ли что-то выглядывая, то ли кого-то вызывая.

– Вася, уйди, я сейчас буду смертоубийство учинять, – повернула она ко мне раскрасневшееся, пылающее гневом лицо.

– Ну уж нет, на такое зрелище я с удовольствием посмотрю. И потом, должен же у тебя быть свидетель того, что это самое смертоубийство ты учинила в состоянии аффекта?