Оценить:
 Рейтинг: 0

Парламент Её Величества

1 2 3 4 5 ... 9 >>
На страницу:
1 из 9
Настройки чтения
Размер шрифта
Высота строк
Поля
Парламент Её Величества
Евгений Васильевич Шалашов

Эпоха правления Анны Иоанновны получила название «бироновщина». Историки до сих пор спорят – существовало ли засилье немцев при дворе императрицы или нет? Было бы лучше, если бы императрица приняла «Кондиции» – своего рода Конституцию, ограничивающую ее права? Что бы было, если бы в тридцатые годы осьмнадцатого столетия в России появился парламент? И еще – а чтобы было, если бы у трона оказался человек иного склада, нежели Бирон? Не «рыцарь без страха и упрека», а просто – порядочный человек, насколько это возможно в ту эпоху.

Евгений Шалашов

Парламент Её Величества

Императрица Анна Иоанновна без Бирона

От автора

Десятилетняя эпоха правления Анны Иоанновны (1730–1740 гг.) получила среди современников и потомков название «бироновщина». Историки до сих пор спорят – существовало ли засилье немцев при дворе императрицы или нет?[1 - Отсылаю читателей к работам известных историков по эпохе XVIII в. – Николая Ивановича Павленко, считающего, что засилье немцев было и Евгения Викторовича Анисимова, придерживающегося противоположной точки зрения. См.: Павленко Н.И. Анна Иоанновна (Немцы при дворе). – М.: АСТ-ПРЕСС КНИГА. – 2002, Анисимова Е.В. Куда нам плыть? Россия после Петра Великого. – М.: АСТ: Астрель. 2010] Было бы лучше, если бы императрица приняла «Кондиции» – своего рода Конституцию, ограничивающую ее права, как самодержицы? Впрочем, в России слова Конституция, еще не было, да и сам термин, обозначивший основной закон государства (Constitutio – от латинского, устанавливать), появился только в конце XVIII века. Из учебников истории мы знаем, что герцогиня Курляндская, став русской царицей, с наслаждением изорвала Кондиции и, к радости «простого народа» вновь установила абсолютную монархию.

Но кроме «соглашения» между императрицей и олигархами, существовали и другие проекты ограничения власти самодержавия, или, по крайней мере, попытка отделить законодательную власть от власти исполнительной. Что бы было, если бы в тридцатые годы осьмнадцатого столетия в России появился парламент? И, вообще – возможно ли его появление?

Чем хорош формат художественного произведения, в отличие от научного, так это возможностью поговорить о том, «что бы было, если бы было». И еще – а чтобы было, если бы у трона оказался человек иного склада, нежели Бирон? Не «рыцарь без страха и упрека», а просто – порядочный человек, насколько это возможно в ту эпоху…

Пролог

Январь 1711 года

В чистом поле, продуваемом морозными ветрами, тащатся два десятка возков и саней, закрытых холстом. Можно бы принять их за купеческий обоз, коих много ходит по зимнему времени, но вперемешку с санями неспешно ехали суровые драгуны, с заиндевелыми усами, с карабинами у седел. Не иначе, кому-то из сильных мира сего крупно повезло – государь Петр Алексеевич не стал лишать живота, а отправил с семейством и скарбом соболей считать.

С другой стороны, ежели ссыльные, то обозу бы следовало ехать на восток – на Вологду, или, упаси Господи, на Урал, а он прется на запад, где кроме Балтийского моря (ну, немцы с чухонцами, мызы да фермы еще попадаются), ничего путного нет.

В одном из возков дремала молодая женщина, закутанная в меха, с резкими – почти мужскими, чертами лица. Для удобства она привалилась к стенке, уперев ноги в скрюченную в три погибели карлицу, в овчинном полушубке и, огромном, не по размеру, крестьянском треухе. Внезапно возок тряхнуло и, рослая пробудилась от дремы.

– От, несуразные, – выругалась она и широко зевнула. Толкнув ногой карлицу, спросила: – Дунька, ты чё, спишь, что ли?

– Ой, не сплю матушка, не сплю, – запричитала та, пытаясь разогнуться и поправить треух, сползший на нос. – Какой уж тут сон, если сплошные колдобины?

– Ты ври, Дунька, да не завирайся, – хмыкнула хозяйка. – Так прямо и скажи – спала, мол, прости меня матушка. И колдобина всего одна встретилась. Какие колдобины, коль зима на дворе?

– Спала я, прости меня матушка, – покладисто отозвалась карлица, пытаясь ухватить хозяйскую ручку. Ухватив, звонко зачмокала губами, словно петушка сосала.

– Ладно, – опять широко зевнула хозяйка. Оторвав руку от губ карлицы, вытерла слюни о мех. Перекрестив рот, велела:

– Спой-ка мне чё-нить такое, грустное…

– Щас-щас матушка-государыня, – закивала Дунька. Поерзав, пытаясь устроиться поудобнее, встала на коленки, поправила треух, сползший на глаза и тоненьким голосочком запела жалостливую:

– Не давай меня дядюшка царь-государь Петр Алекссеевич,

во чужую землю нехристьянскую, да бусурманскую,

Выдавай меня, царь-государь мой, за сваво, да за генерала,

аль за князь-боярина…

– Хватит, дура! – резко остановила хозяйка свою уродицу. – И так тошно, а ты еще слёзы выжимаешь! – Спохватившись, грозно спросила. – Ты где, дура набитая, песню-то эту услышала?

– Ой, матушка-царевна, не виноватая я! – заголосила Дунька, уткнувшись носом в коленки хозяйки. – Услышала песню в людской, у государыни-царицы Прасковьи Федоровны. А кто ее пел – не помню, врать не буду!

– Дунька, чтобы я таких песен больше не слышала! – прикрикнула хозяйка. – Услышу, сама тебя в Преображенский приказ оттащу.

– Ой, матушка, ой, Анна Ивановна, прости меня дуру грешную, коли в чем провинилася! – причитала карлица. – Лучше ты сама меня чем хошь побей, токмо в приказ Преображенский не ташшы!

– Скажи спасибо, что мы уже из России уехали, – усмехнулась Анна Ивановна. – Иначе, точно бы тебя в Преображенский приказ увели. Да еще и меня бы прихватили.

Анна Ивановна, хотя и не блистала большим умом, но и дурой никогда не была. Песню эту она уже и сама слыхала, но слыхала и то, что за эту песню в Преображенском приказе шкуру кнутом обдерут. Ну, ей-то, царевне, а теперь уже герцогине, может, шкуру-то драть и не станут, но палкой дядюшка-государь попотчует. Петр Алексеевич ее уже однажды попотчевал, когда попыталась отказаться от жениха – хилого и жалкого замухрышку Фридриха Вильгельма, напоминавшего в свои полные семнадцать лет четырнадцатилетнего подростка. И она, ровесница жениха, выглядевшая как зрелая женщина лет двадцати пяти. Одно у него за душой и было – герцогский титул. А само герцогство Курляндское, коим он управлял вместе с опекуном, кто только не захватывал – вначале, шведы, а потом – саксонцы с русскими. Сам Фридрих Вильгельм, из семнадцати лет жизни, семь провел в изгнании, в Гданьске, где делил с дядюшкой-опекуном черствую корку, запивая ее колодезной водой. Может, юный герцог Курляндский и не стремился жениться на православной девице, да кто его спрашивать станет? Герцогство Курляндское – это не наследный удел, а сам титул – выборный, как в Польше. Кто кого пересилит, тот и круль. У дядюшки-опекуна одна надежда заполучить герцогство обратно – удачно женить племянника, присовокупив к праву на герцогский престол русские штыки и царские деньги.

Анне было немного досадно, что матушка – царица Прасковья, вдова единокровного брата Петра Алексеевича, выдала замуж за Фридриха Вильгельма не старшую дочь, Екатерину Ивановну, а ее, середнюю.

«Конечно, – растравливая еще детские обиды на матушку, подумала Анна. – Как Катька, так Катюшка-свет, а как я – так Анька-дура!»

Но долго обижаться на маменьку Анна не могла. Привыкла, что матушка из всех своих дочек, любит ее меньше других.

Вот и тогда, получила палкой от дядюшки, да оплеуху от матушки, поплакала вечер да ночь, а наутро, подойдя к зеркалу, вздохнула. Подумала – а может, так оно и лучше? Ведь раньше-то, царским девкам была лишь одна дорога – в монастырь. А если и не в монастырь, так все равно, мужа найти трудненько. Вон, тетушка Наталья, родная сестра Петра Алексеевича, ни мужа найти не может, ни аманата. Одна у нее радость – комедии ставить. Смотрела как-то Анна комедию о святой Екатерине. Чудно как-то. Ну, бродят по сцене мужики да бабы, одетые в хламиды, говорят непонятное. Уж коли публику тешить, так лучше бы песни пели, или плясали.

Анна задумалась. А ведь пожалуй – она первая будет, кто из царских дочерей замуж пойдет. Будет свой дом, муж, а там и дети пойдут. Царевна уже перестала смотреть на Фридриха Вильгельма, как на чудо гороховое и пугало огородное, придумав, что оденет его по-людски, а не в обноски и откормит, как следует. Вроде бы, уже и любить начала. И Петра Алексеевича упросила, чтобы жениху деньжат подкинул, для свадебной одежды. Тот лишь похмыкал, сказав, что денег жениху он и без того отвалил немало – целых двести тысяч талеров за племянницу дал, хотя она, дура страшная, медной копейки не стоит[2 - На самом деле Петр Алексеевич дал в приданое только сорок тысяч. Еще сто шестьдесят тысяч герцогу Курляндскому дали в долг, чтобы выкупить из залога поместья и привести в порядок замок в Митаве.]. Вот, пусть Фридрих Вильгельм на эти деньги теперь и жирует.

А потом была свадьба. Венчались в новом храме во имя Сампсония Странноприимца, в котором еще не выветрился запах свежего дерева[3 - В день памяти Сампсония Странноприимца – 27 июня 1709 года, была одержана победа в Полтавской битве. В 1728 году началась перестройка деревянной церкви в каменный собор, но из-за недостатка средств строительство часто замораживалось и было доведено до конца лишь в 1740 году.]. Венчальные короны над головами новобрачных держал сам царь и Александр Данилович Меншиков. После венчания все отправились в шлюпках в Меншиковский дворец. Всех удивили два свадебных пирога – огромных, будто башни! А когда дядюшка-государь Петр Алексеевич, вытащив кортик, собственноручно их разрезал, гости изумились еще больше – из пирогов выскочили по карлице, разодетых в шелк и жемчуга! А потом, гуляли еще две недели. Но самое интересное было еще впереди. Государь Петр Алексеевич, в честь свадьбы племянницы, затеял еще и свадьбу своего карлика с карлицей. Уж не сорок ли пар карлов и карлиц было на свадьбе? И обычные, как все люди и уродцы всякие – с толстыми животами, кривыми ногами. У одного башка была шире плеч – умора! Все у них было, как у больших – короны венчальные, столы-стулья, только маленькие. Потешил дядюшка-государь!

Все было бы совсем хорошо, только одно плохо. И это одно перевешивало все хорошее. То ли, наголодался Фридрих Вильгельм в изгнании, то ли русская водка оказалась крепкая. Ел он в два горла, а пил – во все четыре! В первую брачную ночь невеста не дождалась жениха. Заснул, бедный герцог за столом, да под стол и упал. Ну, дело привычное, не один герцог Курляндский под столом был – много гостей там собралось. Анна даже и вздохнула с облегчением. Хотя и ждала перехода в женственность, а все равно – страшно! Но потом – и во вторую ночь не дождалась, и в третью и в четвертую… Только спустя неделю явился младой супруг свой долг исполнять, но так поперек кровати и заснул, даже штаны снять не смог. После еще одной недели ожиданий и слез, молодая жена плюнула, понадеявшись, что когда из России уедут, то поотвыкнет ее супруг от русских попоек, да вспомнит о долге супружеском. Спустя месяц после свадьбы, Анне было уже противно смотреть на своего супруга. Вечно пьяный, вонючий. Приходя к супруге, дышал перегаром и падал в постель. Храпел, мешая спать, а иной раз был не в состоянии подняться с постели, чтобы сходить по малой надобности. Анне пришлось уходить ночевать к прислуге, чтобы не спать на мокром и противном белье… Думала пожаловаться дядюшке-государю, но побоялась. Петр Алексеевич, поржет во все горло, а потом – с него станется, заставит герцога супружеские обязанности выполнять в своем присутствии. Может, в присутствии дядюшки-то и ладно – все-таки царь, но дядюшка в опочивальню еще и гостей приведет…

То, что в Митаве герцог станет лучше, Анна уже не верила. Уж коли начал пить, так будет пить и дальше. Понагляделась она на все эти пьянки-гулянки, пока во дворце при Петре Алексеевиче жила. И что ей делать в энтой Митаве, в Курляндии, с пьяным муженьком? Знала, что по брачному договору, должен ей супруг на карманные расходы выдавать по десять тыщ талеров в год – бешеные денжышшы! – но знала и то (недавно, от лакеев), что негде герцогу такие деньги взять. Поместья разорены, чухонцы податей не плотят. Как и жить-то? Приданое, что дядюшка за нее дал, пропьет ведь, зараза такая…

В размышлениях и воспоминаниях Анна Ивановна не заметила, как вновь задремала. А что еще делать в дороге? Но проспала недолго. Проснулась, оттого, что возок остановился. Пересилив лень, крикнула:

– Микитка, чё там стряслось-от?

– Не знаю, государыня-царевна, – отозвался из-за войлочной стенки ямщик. – Передние встали, так и я встал.

– Дунька, – толкнула хозяйка карлицу ногой, – опять спишь, тюхля полоротая? Я те посплю! Ну-ка, сбегай-ка, узнай, чё там случилось. Да Микитке скажи – как выйду, так в рожу ему и дам. Герцогиня я, не царевна. Государь-дядюшка узнает, шкуру спустит за такое обращение.

Карлица зашевелилась, пытаясь подобрать полы полушубка, слегка замешкалась, чем привела в ярость царевну-герцогиню:

– Телиться-то долго будешь? Я те потелюсь!

Девка что-то там залепетала в оправдание, но тем еще больше разгневала хозяйку. Герцогиня стащила с карлицы треух и, приоткрыв дверцу, выкинула ее наружу, оставив у себя полушубок. Хотя в возок задувало ветром, но царевна не могла удержаться, чтобы не посмотреть на презабавное зрелище – как карлица выкарабкивается из сугроба, а потом, проваливаясь по самую грудь, бредет по глубокому снегу. Смешно!

Отсмеявшись и отерев выступившие слезы, герцогиня прикрыла дверцу и, зябко поежившись, плотнее укрылась мехами. Подумав, набросила сверху полушубок карлицы.

Ждать пришлось долго. В дверцу возка застучали, а когда царевна открыла, увидела драгуна, с офицерским шарфом под распахнутой епанчой и с карлицей поперек седла.

– Беда, ваше высочество! Супруг ваш, герцог Фридрих помер! – доложил офицер.

– Умер-таки… – вздохнула царевна без особого удивления. Кивнула на карлицу: – Дурищу-то мою давай обратно.
1 2 3 4 5 ... 9 >>
На страницу:
1 из 9