Литературные призраки

Литературные призраки
Фаддей Венедиктович Булгарин

«Архип Фаддеевич, большой охотник до наблюдений, просил меня однажды, чтобы я показал ему нескольких из числа поэтов подражателей, которых бессмыслице он часто удивлялся в разных журналах. Я попросил к себе на вечер четырех из числа самых отчаянных передразнивателей первоклассных наших писателей, представляющих публике лучшие их произведения вывороченными наизнанку…»

Фаддей Булгарин

Литературные призраки

Прямой талант в других я вечно уважал
И лишь нелепостей был искренний гонитель.
Я не щадил невежд и скаредных писцов;
Что делать? И теперь я всем сказать готов:
Фирс – добрый человек, но глупый сочинитель.

    В. Пушкин

Архип Фаддеевич, большой охотник до наблюдений, просил меня однажды, чтобы я показал ему нескольких из числа поэтов подражателей, которых бессмыслице он часто удивлялся в разных журналах. Я попросил к себе на вечер четырех из числа самых отчаянных передразнивателей первоклассных наших писателей, представляющих публике лучшие их произведения вывороченными наизнанку. Эти добрые люди считают себя основателями Новой школы, потому единственно, что в нелепых своих творениях употребляют некстати некоторые новые слова и речения, кстати введенные в язык отличными писателями. Архип Фаддеевич весьма любопытствовал также узнать причину, заставившую молодых поэтов избрать путь, совершенно противоположный цели поэзии. Он, по добродушию своему, полагал, что это направление умом есть следствие нового учения или размышления. Читатель увидит, как он обманулся. В наше общество попал нечаянно один истинный литератор, г. Талантин, недавно прибывший в столицу из отдаленных стран, где он находился по службе; и он-то был причиною разговора, который я здесь помещаю.

Архип Фаддеевич(обращаясь к истинному литератору). Почему вы перестали писать? Я знаю вашу комедию, видал ее на театре, читал напечатанную и всегда восхищался живостью мыслей, плавностью стихов и занимательностью положений действующих лиц. По роду своему, она, конечно, не принадлежит к первоклассным характерным комедиям, но доказывает ваши отличные способности. Я слышал от одного знатока, что у вас есть другая комедия в рукописи, которая воскресит у нас на сцене память Фон-Визина. Но неужели вы в семь лет ничего более не произвели. Скажите мне, что вы делали?

Талантин. Учился!

Лентяев, Неучинский, Фиялкин, Борькин(вместе) Ха, ха, ха.

Арх. Фад. Что вы здесь находите смешного?

Лентяев. Разве надобно учиться, чтоб быть поэтом?

Талантин. Точно так, как надобно учиться, чтоб быть музыкантом, скульптором, живописцем. Талант есть способности души принимать впечатления и живо изображать оные: предмет, природа, а посредник между талантом и предметом – наука.

(Все, исключая меня и Арх. Фад., смеются.)

Лентяев. Какой вздор! Я вам докажу собою, что науки вовсе не нужны. Еще в школе друзья мои (из которых теперь многие уже прославились), уверили меня, что я рожден поэтом. Я перестал учиться, начал писать стихи: послания, мелодические песни и анакреонтические гимны – и прославился. Воспеваю гетер, вино, лень, себя и друзей моих. Наслаждаюсь, пью радость из чаши бытия, чрезвычайно много сплю, провожу жизнь в совершенном бездействии, и слава друзей моей юности, отражаясь на мне и сливаясь с моею, доставила мне громкое имя русского Горация, Анакреона, Тибулла…

Арх. Фад. Позвольте спросить, где и кто величает вас сими именами?

Лентяев. Кто? Целый мир, все друзья мои поэты! Где? – Повсюду: я это вам докажу даже из печатного.

Неучинский. Это совершенная правда: о друг мой, мой Гораций! Впрочем, не думайте, чтобы мы никогда не заглядывали в книги: мы читали Парни, Ламартина и одну часть из курса Лагарпова.

Талантин. Подражание Парни и Ламартину – есть диплом на безвкусие, а познание литературы, почерпнутое из Лагарпа, возбуждает сожаление. Вы именно учитесь по тому, что надлежало бы забыть. Если вы хотите учиться у иностранцев, то читайте, по крайней мере, Блера, Бутервека, Шлегелей, Сульцера и т. п. Но с того ли должно начинать русскому поэту? От него требуется, во-первых…

Фиялкин(прерывая его). Конечно, не метафизика, не политика, не статистика (о грамматике уже и говорить нечего); но именно то, что я предлагаю моим читателям и читательницам в продолжение полвека. Мадригальцы, надписи к портретам, стишки в альбомы, по случаю подаренного цветочка, потерянной булавочки, упавшего наперсточка, сломившейся иголочки. Похвалы башмачкам, ленточкам, перчаточкам: одним словом, все нежное, прекрасное, чувствительное!

Борькин. Справедливо! Но эта мысль принадлежит мне. Девять лет тому назад я объявил пред светом, что я не хочу учиться ни истории, ни политике, ни философии; не хочу быть ни биографом, ни критиком: не хочу предписывать наставления ни гражданам, ни воинам. Я сказал и докажу вам это печатным, что я о другом думаю. Одни женщины меня занимают. Я беспрестанно рассуждаю о их добродетелях и недостатках, об их вкусе и капризах и посвящаю им перо мое, как украшению государств просвещенных! В награду же я ничего не требую, кроме ласкового взгляда и улыбки. Вы видите, что я не корыстолюбив.

Я. Улыбка сожаления?

Борькин. Одной улыбки, больше ничего!

Ах, я grand быть не желаю,
Я не comte, чинам не рад,
Я огнем d'amour пылаю,
Et d'un coeurje suis богат.

Apx. Фад.(говорит на ухо). Воля твоя, но эти люди не в своем уме.

Я (обращаясь к Борькину). Но мне кажется, что вы даже писали трагедии?

Борькин. Я достиг совершенства во всех родах: писал трагедии, комедии, драмы, оперы, водевили, оды, послания, элегии, баллады, песни, эпиграммы, сатиры, издавал журнал, отличился в критическом роде. Одним словом, писал все и обо всем с успехом, со славою. Правда, что едва я взял перо в руки, как люди, почитающие себя знатоками, во весь голос, не зная сами к чему и зачем, кричали: худо, ужасно, негодно! Но это был крик зависти; я не внимал ему и, как видите, неутомимо пишу и буду писать назло всем, до конца моей жизни. Даже завещание мое написал стихами в 180 листов, где именно прописано, что дети мои и родственники должны издать в свет все мои творения, которых у меня, кроме напечатанных, 326? пудов и два фунта.

Арх. Фад. О ужас!

Талантин. Литературный потоп!

Неучинский. Браво! аи да наши! На что науки? – Я в четырнадцать лет бросил ученье, ничего не читал, ничего не знаю – но славен и велик! Я поэт природы, вдохновения. В моих гремучих стихах отдаются, как в колокольчике, любовные стоны, сердечная тоска смертельной скуки, уныние (когда нет денег) и радость (когда есть деньги), в пирах с друзьями. Я русский Парни, Ламартин: если не верите, спросите у друга моего Лентяева.

Лентяев. Клянусь Вакхом – правда! Стихи друга моего образцовые – я вам докажу это печатным.

Арх. Фад. Хоть я в первый раз имею честь говорить с вами, но позвольте вам сказать откровенно, что вы заблуждаетесь. Вижу причины сего несчастного ослепления. Это самолюбие, взлелеянное снисхождением умных людей, бестолковыми или даже ироническими похвалами друзей и – позвольте досказать – невежеством. Если бы вы чему-нибудь учились, вы бы не так думали и делали.

Фиялкин. Ученость делает человека педантом, желчным, ученость для гения все равно, что узда для коня. Мы хотим на свободе прыгать в чистом поле между цветочками и кусточками, пастись в области воображения.

Арх. Фад. То есть вы хотите быть лошадками?

Лентяев. Но древние поэты, которых нам беспрестанно поставляют в пример и которых слава возросла до такой степени, что мы, ничему не учившись, знаем их имена, древние, говорю я, не знали того, что знают наши профессоры, а писали лучше их.

Арх. Фад. Позвольте вам сказать, что вы ошибаетесь. Древние поэты, которых слава пережила существование омогущественных империй, были просвещеннейшими людьми своего века. Гомер был в одно время поэт, историк, статистик, стратег, философ и мифолог. С его поэмою в руках путешественники поверяют ныне местоположения городов, рек, морей, им упоминаемых, и находят во всем удивительную точность. В Англии сделано исследование Илиады в анатомическом отношении, и доказано, что Гомер, в описании различных положений тела при борьбе и единоборстве, соблюдал величайшую верность. На Гомера ссылаются историки и географы; из его творения расплодилось многочисленное племя пиитических произведений, поэм, трагедий и проч. Виргилий – историк и этнограф в Энеиде, ученый домостроитель в Георгиках. Лукан – историк и политик в своей Фарсалии. Эврипид, Эсхил, Софокл – глубокомысленные философы, наставники своих сограждан. Одним словом, в бессмертных творениях древних видна высокая образованность, наука, возвышенная цель, и потому они навсегда останутся образцами.

Неучинский. А будто у нас нет образцовых сочинений – мои стихи помещены…

Арх. Фад. Полно, теперь спор не о словах, но об вещах.

Лентяев. Но какую же вы находите цель в творениях Анакреона, Тибулла, Горация, о которых говорят, что они воспевали только вино и любовь, подобно мне? – Я утверждаю, что поэзия не должна иметь никакой цели, кроме плавности в стихах и верного изображения чувствований.

Арх. Фад. Вы слышали звон, но не знаете, где он. Вы берете одно из условий за цель. Анакреон, Гораций и подобные им поэты имели в предмете отвлечь юношество от разврата, введенного азиатскою роскошью, и смягчить суровость стоической философии. Они воспевали радости невинных наслаждений, любовь и вино, но всегда начинали свои песни похвалою умеренности. Анакреон и Гораций советуют всегда примешивать в вино воду. Они равно презирали роскошь и безнравственность и призывали граждан к веселию после трудов, предпринятых для блага общего. Римляне и греки веселились только за ужином, после работы, а не с утра до вечера. Они пели за столом радостные гимны в честь Вакха и богини любви, но не составляли из того ремесла единственного занятия. Что же касается до древних элегий, то это образцы нежного чувства, душевной доброты, любви возвышенной, философии усладительной. Напротив того, ваши элегии, почтенные господа, выбранные по стишку из французских стихотворцев, похожи на французскую фарсу «Отчаяние Жокриса» (le desespoir de focrisse), или на жалобы мальчика, поставленного в угол за шалость. Смешно, и только.

Лентяев. Прошу не говорить так решительно о древних элегиях: это мой конек.

Арх. Фад. Разве вы знаете древние языки?

Лентяев. А это на что? – Я все знаю по инстинкту и понаслышке, и отчасти по переводам на французский язык, которого хотя я и не понимаю совершенно, но, как говорится – маракую.

Борькин. Я некогда писал о древних женщинах, но нигде не нашел, чтобы древние поэты учились.

Арх. Фад. Это может быть потому, что вы этого не искали, а отчасти и потому, что их биографии недостаточны. Но их произведения доказывают эту истину. Второе доказательство, что без наук нельзя быть великим, вы видите из того, что и новые поэты снискали всемирную славу учением. Например, все без исключения французские писатели, прославившие век Людовика XIV и царствование Людовика XV, учились в первостепенных коллегиумах. Клопшток, Вилланд, Гёте, Шиллер, Томас Мур, Лорд Байрон, Кембль, В. Скотт, Суте (Southey) и проч. кончили полный курс наук в лучших европейских университетах, и почитались в свое время отличнейшими студентами. Науки открывают поэтам новый мир, разрывают цепи воображения, которое у неучей всегда останется в тесных пределах, или, говоря вашим анакреонтическим языком, будешь всегда закупоренным в бутылке.

Неучинский. Но если кто не имел счастия учиться в университетах, неужели тот, по-вашему, осужден на вечное отвержение? Вспомните, что не все имели даже случай слушать университетские лекции.