Разрушенный мост

Не получится. В тот вечер, уже после ухода Рианнон, когда отец вернулся с работы, Джинни посмотрела на него другими глазами. Пытаясь представить его преступником. У нее не вышло; не было такого преступления, которое он смог бы совершить. А потом, в первый раз за неделю, она вспомнила о визите Венди Стивенс, сотрудницы социальной службы, и о том, как эта гостья заставила ее волноваться. В этом контексте сложно было не обращать внимания на странные разговоры о том, что ее отец сидел в тюрьме.

В тот вечер началась ее работа в яхт-клубе, поэтому они с отцом не смогли поужинать вместе. Джинни сказала, что перекусит, когда вернется, и вышла на улицу. Повернула возле парковки налево и оказалась на поле, усеянном колючими кустиками дрока и песчаного тростника, тут и там попадались небольшие впадины, похожие на лунки для гольфа. Поле тянулось до самого устья реки, где в маленькой гавани у железнодорожной станции приютился яхт-клуб. Вечер был жаркий, солнце заливало светом покатые холмы за главной дорогой, а безоблачное небо над ними казалось ярко-голубым. Ленивые толстые лохматые овцы, завидев ее, неспешно отходили в сторону. Теплые огни гавани, тишина… Таким было ее королевство. Здесь Джинни была дома.

Гарри Лайм, обладатель голубых глаз и длинных ресниц, был молод, невысок и коренаст. Они с Энджи были амбициозны и мечтали, что их ресторан станет знаменит. Но это не мешало им веселиться и быть дружелюбными. Ростом Энджи была под стать мужу, но смешило ее другое. Она была остроумнее Гарри, циничнее и практичнее. И отвечала за порядок на кухне, пока Гарри занимался залом. У них работали двое студентов, которые обслуживали столы, пожилая посудомойщица и девочка по имени Гвен, помогавшая Энджи на кухне. Джинни должна была накрывать столы, складывать салфетки, следить, чтобы сырные тарелки и плошки с печеньем регулярно обновлялись, посыпать блюда зеленым луком и стружкой сельдерея, приносить соль и перец и выполнять любые поручения Гарри и Энджи. Джинни очень быстро поняла, что эта работа ей по душе. Ей нравилась атмосфера на кухне: здесь было чисто и жарко, кипели работа и энергия, и кто-нибудь непременно то от души ругался, то вдруг затягивал песню. Ей нравились оба обеденных зала: главный – просторный и прохладный, окна которого выходили на яхты, реку и маленький деревянный железнодорожный мост, и малый, где находился бар, вечно утопающий в клубах дыма. Гарри метался между ними, демонстрируя широкую улыбку и отсутствие зуба, машинально забрасывая в рот одну оливку за другой и постоянно подтягивая норовившие сползти брюки.

* * *

Спустя полчаса Джинни настолько освоилась, что смогла рассказать Гарри и Энджи, что собирается работать и в «Драконе» тоже.

– Этот чудак Калверт настоящий псих, – заметил Гарри. – Тебе так не кажется, дорогая?

– Если и не был до того, как ты начал всем об этом твердить, то теперь точно стал, – ответила Энджи, помешивая какой-то соус.

– Да перестань! Ты бы слышала, что он говорит о нашем ресторане. Клянусь, это очень обидно. И знаешь, что я видел у него в кафе пару дней назад? Я просто мимо шел и заглянул в окно, а там все стены картинами увешаны!

Мистер Калверт увлекся живописью совсем недавно. Джинни решила заступиться за него, хотя считала, что его картины просто чудовищны.

– Он их сам рисует, – сказала она. – Они…

– Сам?! – поразился Гарри. – Он рисует картины и вешает их в своем кафе?

– Он их так продает, – объяснила Джинни. – На каждой есть ценник.

– Что? Серьезно, продает? Разве они хорошие?

– Ну…

– Не смей мне врать, – предупредила Энджи. – Я сразу замечу.

– И сколько он за них просит? – не унимался Гарри.

– Обычно, фунтов сорок или пятьдесят.

Джинни нарезала багеты и раскладывала ломтики в маленькие хлебные корзинки. Гарри задумчиво взял один и принялся отщипывать от него кусочки, явно поглощенный мыслями о картинах мистера Калверта.

– И что, кто-то покупает? – спросил он, закидывая хлеб в рот.

– Не знаю. Завтра спрошу.

– Ты только посмотри на себя! Ну и поросенок, – вмешалась Энджи, обращаясь к мужу. – Весь в крошках. Уходи отсюда и займись делом! Давай же!

Подмигнув Джинни и отправив в рот еще кусочек хлеба, Гарри Лайм ушел с кухни, забыв лимон, за которым приходил. Энджи заметила его на столе и попросила Джинни отнести лимон в бар.

– Вот балбес! Он и штаны свои забудет, если их к нему не пришить.

Когда Джинни вернулась, в кухне был кое-кто еще. Он сидел за столом и быстрыми, аккуратными движениями нарезал морковь на маленькие, размером со спичечную головку, кусочки.

– Энди! – радостно воскликнула она. – Ты что здесь делаешь? Неужели уволился из «Замка»?

– Получил отставку. Ничего страшного, все справедливо. Я был следующим в списке. Передай тарелку.

– В каком списке? – Джинни села рядом и стала заполнять мельнички для соли и перца.

– Карлос, шеф-повар, увольняет людей в определенной последовательности: кто раньше пришел, раньше и вылетает. Иногда его мошеннические схемы раскрывают, и тогда он ищет виноватых. Тех, кто будет наказан. Боже, видела бы ты нас вчера вечером. Мы все собрались, а он приготовил глинтвейн…

– Глинтвейн летом? – удивилась Энджи.

– Что такое глинтвейн? – спросила Джинни.

– Вино со специями. Подогреваешь, добавляешь корицу, гвоздику и прочее и пьешь после катания на лыжах. Я знаю, для лета этот напиток не подходит, но Карлос же ненормальный. Совершенно чокнутый. Отправил меня в бар за портвейном, чтобы, как он говорит, «сделать покрепче». А в бар пришлось идти потому, что босс поставил новый замок на винный погреб, и Карлос еще не подобрал ключи, но дай время – подберет. Ну так вот, иду я в бар, а там Барри, пьяный в дымину, дает мне вместо портвейна бренди. «Бренди для моего доброго друга Карлоса, – так и сказал. – Отнеси ему бренди». Я и принес. Карлос взял бутылку и говорит: «Смотрите, парни, отличный валлийский портвейн. Сейчас согреем вас изнутри». А мы, надо сказать, к тому моменту и так уже неплохо разогрелись, пот с нас в три ручья лил. В общем, разливает он спиртное – мне кажется, это был «Реми Мартин» или что-то такое же приятное, – снимает с газовой горелки кочергу… и сует ее внутрь. Кочерга, понятно, раскалена докрасна, поэтому как только она касается напитка – вжух! Пары? вспыхивают. Пламя аж до потолка, у Карлоса брови сгорели, официанты визжат от ужаса… И тут входит наш босс. «Что происходит? О, великий боже! Боже! Что случилось?» – спрашивает он, и тут Карлос тычет в мою сторону кочергой. И говорит: «Ох уж этот персонал, им бы только развлекаться. Ладно еще пока ножи глотали, хотя и это плохо, но теперь они огнем плюются». «Вон! – кричит, конечно, босс. – Пошел вон!»

– Удивительно, что их ресторан вообще еще существует, – заметила Энджи.

– Такая вот история, – подытожил Энди. – Но было весело. Карлос дал мне с собой половину копченого лосося. Пришлось ее к ноге привязать, чтобы вынести мимо швейцара. Мы с Дафиддом теперь только им и питаемся – и еще фасолью. В среду перевезем трейлер на пляж. Заходи.

– Зайду, – пообещала Джинни.

Последние лучи заходящего солнца били в открытую дверь, кухня тонула в их золотистых отблесках, и все было замечательно. Энди вернулся, значит, все хорошо.

Утром, помогая в «Драконе», Джинни присмотрелась к работам мистера Калверта. Он обожал научную фантастику, и это нашло отражение в сюжетах его картин: на них были изображены женщины в бронзовых корсетах, сражавшиеся с гигантскими зелеными ящерицами, или закаты на Юпитере, отличительной особенностью которых были длинные грязно-фиолетовые тени, протянувшиеся в совершенно неправильном направлении. Цвета были такими яркими и неуместными, что Джинни неприятно было даже просто смотреть на них. К тому же по опыту она прекрасно знала: рисовать людей непросто, но, если как следует присмотреться и как следует попытаться, рано или поздно ты поймешь устройство человеческого тела. Однако картины мистера Калверта доказывали обратное. При этом все они носили гордые названия вроде «Космическая академия» или «Восход Драконов». Джинни и монетки бы за них пожалела, но на картинах были небольшие ценники: 40 фунтов, 50 фунтов…

Мистер Калверт ей нравился, поэтому приходилось притворяться, будто ей нравятся и его работы.

Впрочем, в тот день у нее на уме было совершенно другое, кое-что, о чем не следовало рассказывать Рианнон. Смена заканчивалась в полдень, и Джинни тут же убежала из ресторана и спустилась по склону холма к станции. Времени оставалось как раз достаточно, чтобы успеть на дневной поезд до Портафона.

Без четверти час она уже была на месте. Вокзал находился рядом с гаванью, где когда-то сновали рабочие, разгружая груз сланца с кораблей. Теперь тут сновали дорогие прогулочные яхты. Побродив немного вокруг, Джинни присела на швартовую тумбу, чтобы съесть жаренную картошку и яблоко, а потом отправилась на поиски Юбилейной аллеи.

Она не слишком хорошо представляла, о чем будет говорить с сестрой Рианнон. И не знала даже, хочет ли вообще этого разговора. Сердце колотилось как перед выходом на сцену, то и дело накатывало беспокойство. Отыскав на мощенной сланцевыми плитками аллее нужный дом, Джинни прошла мимо – до конца улицы, прежде чем смогла собраться с духом.

Вернувшись, она позвонила в звонок. Узкий садик перед домом выглядел очень ухоженным, дорожку обрамляли кустики яркой герани. На окнах – в отличие от остальных домов на этой улице, – не было занавесок, видно было, что и внутри все такое же аккуратное и ухоженное.

Дверь открылась. На пороге показалась женщина. Она прищурилась от яркого солнечного света, прикрыла рукой глаза и тут же удивленно отшатнулась.

– Вы миссис Мередит? – спросила Джинни. – Сестра Рианнон?

Хелен Мередит выдохнула и провела рукой по темным волосам. Джинни она узнала и теперь явно была потрясена.

– Заходи, – сказала она, наконец, отступая в узкий коридор. – Итак… Ты Джинни, верно? Боже, прости за мое… Просто я очень удивилась, только и всего. Она тебе рассказала, да?

– Она моя подруга.

Джинни шагнула в дом, и Хелен закрыла за ней дверь. Наступило неловкое молчание, потом они обе заговорили одновременно. Джинни сказала:

– Простите, говорите вы.

– Я хотела предложить тебе кофе или еще чего-нибудь.

– Спасибо! Да, я бы…