Гаргантюа и Пантагрюэль

– Ну, сегодня, – сказал дворецкий, – если нас станут поджаривать, то мы не подгорим, потому что мы хорошо прошпигованы. О, мальчуган, славно ты нас окрутил: увижу я тебя когда-нибудь папою!

Глава оканчивается разговором между Гаргантюа и гостями, состоящим из непереводимых острот и игры слов, а также непристойностей.

ГЛАВА XIII. Как Грангузье узнал об изумительном уме Гаргантюа, когда тот изобрел подтирку

К концу пятого года Грангузье, возвратившись после поражения канарийцев, навестил своего сына Гаргантюа и был этим обрадован так, как мог обрадоваться такой отец при виде такого своего сына. Целуя его и обнимая, он расспрашивал о том и о сем из области Ребячьих интересов. При этом он выпил и с сыном и с нянюшками, у которых тщательно расспрашивал, держат ли они его в чистоте и опрятности. На это сам Гаргантюа ответил, что он завел такой порядок, что во всей стране нет мальчика чище его.

– Как так? – спросил Грангузье.

– После настойчивых и любопытных опытов, – отвечал Гаргантюа, – я изобрел способ подтираться, самый знатный, самый блестящий, самый удобный, какой только когда-либо видели.

– Какой способ? – спросил Грангузье.

– Сейчас вам расскажу, – сказал Гаргантюа. – Однажды я подтерся бархатным кашнэ одной барышни и нашел это неплохим, потому что мягкость шелка доставила очень большое наслаждение. Другой раз шапочкой – то же самое. Третий раз – шейным платком; затем – атласными наушниками; но чертова куча золотых шариков ободрала мне весь зад. Антонов огонь в кишки ювелиру, который их сделал, и барышне, которая их носила! Боль прошла, когда подтерся шляпой пажа, отделанной перьями по-швейцарски. Присев однажды под кустом, я нашел мартовскую кошку и подтерся ей, но ее когти изъязвили мне весь задний проход. На следующий день я вылечился, подтершись перчатками матери, надушенными бензоем. Подтирался шалфеем, укропом, анисом, майораном, розами, ботвой от тыквы, свеклы, капустными листьями, виноградными, девичьей кожей, травой-акулинкой (она краснеет от этого), салатом латук, шпинатом… Все это было весьма полезно для ног. Потом еще брал крапиву, бурьян, почечуй, живокость, но у меня сделалось кровотечение. Вылечился, подтираясь гульфиком.

«Я обратился затем к простыням, одеялам, занавескам, скатертям, салфеткам, носовым платкам, женским халатам.

Все это мне доставило большее удовольствие, чем шелудивому, когда его скребут.

– Вот как! – сказал Грангузье. – Но чем же подтираться лучше всего?

– Я уже подошел к этому, скоро и вы все узнаете. Подтирался я сеном, соломой, паклей и волосом, шерстью, бумагой. Но:

Всегда на передочке замарает,
Кто зад бумагой подтирает.

– Как, мое яичко золотое, – сказал Грангузье, – ты уж и стихами говоришь?

– Да, да, мои король, – ответил Гаргантюа.

– Ну, – сказал Грангузье, – вернемся к нашему предмету.

– К какому предмету?

– К подтиранию.

– А не хотите выставить большой бочонок бретонского, если я припру вас к стенке?

– Непременно, – сказал Грангузье.

– Нет нужды подтираться, если нет г… А г… не бывает, не… потому, значит, надо раньше…, чем подтираться.

– Ого, – сказал Грангузье, – какой ты здравомыслящий мальчуган!

Я тебя на этих же днях представлю к докторской степени, ты умен не по возрасту. Но продолжай, пожалуйста, свое подтиральное рассуждение. Клянусь бородой, вместо одного бочонка, ты получишь шестьдесят бочек хорошего бретонского, которое, однако, идет не из Бретани, а из доброго Веррона[20 - Веррон (Вернон) – область, расположенная между Луарой и Вьенной.].

– Потом я подтирался, – продолжал Гаргантюа, – колпаком, подушкой, туфлей, охотничьим ягдташем, корзинкой. Какая скверная подтирка! Затем – шляпами. Обратите ваше внимание: есть шляпы гладкие, есть шерстистые, есть ворсисто-бархатные, есть шелковистые, атласные. Но лучше всех шерстистые: отлично подчищают. Затем приходилось подтираться курицей, петухом, цыпленком, телячьей шкурой, зайцем, голубем, бакланом, адвокатской сумкой, капюшонами, чепцами, птичьим чучелом.

«В заключение говорю вам и удостоверяю, что нет лучшей подтирки, чем гусенок с нежным пушком, только надо его взять за голову, когда кладешь между ног. Тогда чувствуешь удивительную приятность нежности его пуха, и от теплоты самого гусенка, которая передается по прямой кишке и по другим внутренностям доходит до области и мозга.

«И не верьте, что блаженство героев и полубогов в Елисейских Полях проистекает от златоцвета, нектара и амврозии, как болт старухи. По моему мнению, блаженство их в том, что они подтираются гусятами; таково и мнение магистра Иоанна Шотландского».

ГЛАВА XIV. Как некий софист обучал Гаргантюа латыни

Услышав такие речи, добряк Грангузье изумился и восхитился, видя столь высокий разум и удивительное соображение сына своего Гаргантюа. И он сказал его нянюшкам:

– Филипп, царь македонский, узнал ум своего сына Александра по тому, как он искусно правил конем, который был до того необуздан и страшен, что никто не осмеливался сесть на него, так как всех всадников сбрасывал он с себя – одному шею сломает, другому – ноги, тому – череп, этому – челюсть.

Наблюдая все это на ипподроме (так называлось место, где выезжали лошадей), Александр подметил, что ярость лошади происходит только от страха, который внушает ей собственная ее тень. Тогда, вскочив на коня, он пустил его против солнца, так что тень падала сзади, и таким способом сделал коня послушным своей воле. По этому отец узнал, что у сына его божественное разумение, и приставил к нему наставником в науках Аристотеля, которого чтили в ту пору выше всех философов Греции. Но я скажу вам, что по одному этому разговору, который я сейчас перед вами имел с моим сыном Гаргантюа, я познал, что в его разуме есть что-то божественное, столь он остер, тонок, глубок и ясен, и достигнет высокой степени мудрости, если его хорошо образовать. Поэтому я хочу поручить его какому-нибудь ученому, чтобы научить его по его способностям, и ничего не пожалею для этого.

Действительно, ему указали на одного великого ученого софиста по имени магистр Тюбаль Олоферн, который обучил Гафгантюа азбуке так хорошо, что он говорил ее наизусть в обратном порядке; на что ушло пять лет и три месяца.

Потом прочел с ним Доната[21 - Автор распространенной в средние века латинской св. Иеронима.], а также Фацета, Тэодолэ и «Параболы» Алана[22 - Сочинения этих авторов были напечатаны в 1410 г. в Лионе и составляют чаем …Восьми нравственных сочинителей» – поучительного школьного сборника. Алан (из Лилля); жил в XII веке (ученик Абеляра).], на что ушло тринадцать лет, шесть месяцев и две недели. Заметьте, что одновременно он учил Гаргантюа писать готическим шрифтом, и тот переписал все эти книги, потому что искусство печатания еще не было изобретено.

Гаргантюа носил обыкновенно большой письменный прибор, весивший более семи тысяч квинталов[23 - Старинная мера веса.], пенал из которого равнялся по толщине и величине колоннам аббатства Энэ[24 - Аббатство в бассейне Роны, где от старинного римского храма осталось четыре громадных античных колонны.], а чернильница висела на толстых железных цепях и равнялась вместимостью огромной бочке.

Потом Тюбаль прочел ему «De modis significandi»[25 - «О наклонениях».] с комментариями Гуртебиза, Факина, «Беззуба» Галео, Иоанна Тельца, Биллонио, и кучи других. На это пошло времени свыше восемнадцати лет и одиннадцати месяцев.

Он так хорошо изучил этот труд, что на испытании ответил все наизусть от конца к началу и на пальцах и сказал матери, что «De modis significandi» не есть наукой. Затем Тюбаль прочел «Церковный календарь». На это пошло шестнадцать лет и два месяца, когда названный наставник его умер:

В тысяча четыреста двадцатом.

От болезни, причиняемой развратом.

Затем у него был старый кашлюн[26 - Проповедники того времени имели обыкновение усиленно откашливаться и отмечали в рукописях своих проповедей места, где полагается кашлять.], по имени магистр Жоблэн Бридэ, читавший ему Гугуцио[27 - Автор грамматики и словаря.], Эврара «Греческий язык»[28 - Эврар Бетюнский, автор трактата по греческой этимологии, употреблявшегося с XIII по XVI век.], «Доктринал»[29 - Основы латыни в латинских стихах поэта Александра Вильдье (1242 г.).], «Части речи»[30 - Краткая грамматика того времени.], «Что сие есть»[31 - Такое же сочинение в вопросах и ответах.], «Дополнение»[32 - «Дополнение к хроникам» – исторический конспект, составленный Филиппом Бергамским.], сочинение Мармотрета[33 - Комментатор библии.], «О поведении за столом»[34 - Поэма Жана Сюльпикса.], Сенеки «О четырех кардинальных добродетелях»[35 - Сенеке ложно приписывается этот труд, автор которого – Мартин, епископ Брагский (583 г.).], Пассавенто[36 - О Флоренции XIV века.] с комментариями к нему, и, наконец, на праздниках – «Спи бестревожно»[37 - Сборник проповедей на главные годовые праздники.]. Сверх того еще другие труды из такого же теста, от чтения которых поумнел он так, что после таких уже не пекли.

ГЛАВА XV. Как отдали Гаргантюа другим педагогам

Тогда отец его заметил, что сын занимается, действительно, очень хорошо и тратит на это все свое время, но все-таки не извлекает никакой пользы и – что хуже – от занятий своих глупеет, становится все рассеяннее и бестолковее. Когда он пожаловался на это дону Филиппу де-Марэ, вице-королю Папелигоссы, то услышал, что лучше было бы сына вовсе ничему не учить, чем под руководством таких наставников изучать такие книги; потому что их наука – глупость, и ученость их – чистейший вздор, которым они только оскопляют добрые и благородные умы и портят цвет нашей молодежи.

– Возьмите, – сказал он, – кого-нибудь из современных молодых людей, кто проучился всего года два: в случае, если он не окажется лучше вашего сына в рассудительности, красноречии, толковости, в порядочности, в уменье вести себя в обществе, – можете считать меня свинорезом из Бренны.

Грангузье это понравилось, и он приказал, чтобы так было сделано.

Вечером, во время ужина, названный де-Марэ привел одного из своих юных пажей, Эвдемона, из Вилльгонжи. Паж был так хорошо причесан, разодет, вычищен, так хорошо держался, что скорее походил на маленького ангела, чем на человека. Затем Марэ сказал Гаргантюа:

– Видите этого отрока? Ему нет еще двенадцати лет. Посмотрим, если угодно, какая разница между знанием ваших болтливых пустомель прежнего времени от современных молодых людей.

Опыт понравился Грангузье, и он приказал пажу произнести речь. Тогда Эвдемон, попросив разрешения на это у своего господина, вице-короля, встал со шляпой в руках и, с открытым лицом, румяными устами, уверенным взором, с юношескою скромностью глядя на Гаргантюа, начал хвалить и превозносить последнего: во-первых, за его добродетели и добрые нравы, во-вторых – за его ученость, в-третьих – за благородство, в-четвертых – за телесную красоту, и в-пятых – мягко стал убеждать его относиться с особым почтением к отцу, который приложил такие старания, чтобы обучить его; и, наконец, просил соблаговолить считать его смиреннейшим из своих слуг, ибо другого дара он не просит теперь у небес, кроме того, чтобы ему была оказана милость угодить Гаргантюа какой-нибудь приятной услугой.

Все это было сказано со столь подобающими жестами, с таким отчетливым произношением, так красноречиво и на таком изысканном латинском языке, что паж походил скорее на Гракха, Цицерона или Эмилия прошлых времен, чем на современного юношу. Гаргантюа же сумел в ответ только зареветь коровою, спрятав лицо в шапку, и нельзя было вытянуть из него ни одного слова, – как звука из мертвого осла.

Отец разгневался до того, что тут же хотел убить магистра Жоблэна. Но де-Марэ прекрасными доводами предостерег его от этого, и гнев его утих. Он велел только уплатить учителю жалованье, напоить его по-богословски, а после чтоб убирался ко всем чертям.

– По крайней мере, сегодня, – сказал он, – его хозяину ничего не будет стоить, если случайно он подохнет, напившись как англичанин.

Когда магистр Жоблэн покинул дом, Грангузье посоветовался с вице-королем, какого сыну можно предоставить учителя, и они уговорились, чтобы на эту должность поставить Понократа, воспитателя Эвдемона, и что все они вместе отправятся в Париж для ознакомления с обучением французских юношей того времени.

ГЛАВА XVI. Как Гаргантюа был послан в Париж, и о громадной кобыле, на которой он ехал, и как она уничтожила оводов в округе Бос