Встреча с хичи. Анналы хичи

* * *

Теперь нужно напомнить, что пока я был охвачен депрессией, в мире происходило много чего. Множество событий происходило со множеством людей в мире – во всех мирах и в пространстве между ними. Я просто тогда о них не знал, даже если в них участвовали люди (и нелюди), которые мне знакомы. Позвольте привести пример. Мой еще-не-друг Капитан, один из тех извращенцев-насильников-Санта-Клаусов, которые наполняли мои детские сны, начинал пугаться гораздо больше, чем я когда-либо боялся хичи. Моему прежнему (вскоре снова станет настоящим) другу Оди Уолтерсу Младшему вскоре предстояла встреча – она ему дорого обойдется – с моим некогда другом (и недругом) Вэном. И мой лучший друг из всех (примите во внимание, что он не «реален») Альберт Эйнштейн собирался удивить меня… Как все это сложно! Ничего не могу сделать. Я жил в сложное время, и жизнь моя была сложна. Теперь, когда я расширился, все это встало на свое место, но тогда я о многих частях даже не подозревал. Я был стареющим человеком, угнетенным сознанием греховности; и когда моя жена вернулась домой и обнаружила, что я сижу в шезлонге и смотрю на Таппаново море, она сразу воскликнула:

– Робин! Что с тобой?

Я улыбнулся ей и позволил поцеловать себя. Эсси часто бранится. Она также любит меня, а это многого стоит. Она высокая. Стройная. У нее длинные золотистые волосы; когда она в роли профессора или бизнесмена, убирает их в тугой пучок, а ложась спать, распускает их. И, не подумав, не откорректировав свои слова, я выпалил:

– Я разговаривал с Зигфридом фон Психоаналитиком.

– А, – сказала Эсси, выпрямляясь. – О.

И, задумавшись, принялась доставать булавки из своего пучка волос. Прожив с человеком несколько десятилетий, многое о нем узнаешь, и я следил за ее мыслительным процессом, словно она рассуждала вслух. Конечно, она встревожилась, что мне понадобилось говорить с психоаналитиком. Но в то же время она очень верила в Зигфрида. Эсси всегда считала, что она в долгу перед Зигфридом, потому что знала: только с помощью Зигфрида когда-то давно я смог признаться себе, что влюблен в нее. (А также в Джель-Клару Мойнлин, что и составляло проблему.)

– Не хочешь ли рассказать мне, в чем дело? – вежливо спросила она, и я ответил:

– Возраст и депрессия, моя дорогая. Ничего серьезного. Только временное. Как твой день?

Она изучала меня своими всевидящими диагностическими глазами, распуская длинные светлые волосы. Строила ответ в соответствии со своим диагнозом.

– Ужасно устала, – сказала она наконец, – и мне нужно выпить. Тебе, я думаю, тоже.

Мы выпили. В шезлонге нашлось место для нас обоих, и мы смотрели, как луна садится в направлении Джерси, а Эсси рассказывала мне о своем дне и не очень допытывалась о моем.

У Эсси своя жизнь, и очень напряженная – удивительно, что она неизменно находит в ней много места и для меня. Помимо своих предприятий, она провела утомительный час в исследовательском институте, который мы основали, чтобы внедрять технологию хичи в наши компьютеры. У хичи, по-видимому, не было компьютеров, они не рассчитывали курс своих кораблей, но у них были изящные идеи в пограничных областях. Конечно, это специальность Эсси, она доктор наук. И когда она говорит о своих исследовательских программах, я вижу, как она одновременно рассуждает: не нужно расспрашивать старину Робина, я могу просто справиться у программы Зигфрида и прослушать весь разговор. Я ласково сказал:

– Ты не так хитра, как думаешь, – и она смолкла посредине фразы. – Наш разговор с Зигфридом закрыт.

– Ха. – Самодовольно.

– Никаких «ха», – сказал я, тоже самодовольно, – потому что я заставил Альберта пообещать. Запись так запрятана, что даже ты не сможешь добыть ее, не уничтожив всю систему.

– Ха! – повторила она и наклонилась, заглядывая мне в глаза. На этот раз «ха» звучало громче и выразительнее, и перевести его можно было так: «Придется поговорить об этом с Альбертом».

Я посмеиваюсь над Эсси, но я и люблю Эсси. Поэтому я позволил ей уйти с крючка.

– Не хочу, чтобы этот запрет нарушался, – сказал я, – ну, из тщеславия. В разговоре с Зигфридом я был таким нытиком. Но я сам тебе все расскажу.

Она села, довольная, и слушала мой рассказ. Когда я кончил, она немного подумала и сказала:

– Поэтому ты испытываешь депрессию? Потому что ничего не ждешь впереди?

Я кивнул.

– Но, Робин! У тебя, возможно, ограниченное будущее, но боже! Какое прекрасное настоящее! Галактический путешественник! Один из богатейших магнатов! Неукротимый сексуальный объект, к тому же обладающий очень сексуальной женой!

Я улыбнулся и пожал плечами. Задумчивое молчание.

– Вопросы морали, – сказала она наконец, – не лишены разумности. Тебе делает честь, что ты задумываешься над ними. У меня тоже были сомнения, как ты помнишь, когда не так давно мне заменяли изношенные органы другими.

– Значит, ты понимаешь!

– Прекрасно понимаю! А еще я понимаю, что после того как решение принято, не нужно дергаться. Депрессия – это глупо. К счастью, – сказала она, вставая с шезлонга и беря меня за руку, – в нашем распоряжении есть отличный антидепрессант. Не хочешь ли последовать за мной в спальню?

Конечно, я хотел. И пошел. И скоро почувствовал, что мне не до депрессии – как всегда, когда нахожусь в постели с С. Я. Лавровой-Броудхед. И не прерывал бы этого наслаждения, даже если бы знал, что до смерти, вызывавшей депрессию, мне осталось меньше трех месяцев.

Снова говорит Альберт Эйнштейн. Мне кажется, лучше пояснить, что сказал Робин о Джель-Кларе Мойнлин. Она была исследователем с Врат, и он любил ее. Они вместе с несколькими другими оказались захваченными черной дырой. Одни из них могли освободиться за счет других. Это удалось сделать Робину. А Кларе и всем остальным нет. Возможно, это чистая случайность; может быть, Клара пожертвовала собой и освободила Робина; может, Робин впал в панику и спасся за счет других; даже сейчас невозможно сказать, что именно произошло. Но Робин, всегда остро испытывавший чувство вины, долгие годы представлял себе Клару в этой черной дыре, с остановившимся временем, все в том же моменте ужаса и отчаяния – и всегда (он думал) винящую его. Только Зигфрид помог ему избавиться от этого.

Вы можете удивиться, откуда я обо всем этом знаю, поскольку разговоры с Зигфридом закрыты. Ну, это легко. Я знаю об этом точно так же, как теперь Робин знает многое о том, чего он никогда не видел.

2. Что происходило на планете Пегги

Тем временем на планете Пегги мой друг Оди Уолтерс разыскивал некий кабак и некоего человека.

Я говорю, что он мой друг, хотя не вспоминал о нем долгие годы. Некогда он оказал мне услугу. Я этого не забыл. Если бы кто-нибудь сказал мне: «Эй, Робин, а помните, Оди Уолтерс помог вам получить корабль, когда он вам был нужен?», – я с негодованием ответил бы: «Черт побери, да! Я о таком никогда не забываю!» Но я, конечно, не думал об этом ежеминутно, и, кстати, в тот момент понятия не имел, где находится Оди и вообще жив ли он.

Уолтерса легко запомнить, потому что выглядит он необычно. Невысокий и некрасивый. Лицо в нижней части шире, чем в верхней, и потому он слегка напоминает дружески расположенную к вам лягушку. Он женат на красивой и неудовлетворенной женщине вдвое моложе его самого. Ей было девятнадцать лет; звали ее Долли. Если бы Оди спросил у меня совета, я бы ответил ему, что май и декабрь уживаются не очень хорошо – разумеется, если только, как в моем случае, декабрь не обладает необыкновенным богатством. Но Оди очень хотел, чтобы у него получилось, потому что очень любил Долли, и потому трудился ради нее, как раб. Оди Уолтерс был пилотом. Знал корабли любого типа. Он пилотировал воздушные корабли на Венере. Когда большой земной транспорт (который постоянно напоминал ему обо мне, потому что мне принадлежала значительная часть его стоимости и я назвал его в честь своей жены) оказывался на орбите вокруг Пегги, Оди приводил шаттлы, которые нагружались на корабле и разгружались на поверхности; а между приходами транспорта нанимался пилотировать любой корабль и выполнял любые задания, какие требовались в этом чартере. Подобно всем остальным на планете Пегги, он явился за 4х10 в десятой степени километров от места, где родился, чтобы заработать на жизнь, и иногда это ему удавалось, а иногда не очень. Поэтому, когда закончился один чартер и Аджангба сказал Оди, что есть другой, Уолтерс ухватился за него. Даже если это означало обшарить все притоны порта Хеграмет, чтобы отыскать нанимателей. А это не так легко. Для города, насчитывающего четыре тысячи жителей, Хеграмет перенасыщен барами. Их десятки, и в самых вероятных – кафе отеля, паб аэропорта, большое казино с единственным в Хеграмете ночным представлением – арабов, которые должны его нанять, не оказалось. Долли в казино, где она могла бы выступать со своими куклами, не было, не было ее и дома, во всяком случае, на телефонные звонки она не отвечала. Полчаса спустя Уолтерс по-прежнему бродил по плохо освещенным улицам в поисках своих арабов. Теперь он вышел за пределы более богатой западной части города. Нашел он арабов в кабаке на самом краю города, и они спорили.

Все сооружения порта Хеграмет временные. Это неизбежное следствие того обстоятельства, что Пегги – планета-колония. Каждый месяц, когда с Земли являлся новый транспорт с иммигрантами, население разбухало, как шар, в который накачали водород. Но в течение следующих нескольких недель оно постепенно сокращалось, колонисты перемещались на плантации, на лесоразработки и в шахты. Население никогда не опускалось до прежнего уровня, потому что ежемесячно появлялось несколько сотен новых жителей, так что приходилось пристраивать новые здания. Но этот кабак был самым временным из всех временных сооружений. Три плиты строительного пластика служили ему стенами, четвертую положили в качестве крыши, а стена, обращенная к улице, оставалась открытой для теплого воздуха Пегги. Но даже и так внутри было туманно и дымно, пахло табаком, коноплей, гарью ламп и кислым пивным запахом самогона, которым здесь торговали.

Уолтерс сразу узнал свою добычу по описанию агента. Таких не так уж много в порту Хеграмет. Конечно, арабов много, но богатых нет. И сколько среди них старых? Мистер Лукман даже старше Аджангбы, он толстый и лысый, и на каждом пухлом пальце у него кольцо, и многие с бриллиантами. Он вместе с несколькими другими арабами сидел в глубине кабака, но когда Уолтерс направился к нему, хозяйка преградила ему дорогу.

– Частная пирушка, – сказала она. – Они платят. Оставь их в покое.

– Они ждут меня, – заявил Уолтерс, надеясь, что это правда.

– Зачем?

– Ну, это не твое дело, – раздраженно сказал Уолтерс, стараясь представить, что произойдет, если он просто оттолкнет хозяйку. Конечно, сама по себе она не страшна, тощая, темноволосая молодая женщина с большими голубыми металлическими серьгами; но вот рослый мужчина с пулеобразной лысой головой, сидящий в углу и внимательно за всем наблюдающий, – совсем другое дело. К счастью, мистер Лукман увидел Уолтерса и неуверенно направился к нему.

– Вы мой пилот, – изрек он. – Пойдемте выпьем.

– Спасибо, мистер Лукман, но мне нужно домой. Я просто хотел подтвердить чартер.

– Да. Пойдемте. – Он повернулся и посмотрел на своих спутников, которые о чем-то яростно спорили. – Выпить хотите? – спросил он через плечо.

Он был пьянее, чем думал Уолтерс. Оди снова сказал:

– Спасибо, нет. Будьте добры, подпишите контракт.

Лукман повернулся и взглянул на листок в руках Уолтерса.

– Контракт? – Он на некоторое время задумался. – Мы должны заключить контракт?

– Таково обыкновение, мистер Лукман, – сказал Уолтерс. Терпение его подходило к концу. В глубине помещения спутники араба кричали друг на друга, и внимание Лукмана разделялось между Уолтерсом и спорящими.

И еще одно. В споре участвовали четверо – а всех, значит, было пятеро, если считать и Лукмана.

– Мистер Аджангба сказал, что вас будет четверо, – заметил Уолтерс. – Иначе перегрузка. А вас пятеро.