Без вины преступница

Галкин сидел, продолжая царапать пожелтевший от возраста ноготь на большом пальце левой руки. Оля не выдержала этой звенящей тишины.

– Я все поняла, Иван Андреевич. – Она приподнялась и сделала шаг в сторону двери, намекая, что ему пора. – Мой отец был мерзавцем. Но его уже нет в живых, и поэтому…

– Ты веришь, что ружье, которое давно висит на стене, когда-нибудь да выстрелит? Ты веришь в это, Оля? – вдруг спросил он.

– Что? Какое ружье? Какое еще ружье, Иван Андреевич? У отца не было никакого ружья! В этом доме нет оружия!

Она стала терять терпение. Ей надоели загадки прошлого и двусмысленность настоящего. И она есть хочет, картошки с огурчиками Аллы Ивановны, действительно бесподобными. И чаю попить. И подумать в тишине. И погоревать по Вадику, так странно ушедшему сначала из ее жизни, а потом из собственной.

А этот обиженный старик несет какой-то бред и ее заставляет все это слушать.

– Понимаешь… – Он снова безжизненно уставился в пролет окна. – Вот на стене висит ружье, заряженное. Об этом все знают, боятся его поначалу: оружие все-таки. Потом привыкают, почти забывают о нем. Никто уже не думает об опасности. А оно в один прекрасный день возьми и бабахни!

Оля испуганно попятилась.

Кого она впустила в дом, сумасшедшего? Он же безумный, сразу видно. Глаза остекленевшие, руки подрагивают, в углах рта сбилась слюна. И говорит бессвязно. А телефон остался в прихожей. Она даже добраться до него не успеет, чтобы вызвать помощь.

– Ты меня не бойся, Оля, я не сошел с ума. Это просто метафора.

Углы его увлажненного слюной рта ушли резко вниз. Галкин осторожно потрогал волосы, как будто они успели разлететься, как зонтики одуванчика. Поднялся.

– Я почему приходил-то, девочка… – Он поплелся в прихожую.

Оля двинулась за ним на приличном расстоянии.

– Я пришел потому, что ружье выстрелило.

– Какое ружье? Иван Андреевич, честно, вы меня пугаете!

Он хмыкнул. Подошел к зеркалу и очень осторожно надвинул кепку, будто боялся, что собьет все волосы и они опадут к его ботинкам. Потом повернулся к ней и произнес с удовлетворением:

– А тебе и надо бояться, Оля. Пришло твое время бояться, понимаешь? Ружье-то выстрелило не просто так, а со значением. – Он вытащил из раздувшихся карманов толстые перчатки, стал их натягивать. – Сначала умирает твой отец при весьма загадочных обстоятельствах. Теперь Синев, и тоже весьма странно.

– Вадик? Вы знали Вадика? Откуда вы?..

Она запнулась. Только сейчас до нее дошло, что именно ради этого Галкин к ней и пришел. Все, что было сказано там, на кухне, было предисловием. А самое важное, то, что ее интересует больше всего, приберег на потом. Но говорить об этом подробно он почему-то не хочет.

– Вы знали Вадика? Ответьте!

– Лично знаком не был. – Рукой в перчатке он вдруг принялся вытирать заслюнявленный рот.

Господи, до чего он противный! Стоит ли вообще ему верить?

– Лично с ним знаком не был, но вот с его отцом… Хотя, если разобраться, и с его отцом я не успел познакомиться при его жизни.

– Отец Вадика умер? – вытаращилась Ольга. – А с кем же тогда он меня знакомил? Папа и мама…

– Не было у него никого, давно не было. Мать ушла следом за отцом. Не выдержала горя, спилась. С кем он тебя знакомил – лучше бы спросить у него, но теперь и не спросишь. Да, кстати. Так ведь и уйду и не скажу, зачем приходил. Ты такая болтушка, Оля, все время перебиваешь старика! – Он гадко хихикнул и уже от дверей обернулся на нее с ухмылкой. – Фамилия того охранника, которого пристрелил твой папашка, была Синев. Игорь Синев. Он, а не кто-то, с кем тебя знакомили, был родным отцом твоего погибшего Вадика. Твой жених – сын убитого твоим отцом охранника. Так-то, девочка.

Галкин вышел на лестничную клетку. Вяло козырнул ей почему-то левой рукой и медленно пошел к лифту, не переставая бормотать:

– Зачем Синев-младший появился в твоем доме? Вопрос. Почему после этого твой отец прожил недолго? Вопрос. Почему после смерти твоего отца сам Синев-младший прожил недолго? Вопрос. Забытое всеми ружье стреляет, стреляет…

Глава 4

– Алекс! Алекс, я так больше не могу! – Тонкие крылья ее точеного носика, за который он выложил безумные бабки, нервно затрепетали. – Так больше продолжаться не может!

– Как так?

Он глубоко и с удовольствием затянулся и выпустил дым прямо в ее сторону. Нарочно. Чтобы она, наглотавшись дыма, поперхнулась, наконец, своими претензиями и перестала называть его Алексом.

Ага, не тут-то было. Она даже не заметила. Просто чуть отползла в сторону, чтобы лучше видеть его лицо, – как большая гладкая ящерица светло-шоколадного цвета. Уставилась на него карими своими глазищами. Прямо в его переносицу уставилась, хотя прекрасно знала, как это его нервирует.

– Алекс, – протянула она, разгоняя дым рукой, потому что он снова им занавесился, – что ты молчишь?

– Что я должен сказать, малыш?

Честно? Ему вообще сейчас не хотелось говорить. После бешеного часового секса он был сыт и расслаблен. Не хотелось не то что отвечать на ее вопросы – лень было даже моргать. Он бы с удовольствием сейчас прикрыл глаза и подремал с полчасика, а потом бы занялся делами.

Но эта чертова баба сводила его с ума не только в постели. Она уже полгода вытрясала из него душу, требуя, чтобы он развелся с женой. Поначалу его это забавляло, потом раздражало и приводило в бешенство. Теперь стало просто скучно.

Он бы давно избавился от этой девки, если бы не определенные удобства, с ней связанные. Плюс он много вложил в эти лицо, грудь, фигуру и ноги, чтобы позволить кому-то после себя пользоваться всем этим добром.

– Когда, Алекс? Когда ты с ней разведешься?

Она еще сдвинулась на кровати и чуть приподнялась. Тяжелая грудь, стоившая много больше ее точеного носика, колыхнулась, уперлась сосками в шелковую простыню. Хватит его еще на один раз или нет? Он засмотрелся, отвлекся и совсем пропустил ее следующие слова. Эхом догнало имя Стаса Бушина, его приятеля.

– Что ты только что сказала, детка?

Он повернулся на бок и глянул на ее рот с интересом. В меру пухлый, в меру сочный. Именно тот самый рот, какой он лично одобрил, когда явился с ней на прием к пластическому хирургу.

– Я сказала, что Стас Бушин, – кончик ее языка прошелся по силикону, обтянутому тонкой родной плотью губ, – разводится с женой и съезжается с Жанной.

– Да ладно! – Он недоверчиво хохотнул и тронул большим пальцем ее нижнюю губу, чуть ее комкая. – Не верю.

– Алекс, да погоди! – взвизгнула она и вскочила с кровати. – Я с тобой о серьезных вещах, а ты…

Она встала возле кровати, нервно переступая ногами, кусая губы и подергивая плечами, чтобы грудь соблазнительно колыхалась. Он засмотрелся, потом задумался.

Метр семьдесят девять отретушированного пластикой шикарного тела. Высокие скулы, пухлый рот, новый носик, ни единой складки на лице и шее. Все безупречно.

Но что же, мать твою, так скучно? От ее требований, от пустой болтовни или от мысли, что в ней нет ничего настоящего? В том числе, кстати, и мозгов. Их у нее, как он полагал, вообще нет, и это уже никакой хирург не исправит.

– Я тут подумал, – и грудь его дрогнула от еле сдерживаемого смеха, – подумал, детка, что наши с тобой дети могут родиться с твоим носом! Представляешь? Ты еще помнишь свой родной нос? Он же у тебя уточкой! Представляешь пацана с такой пипкой на лице? Вот умора, да?

И он заржал. Громко, с удовольствием. Его девушка, которой было слегка за двадцать пять и которая вполне могла быть его дочерью, оцепенела. Она даже рот приоткрыла, мысленно повторяя его слова. А потом рассвирепела.

– Ты! – прошипела она. – Ты сволочь, Алекс! Дети? Детей хочешь? А чего же твоя толстозадая женушка их тебе не нарожала, а?