Христиане

Взгляд Максимина был суров и безразличен. Быстро оглядев с головы до ног своего слащавого собеседника он прошествовал вглубь роскошного храмового строения.

– Вина! – скомандовал владыка чернокожему рабу, суетившемуся возле входа.

Кто-то из горожан учтиво подставил императору роскошное деревянное кресло с дорогой обивкой, в которое тот сию минуту разложился.

– Итак, Геркулий, я хочу знать… хочу знать, каким образом стало возможно, чтобы безумный плебс стал убивать благородных римлян посреди ночи, в их же собственных постелях! – произнес император воинствующим тоном, сурово глядя на сгорбившегося перед ним седовласого римлянина.

Яркий свет от зажжённых факелов осветил одеяние римского владыки. Его красный плащ распростерся на спинке дорогого кресла. Волосы его, кудрявые и темные, но с небольшой проседью, красиво обрамляли императорский лоб. Выразительные темные глаза вопросительно и грозно глядели на собеседника. Тонкие губы были сильно сжаты из-за настигнувшей владыку ненависти к окружающим. Легкая щетина на лице императора не уродовала, но придавала особый воинствующий шарм его лицу.

Максимин слегка отпил сладкого красноватого напитка из подданного рабом позолоченного кубка.

– Я жду твоего ответа, Геркулий… – без капли гнева в своем голосе вновь произнес император. – Как такое стало возможным?

Старик взволнованно, но все же произнес:

– Мой император… все дело в этих преступниках… Их имя христиане… Они не совершенно не слушаются закона… Они исповедают…

Император с ненавистью отшвырнул свой кубок с вином в сторону.

– Мне не важно, что они исповедают! – закричал Максимин. – Пускай исповедают что хотят! Но мне нужен закон! Закон!

Старик пугливо отшатнулся от гнева владыки.

Максимин был в гневе. Новости, приходившие из римской провинции Элии Капитолины, сильно разочаровывали его. Грабежи, убийства именитых горожан, дебоши на улицах, разгул всевозможных фанатиков…

Император поднялся со своего кресла. Взмахнув красным плащом, он прошелся вдоль белой колоннады роскошного храма Венеры. Его мысли в этот момент были не о проклятом городе, который римляне уже несколько столетий подряд не могли обуздать и успокоить. Император думал о новом военном походе. Его войско вот-вот должно было подступить к провинциям на Западе и захватить территорию вплоть до Халкедонского пролива. Однако в самый ответственный момент, когда Дайя был готов нанести своему главному противнику – Лицинию – поражение, и заставить его договориться о прочном политическом и военном мире, последний резко запросил перемирия. Лициний, подстрекаемый третьей стороной, убедил Максимина, что война будет им обоим невыгодна, и что в данное время им лучше объединится против третьего соправителя – Константина. В результате переговоров, оба императора заключили ряд соглашений. Они приостанавливали военные действия друг против друга до устранения общей опасности в лице Константина.

Этот мир был крайне не прочен. И Максимин Дайа это прекрасно понимал. Он знал, что Лициний не остановится и при первом же удобном случае непременно объединится с их общим врагом против самого Максимина. Однако правителю Востока нужно было прекратить бесчинства внутри провинций и вновь восстановить законность на управляемых территориях. Его главными противниками в этом деле были многочисленные фанатики, словно дурные ростки, появлявшиеся на всей территории бывшей Иудеи и угрожавшие всем благочестивым людям своей безнаказанностью в творимых ими преступных делах.

– Закон! Мне нужен закон! – вновь громогласно воскликнул Максимин.

Его голос, словно гром, обрушился на стены храма и отразился густым эхом в огромном позолоченном потолке.

– Мой владыка, – вновь заговорил Геркулий, – декурионы уже распорядились принять меры, чтобы наказать преступников и заставить их ответить за содеянное с несчастным сенатором Ахиллой.

Максимин хранил молчание, его взгляд был уставшим, губы сильно сжаты. Казалось, что он сильно желал отказаться от вверенной ему огромной власти.

– Какие меры, Геркулий, вы приняли?

– Стража будет выискивать среди этих прокаженных, этих людей… христиан, как мы их именуем, тех самых убийц… – нерешительно проговорил декурион Геркулий.

Император с ненавистью отвернулся от старика. Он заложил руки за спину и сделал несколько шагов вдоль величественной храмовой колоннады.

– Рим всегда был терпим к иным религиям и к народам, которые не исповедают наших богов, – решительно начал Максимин, – но Рим никогда не будет мириться с разбойниками, совершающими убийства и грабежи, какой бы сладкой религиозной ложью они не прикрывались…

– Мой император… – удивленно произнес Геркулий.

Император повернулся и внимательно взглянул на своего собеседника.

– Мне искренне жаль тех немногих невинных, которые пострадают от моего решения, но я хочу, чтобы этой мерзкой секты не стало…

– Здесь, мой владыка, в Aelia Сapitolina?

– Нигде, Геркулий, нигде… Нигде их не должно быть! – воскликнул император.

В глазах римского владыки сверкнула искренняя злоба.

– Я не могу вести справедливую войну с моими противниками, с противниками всего естественного и праведного, когда за моей спиной, в вверенных мне землях, царит разбой и безнаказанность. – суровым голосом продолжил император. – Я составлю закон, который навсегда покончит с этими безбожниками…

Геркулий покорно выслушал гневную речь императора и лишь слегка кивнул своей седовласой головой в знак согласия с владыкой.

Максимин устало махнул своей рукой и опустился в просторное кресло.

– Ступай, мой друг, – проговорил он, – я слишком устал после столь долгого пути, мне нужен отдых…

Вскоре император остался совершенно один, в своих темных покоях. Он лежал на просторном ложе, почти не раздевшись. Многомесячная, нескончаемая усталость терзала его тело. Но времени и возможности для успокоения у Максимина не было. Слишком грозное настало время. Император чувствовал, какая большая ответственность лежит на его плечах: не позволить Римской империи вновь скатится в пропасть гражданской войны. Владыка понимал, что если ему не удастся остановить честолюбивые устремления своих собратьев по имперской власти – судьба величайшей империи будет предрешена.

«Только закон. Закон и равноправие», – думал лежа на постели император. – «Закон и равноправие спасут нас всех».

Иудейская ночь опустилась на славный город Элию Капитолину.

Глава четвертая

Искушение Кифы

В воздухе стоял дурманящий аромат красивых благоухающих цветов, которые были обильно посеяны в больших глиняных вазах, стоявших неподалеку друг от друга по всему просторному двору. В центре просторной площадки, покрытой красивыми и блестящими узорчатыми плитами, красовался небольшой фонтан. Прямо из его центра поднималось небольшое возвышение, обрамленное глиняными фигурками, из которого красивой, ровной и белой струей плескала вода. Все пространство на задней стороне роскошного дома было покрыто абсолютной тишиной, которая прерывалась лишь слабым плесканием воды в роскошном фонтанчике, да щебетанием декоративных птиц. Небо в этот утренний час тоже было необычайно спокойным и безукоризненно голубым. Казалось, что повсюду, на всем свете, воцарилась первозданная гармония.

Кифа сидел в глубине этого райского сада. На нем уже не было того страшного черного одеяния, в котором он посещал епископа Ермона и собрание христиан. Юноша был одет в дорогую одежду, с прекрасной голубой вышивкой по краям. Его лицо было аккуратно выбрито, темные и густые кудри на голове высохли после мытья и теперь приятно блестели на солнце. Молодой человек расположился на просторной каменной скамье, и, слегка запрокинув голову назад, любовался красивым блестящим небом. Его загорелое лицо в этот момент было умиротворенным и казалось очень молодым и весьма привлекательным. Кифа ожидал, когда к нему из своих покоев выйдет сладкий объект его обожания.

Наконец она появилась.

Айелет вышла из-за небольшого, аккуратно подстриженного дерева. Казалось, что она какое-то время подглядывала за Кифой, не решаясь сразу подойти к нему. Девушка эта была весьма красива и, главное, очень молода. К тому же, ее родители были весьма богатыми и щедрыми людьми.

Едва Айелет проснулась, как к ней явились слуги и рассказали, что в саду ее ожидает молодой аристократ. Молодая римлянка уже на протяжении двух недель не видела Кифу, поэтому она немедленно поторопилась привести себя в порядок и выйти в сад своего дома. Прихорашиваясь, Айелет взглянула в небольшое зеркало. Увидев в нем свое отражение, девушка на несколько минут забыла об ожидавшем ее юноше. Она медленно поворачивалась из стороны в сторону, разглядывая свое почти обнаженное молодое тело. Глядя на свою белую, упругую кожу, красоту которой добавлял яркий солнечный свет, проникавший сквозь тонкие завесы на большом проходе, ведущий на балюстраду, девушка вдруг подумала про себя, что она слишком хороша для простого юноши.

«Я не отдалась бы даже самому Юпитеру», – с улыбкой на своих тонких губках подумала про себя Айелет.

Тем не менее, прекрасная римлянка вспомнила об ожидавшем ее юноше. Закончив одеваться, Айелет быстро спустилась в ухоженный и благоухающий сад, который был устроен и цвел позади роскошного дома ее родителей. Она не сразу подошла к Кифе, который, как ей показалось, сладко дремал, сидя на просторной каменной скамье. Девушка затаилась за небольшим декоративным деревцем, желая немного понаблюдать за своим обожателем. Наблюдая за юношей из-за своего укрытия, Айелет сразу же рассердилась на Кифу за то, что он не слишком почтительно ее ждал. Она без труда смогла рассмотреть, что его глаза были закрыты, а на губах застыла довольная усмешка.

«Подлец, нежится здесь на солнце… – злобно подумала про себя Айелет. – Вероятно, сейчас он полагает, что я схожу с ума и привожу себя в порядок, для того, чтобы предстать перед ним во всей своей красе!».

Гордая соблазнительница решила покинуть свое укрытие. Она быстро направилась в сторону Кифы, желая испугать его своим внезапным появлением.

Однако сон Кифы был чутким, как у пантеры. Он не раз оказывался в ночной засаде, вместе со своими собратьями ожидая очередную жертву для грабежа и убийства. Эти ночные вылазки христиан, в которых он достаточно долго принимал участие, сделали его чутким к любому приближающемуся звуку.

Он внезапно раскрыл свои глаза.

Айелет не дошла до дремавшего Кифы всего несколько шагов. Она оказалась сильно поражена его стремительным и гневным взглядом, который внезапно ее пронзил. Из-за этого хищного и пронизывающего взора девушка внезапно остановилась.