Граф Брюс

Граф Брюс
Иван Созонтович Лукаш

Со старинной полки
«О графе Брюсе кто не слышал – «сии птенцы гнезда Петрова… И Брюс, и Боур, и Репнин», но никто и ничего не знает по-настоящему о графе. Не знаю и я.

Только неведомая фигура его, дышащая холодным сумраком, и самое имя, с его странной живучестью, подымало во мне с детства невнятный страх…»

Иван Созонтович Лукаш

Граф Брюс

О графе Брюсе кто не слышал – «сии птенцы гнезда Петрова… И Брюс, и Боур, и Репнин», но никто и ничего не знает по-настоящему о графе. Не знаю и я.

Только неведомая фигура его, дышащая холодным сумраком, и самое имя, с его странной живучестью, подымало во мне с детства невнятный страх.

Рассказывают, что в магических зеркалах, в глубине кристалла, живут будто бы отражения мертвых. Такая же магическая живость есть и в мертвом имени графа Брюса.

Кажется, у всех русских, кто наслышан о нем, самое имя Брюса подымает невнятную тревогу и темный страх. И этот страх есть, вероятно, в потомке, – след подавленного глухонемого страха предка времен царя Петра.

Яков Брюс, Яков Вилимович…

В любом историческом словаре можно прочесть, как Брюс, обрусевший шотландец, едва ли не шотландских королевских кровей, младший сын Вилима Брюса, московского служилого человека, опочившего в 1680 году во Пскове, стал при царе Петре генерал-фельдцейхмейстером, графом, фельдмаршалом, президентом берг– и мануфактур-коллегий, сенатором, начальником артиллерии…

Царь Петр метал, рубил и мчался дальше, как грозный ветер, а вослед царю, на весь его бурелом, тихой поступью всюду подходил этот русский шотландец.

Яков Брюс как будто странно разъемлется на многих Брюсов, чтобы занять все главные команды в Петровой империи. Брюс – всюду, Брюс – опора Петра.

Иные птенцы гнезда Петрова из московского верховного боярства, едва обрившие бороды и выстригшие полы парчового прадедовского кафтанья, румяные, крупногубые, белотелые, с наивными московскими глазами, хотя и в сивых голландских париках, но понятны во всем. Они грубы, они телесны.

Одни чванятся новой спесью европейской, другие самодурствуют, буйствуют, палачествуют, третьи вдохновлены чудесной Бомбардией, четвертые, лукавцы московские, хитрят всеми мужицкими хитростями, подлаживаясь к немецкому обычаю царя.

Один граф Брюс непонятен во всем, он загадочен.

И как бы не чувствуется в нем тела, и как бесплотная тень скользит он, крадется среди гремящих, бряцающих, полнокровных людей и дел Петра.

Загадочен и знаменитый его Брюсов календарь.

Шесть лет, с 1709 по 1715 год, гравировщики гравировали на медных листах тот повсеместный месяцеслов на вся лета Господня, учиненный, изобретением неведомого библиотекаря Василия Киприянова, под надзором Якова Брюса.

На первом листе были круги (солнечный, лунный) и знаки зодиака, а в месяцеслове содержались изъяснения натуры, или естества планет и предзнаменования по планетам времен.

Будто бы все времена, образы и сроки России предуказаны Брюсом для тех, кто только потщится уразуметь его невнятные иносказания.

На Садовой улице, в Петербурге, видел и я гимназистом в узком чуланце старого книжника громадную книгу, подобную Библии, в деревянном гулком переплете, источенном червями, в трухе.

От темного дерева пахло сыростью, желтые листы дымились от пыли.

Книжник, я помню его имя, Нил Фомич, с голым черепом в желтоватом отблеске, постучал по переплету ногтем и торжественно сказал:

– Премудрость. Самая драгоценная. Брюсов календарь… Вот где вся тайна про Россию прописана, что и как. Только не понять…

Нил Фомич, по-видимому, так тайны и не понял. Не понял ее, конечно, и я.

Известно, что в Брюсовом календаре можно отыскать каббалу, астрологию, таинства алхимические, а в предсказаниях будущих времен пересказанная там глухая моль отреченных книг Московии, наше дремучее чернокнижие, звездочетничество, волшебные Громовники, Шестокрылы, Воронограи, Рафли и прочая бесовщина, отметенная со времен Стоглава благоверной Московией, но таившаяся подспудно.

В Петровы дни, ясные, ветреные, свежие, зачем-то понадобилось Брюсу отмкнуть заключенные книги Московии, ее ночное дремучее колдовство, отреченное чернокнижие и оставить его России открытым.

Точно обвел неслышный шотландец царя Петра навсегда заклятым колдовским кругом.

Вот он Яков Брюс, черный шотландец.

У него крадущаяся кошачья поступь. Оп тощ, невысок и горбат. У него совершенно бледное вытянутое лицо, запавшие узкие губы. Он ходит бесшумно, едва скрипит его трость, не слышно голоса.

Он точно без тела. Он во всем черном, белеются только концы его голландских манжет, он в черной шляпе, в черных башмаках. Его сивый тяжелый парик свисает кручеными прядями вдоль впалых щек.

Царь Петр, порывистый, сильный, жизнелюбивый, всегда кипит и блещет, как солнечный день со всеми свежими ветрами.

А за царем Петром скользит безмолвная, бесшумная тень – Яков Брюс, тень Петра.

И стал шотландец, Яков Брюс, мертвой тенью, он стал русским призраком.

В Петербурге, известно, что ни старый дом, что ни канал, то привидение. Петербург издавна заселен призраками. В казармах, в казенных зданиях, за любой колоннадой таятся они.

А вот о московской нежити что-то слышать не доходилось.

Москва ясная, простая, мужицкая и боярская, белотелая, ржаная и крупитчатая, где бы в ней завестись нежити? Разве подерутся где на Куличках или в брошенных банях козлобородые московские черти, самая деревенщина, с коровьими рогами.

Но той же тени графа Брюса, сенатора и генерал-фельдцейхмейстера, многих орденов кавалера, суждено было переселиться из Петербурга в Москву и стать там единственным, кажется, московским привидением.

Сухарева башня, запущенная и отсыревшая, и нынче стоит в Москве.

Уже никто не знает толком, что та осьмиугольная башня, первая архитектурная потеха молодой державы Петра, возведена после стрелецких бунтов в честь стольника Лаврентия Сухарева, приведшего Петру к Троице свой стрелецкий полк.

Впрочем, Сухарева башня давно была запущена и в забвении.

При царе Петре в палате под башней открыли было навигацкую и математическую школу, но скоро перевели школу в диковинный Санкпитербурх, а кукуевские немцы стали представлять под башней зазорные комедии, да никто к ним не шел.

Тогда башню наглухо заколотили.

Только при императоре Павле Петровиче отодрали прогнившие доски, и палаты, куда долго не достигал свет, были отведены под склады парусного холста адмиралтейств-коллегий.

При императоре Александре Павловиче, после московского пожара, в башне открыли казенный магазин сукон и прочих мундирных надобностей для комиссариата московского.

При императоре Николае Павловиче в обеих башенных залах устроили водохранилища из чугунных плит для воды, подымаемой паровыми машинами из Мытищ.

Башня так и стояла, темная, отсыревшая, в плесени.

И никто, кроме самого простого народа и старообрядцев московских, не знал о том, что в Сухаревой башне вот уже два века является граф Брюс.