ТриПсих

Пётр Иванович быстро сообразил какие замечательные возможности предоставляет ему знание этих самых овальных пространств! Он заталкивал туда всё, что надо быстро, буквально немедленно спрятать «с глаз долой» да так, чтобы никакие глаза это самое спрятанное не увидели, а ещё Пётр Иванович понял, что может свернуть в овальное пространство в любой момент из любого места, а вернуться в ортоугольное может в любом другом месте пройдя буквально пару шагов в овальном, а иногда и пары не надо проходить. Вот он входит в овальное, делает ровно шаг и выходит из овального в ортоугольное уже где-то в конце коридора, да ещё и за поворотом. Но так получалось не всегда, а только тогда, когда ему просто надо было в эту точку и он просто тут же сворачивал, но вот сколько раз он не пытался заранее продумать такой скачок – ничего не получалось, даже просто свернуть в овальное пространство не мог.

«А сокращу-ка я путь иначе не успеть…» – подумал как-то раз Пётр Иванович, увидев овальный проём. И врезался в стену лбом!

«Вот она! – воскликнул Пётр Иванович, наткнувшись на каталку. – Но это как так? – подумал он, слегка поджав губы, – я здесь несколько раз проходил – пусто было! Кто-то брал каталку кроме меня?»

В лабиринтах ортоугольных коридоров всегда встречались люди, но не в овальных!

Но размышлять некогда и Пётр Иванович, человек действий, хватает каталку и выталкивает её прямо возле кучи сплетённых тел…

«Что стоишь, дрыщь? Тащ-щы гадёныша!» – скрипучий женский голос откуда-то…

«Как так? – подумал Пётр Иванович, всматриваясь в кучу, – только ноги, руки, даже одна задница, вернее одна половина с одной ногой торчит, но ни голов, ни туловищ?»

Пётр Иванович подходит ближе, ме-едленно обходит… Получается так – из полупрозрачного серо-коричневого пространства торчат две пары женских ног, он хорошо знает эти ноги, и одна нога пацана, которого недавно доставили, причём как будто эти ноги воткнуты во что-то, а не торчат из чего-то…

Пётр Иванович тянет за одну женскую ногу, тонкая изящная и даже безобразный ботинок, в народе именуемый говнодавом, не портит её поскольку брючина задралась и обнажилась икроножная мышца… О! Пётр Иванович хорошо знаком с этой мышцей! Именно с неё Пётр Иванович обнажает женское тело… и именно её реакция определяет сценарий дальнейших взаимодействий с ним…

Конечно, начинается всё с лодыжек, отростков большой и малой берцовых костей на переходе к голеностопу… Совсем не просто так женщины на востоке носили там украшения, эдакие завлекалочки-привлекалочки внимания…

И Пётр Иванович совершенно непроизвольно проводит по открытой голени ладонью едва касаясь её поверхности… и нога как бы расправляется в ответ расслабляясь навстречу этому движению с едва слышным лёгким стоном вдох-выдоха… «Ах-х-х…» Рука перемещается к колену, мешает штанина, разрезать её плавно-тихо-осторожно не касаясь тела металлом ножа или острых ножниц, двигаться дальше… и поднявшись по бедру до заветного уровня – прекратить движение, сделать паузу, не прикасаться, а потом… потом слегка сжать пальцами внутреннюю поверхность бедра и… мягко-плотно приложить всю ладонь к нему как бы успокаивая волну возбуждения, тем самым давая начало новой волне… А за ней последует другая, а вслед за ней ещё одна волна… и волна за волной руки освобождают прекрасное тело… Но иногда изгибы тела прикрыты всего лишь тонкой шёлковой тканью, которая только подчёркивает завораживающие переходы линии бедра-талии, выделяя грудь, изящно переходя к подбородку выделяя едва заметную притягательную ложбинку…

«Тяни засранца! Не порти штаны!» – хрипит женский голос, и Пётр Иванович вздрагивает, не сразу сообразив – что, где и когда… то есть, где он и что происходит.

Грубый требовательный голос Клавдии совсем не похож на голос Клэи, обладательницы обнажённой ноги в говнодаве. Да, две Клавы, но одна Клэя, а другая Клавдия, для различия обращения. Обращаться и общаться приходится часто по совершенно разным поводам в том числе и не связанным со службой. Отзывчивость, готовность Клэи немедленно принять ласку и мгновенно ответить на неё, всегда так же мгновенно возбуждала – достаточно одного даже мимолётного прикосновения, где бы оно не происходило… и когда бы оно не происходило и каждый раз, раз за разом сколько бы раз не было.

В эти мгновения Пётр Иванович…

«Так, дети, всем снять трусы, построиться парами и подойти к дверям!» – одно из первых воспоминаний детства. Детей много, каждый у своего шкафчика, здесь девочки и мальчики, все голые, но не Петя! Петю долго уговаривают снять трусы, потому что в душе надо мыть все части тела, но Петя категорически отказывается это делать. Да и потом, годы спустя, уже мальчиком, не то, что голым быть в душе среди других голых, но даже в туалете он всегда старался зайти в отдельную кабинку. Какие писсуары в ряд с косыми взглядами соседа?! Один вид этих приёмных устройств приводит в ужас! Стоят мужики, трясут членами и смотрят как ты будешь трясти… своим, кстати совершенно нормальной величины – не большой и не маленький. У мальчиков детско-юношеские соревнования кто из них «выше-быстрее-дальше и сильнее», начинались с бросания камней по поверхности пруда, продолжались в прыжках и школьных забегах, а после школы плавно переходили в соревнования «Кто выше поссыт на сарай», далее следовало… но это по мере взросления… «Чья пися больше», «Кто быстрей додрочит» и «Чья струя круче стреляет». Обычные радости пубертатного периода, ну… ничего особенного, но… это как-то неправильно! Мочой пахнет, руки грязные, лица перекошенные, пыхтят, слюни изо рта… Противно. Но и отказаться нельзя – слабак, слизняк, издевательства. Костика, Петя дружил с ним, гнобили, издевались… писька у него была ма-аленькая и все смеялись, а потом как-то раз повалили на землю и стали на него писать: «Совсем х…к засох, надо полить чтоб не отвалился!» И смешно всем, и весело… А Пете страшно: «Ведь и я маленький, и у меня маленький, а вдруг он у меня тоже больше не вырастит, ведь Костя на два класса старше?»

Он так боялся показать свой маленький член, что весь день терпел, а после уроков ждал пока все не уйдут домой и только тогда бежал в туалет. Но однажды не дотерпел и описался на уроке литературы…

И это было ужасно! На следующий день он не пошёл в школу, отказался от завтрака и лежал на кровати лицом к стене, на которой висела огромная географическая карта… «Владивосток… Саппоро… Харбин…» – читал он названия городов, рассеянно переводя взгляд… И вдруг странное слово «Муданьцзян»! И тут же вспомнил разговор двух подвыпивших мужиков: «Как врач-лечебник я так скажу – размер вообще не важен! Главное, что бы юркий был!» И оба мужика хрипло засмеялись.

Он потрогал свой… вроде не маленький и… даже уже большой… а как это юркий? И… руки сами ответили на вопрос.

«Действуй давай, действуй! Не стой как ступор долбанный!»

Это Клавдия хрипит откуда-то из кучи! Она мягкая, большая, требовательная, жадная до объятий и поцелуев, в ней можно утонуть, задохнувшись от терпкого густого запаха её сто двадцати двухкилограммового тела… что сейчас и происходит… с пацаном, зажатым где-то между этими Клавами.

«Сейчас перестану жить! Дыш-шать! Дышать!» – рот широко раскрылся, лёгкие жадно всасывают пропитанный потом воздух! Что-то лезет в рот перекрывая и без того малое отверстие, челюсти сводит, зубы сжимаются и…! О, чудо! Воздух!

«Говнюк! Кусает! Опять кусает!» – завопила Клавдия в отчаянной попытке оттолкнуть от груди голову пацана. Но не может! Они переплелись и как бы слиплись все в чём-то густом и прозрачном.

Вообще-то ей всегда нравилось, когда её покусывают-пощипывают-придушивают и вообще, как бы насилуют, и любое такое действие со стороны хоть мужчины, хоть женщины, да кого угодно… возбуждают её. Но не сейчас, не в этой странной ситуации – она видит Петра Ивановича и каталку как будто из-под воды, но может дышать, и свой голос она слышит… но не может оттолкнуть от груди вдавившееся в неё лицо мальчика, да и вообще даже пошевелиться не может.

Пытаясь понять откуда конкретно исходит голос Клавдии, которую кусает пацан, Пётр Иванович обходит кучу, но странное дело, он передвигается по отношению к стенам, каталке, к источникам освещения, но куча при этом остаётся на месте, то есть он не может её обойти, это как бы часть пространства его самого. Но он может подойти ближе и потрогать, например ногу, например Клэи, что он только что и делал, может потянуть за ногу пацана, что он делает сейчас, но при этом он сам не двигается по отношению к коридору, каталке и фонарям.

«Ага, – соображает Пётр Иванович, здесь сразу как бы два пространства соединились, хотя… как это я между ними перемещаюсь? А, ну да! Если внимание на куче, то это пространство кучи, а если внимание на коридоре, то… то ничего не понятно. А я где? Кстати! А сама куча? Торчат ноги, а где остальное? В чём торчат? Куча тел на пересечение двух пространств образует третье пространство, в которое у меня нет доступа?»

У Петра Ивановича, конечно, возникала мысль, что он не вполне нормален, особенно после той встречи с профессором-шахматистом, но он не стал об этом размышлять, предпочитая просто пользоваться возможностью перемещения в разных коридорах, но тогда всё происходило как-то постепенно, было время ознакомиться и всё осмыслить, но сейчас!

«Да что же ты стоишь, как идиот старый!» Это опять Клавдия кричит.

«И что же она орёт-то!» Понятно, надо немедленно реагировать, а как реагировать, если не знаешь, что это такое перед ним? И не сошёл ли он всё же с ума, а всё происходящее – это типа галлюцинации! Но как осмыслить галлюцинацию находясь в галлюцинации? Хотя он как бы и задал себе такой вопрос, но может и сам вопрос всего лишь галлюцинация?

А может он просто спит и это просто такой сон? Тогда как проснуться?

Пётр Иванович потрогал ногу в говнодаве: «Всё правильно, это Клэя», – дёрнул за другую ногу, нога шевельнулась, а Пётр Иванович прислушался…

«Тащишь?» – послышалось из кучи.

«Всё правильно – Клава». Осталось потрогать самого себя, что Пётр Иванович и сделал, ухватившись двумя пальцами за ухо.

«Больно – всё правильно, это моё ухо, но…»

«Ты ещё в носу поковыряй!» – донеслось из кучи. Пётр Иванович вздохнул, поплотнее ухватился за ногу Клавдии и стал тянуть её на себя…

Нога отреагировала, а из кучи раздался тихий голос Клавы: «Петро, тащи… уж как можешь тащи, ведь откусит гадёныш сейчас что-нибудь… от меня…»

А «гадёныш» уже не сопротивляется, тело расслабилось… дыхание успокоилось, лёгкие уже не жаждут «воздуха-воздуха-во-о-здуха…»… «Дом, мой милый дом… – слышалось в его исчезающем сознании, – дом…»

О котором он так и не успел ничего рассказать маме…

Мама уходила-угасала-исчезала… ничего не просила, ни на что не жаловалась, молча смотрела… иногда еле заметно улыбалась, но не ему, а каким-то своим мыслям и видениям…

Каждую секунду, где бы он не находился, особенно возле дивана в комнате, где всегда плотно занавешено окно, где всегда тихо, улавливая малейшее движение руки или головы, слушая её дыхание, он видел-чувствовал-ощущал слабые вибрации её тела… каждая из которых была толчком для него, как всплеск в груди… но каждый раз, когда он пытался посмотреть в глаза, поймать её взгляд, она уже опускала веки или отворачивалась, а она ведь смотрела на него! И он сам затихал в кресле возле её ног…

Он каждую секунду хотел рассказать ей… Что скоро, совсем скоро они будут жить в другом доме, он построит его, у него уже есть очень подробный, настоящий план!

«Два этажа с мансардой, то есть как бы третий этаж вместо чердака под самой крышей. В мансарде спальные комнаты, хотя есть и просторный холл с изогнутым потолком согласно причудливым изгибам крыши дома, и есть лесенка, которая ведёт в башенку откуда прекрасно виден весь дом и вся территория, огороженная высоким красивым забором… Забор каменный, в два с половиной метра, на нём металлическая кованная решётка, примерно полтора метра, и всё это увито диким виноградом и плющом.

А вот внешняя сторона забора лишена каких-либо замечательных деталей, даже зелени на ней нет, гладкая серая поверхность, за которой дом не виден – только верхушка башенки с изящным шпилем-громоотводом.

Цоколь 2,5 метра по высоте, дверей нет, только узкие длинные окошки по всему периметру. Войти в дом и даже заехать можно через специальный шлюз-бункер… Отодвигается часть газона, открывается спуск к железным откатным воротам, которые отодвигаются на ширину входящего человека или въезжающей машины в помещение перед такой же железной дверью. Наружная входная дверь закрывается и через некоторое время открывается входная внутренняя… Машины остаются здесь, а люди могут пройти в помещение прихожей, где несколько одинаковых дверей, одна из которых – вход на лестницу ведущую на первый этаж.

В цоколе сантехнические коммуникации, отопительный центр, центральный пульт электроснабжения… прачечная.

Но в доме и ниже цоколя есть как бы подвал, но не подвал, а настоящий полноценный этаж, цоколь – нулевой, а этот минус первый! Из него можно попасть в любую комнату дома по тайному лабиринту узких коридоров – везде есть потайные двери-дверцы, маленькие, только чтобы пролезь. Замаскированные под картины, зеркала, шкафы или тумбочки – вот стоит тумбочка, открываешь её, тянешь на себя полку, а за ней дверь… влезаешь, а потом отодвигаешь задвижку и попадаешь в лабиринт…

Но есть и минус второй этаж! Здесь центр управления всего дома: открыть-закрыть двери, окна, здесь пульт наблюдения, здесь центр управления распределением воды, канализации, электричества… отопления… в каждой комнате, коридоре, в каждом уголке, включая туалеты, душевые и ванные комнаты… Здесь запасы продуктов на долгое время, здесь жилое помещение со всеми удобствами и отсюда есть потайной ход, который доходит до северо-западного угла забора и… здесь бывает только он сам, здесь же скважина резервного водоснабжения, запасной дизель генератор электричества, выхлопные газы которого выводятся в отдельный канал вентиляции…»

«Бл…ь! Пётр Иваныч! Да сделай что-нибудь!» – раздаётся женский голос из кучи. Пётр Иванович ухватился за торчащую ногу покрепче и снова пытается тащить, но… не получается, он отпускает ногу и спрашивает, обращаясь к куче: «Клавдия, твоя нога?» Из кучи отвечает чёткий спокойный слегка ироничный не знакомый женский голос: «Не знаю про какую ногу какой Клавдии ты спрашиваешь…»

«Не понял, – подумал Пётр Иванович, – странно как-то, только что ничего не видно было». Он снова обходит кучу… два женских полуобнажённых тела прижались друг к другу в тесных объятиях, голова каждой на плече другой и где-то между ними… Бледное серо синеватое тельце мальчика… вдавленное лицом в груди Клавдии. «А почему они голые?» – подумал он. И тут же вспомнил, как кино увидел, в детстве однажды вынул из-под гусыни яйцо, разбил, хотел съесть, но увидел не желток-белток, а птенца, который вот-вот вылупится… даже один глаз открыл… Куча вдруг шевельнулась, как будто вздохнула. «Они куда-то рождаются! – неожиданно сказал он громко, как будто внезапно догадался, а в голове тут же пронеслось, – это я сказал, это моя мысль? – и сразу снова громко, – а чья? – и снова голос в голове, – во мне ещё кто-то, и это не я? С кем я разговариваю?» «Всех Клав растерял и сам исчезнешь..» – это опять женский голос из кучи.

Пётр Иванович оглядывается, как будто в первый раз видит помещение, ничего не изменилось, переводит взгляд на кучу… а это уже и не куча, а какой-то слегка пульсирующий ком шарообразный и ноги-руки-ноги из него во все стороны.

Ком шевельнулся, руки-ноги-руки закачались как ветки на ветру, раздался нарастающе-исчезающий низкий звук… как будто помпа воздушная на аппарате искусственного лёгкого, Пётр Иванович помнит этот звук. «Это дышит? – удивлённо прислушался Пётр Иванович. – А где пацан, где Клавы? Кто там или это уже «что»?»