Моя темная королева

Моя темная королева
Кристина Тэ

Red Violet. Темный ретеллингМИФ Проза
История Рапунцель известна всем: красавица с волшебными волосами, запертая в башне и обреченная ждать спасителя… Но что, если все было совсем не так? Эта книга – темный ретеллинг известной сказки. Здесь все перевернуто вверх дном, а Рапунцель – жестокая королева, стирающая города с лица земли.

«Моя мать спасла чужого ребенка, и годы спустя поплатилась за это жизнью. Ребенок вырос чудовищем, и стены башни не смогли его сдержать. Это история о девушке с золотыми волосами, нежным ликом и черным сердцем. История моей сестры, моего врага, моей королевы. Это твоя история».

Для кого эта книга

Для любителей ретеллингов и темного фэнтези.

Для поклонников книг Джеральда Брома, Сюзанны Кларк, Наоми Новак, Мариссы Майер.

Кристина Тэ

Моя темная королева

Все права защищены. Никакая часть данной книги не может быть воспроизведена в какой бы то ни было форме без письменного разрешения владельцев авторских прав.

© ООО «Манн, Иванов и Фербер», 2022

© Кристина Тэ, текст, 2022

* * *

Маме

Прежде

Олвитанцев я не виню.

Трудно винить тех, кто заплатил столь страшную цену за ошибку, которую на их месте совершил бы любой. Полагаю, даже я, оказавшись по другую сторону нашей сказки, повернула бы тот злосчастный ключ.

И застыла бы, пораженная твоей красотой. И рыдала над незавидной твоей участью. И мстила повинным в твоих печалях.

Уверена, явись я к подножию черной башни впервые, тоже не устояла бы перед призрачной хрупкостью тонкой девичьей фигурки, что тенью промелькнула в вышине и растворилась, вырвав лишние удары сердца из моей груди. И только золото волос, змеей скользнувших по балконным перилам, убедило бы меня, что ты не сон.

И как и олвитанцы, я бы тотчас поняла, что барды, воспевавшие трагедию твоей жизни, не лгали ни единым словом. Да, языки людей длинны, а ноги слухов еще длиннее, но как не бывает дыма без огня, так не бывает и вымысла без истины. И поскольку о тебе говорили много лет, я бы тоже слышала эту историю…

Про злую ведьму, что заточила собственную дочь в башне и пряла из ее волшебных волос чары дурманящие, смертельные. Про то, что дочь эта даже не родная, а выторгованная у самого короля за какую-то пакостную чародейскую услугу. Про годы лишений, одиночества и ожидания… спасителя.

Я бы захотела стать таким спасителем. За один твой добрый взгляд. За одну улыбку.

И олвитанцы захотели.

Так что нет, я не виню их за кровь нашей матери на моих руках. За боль, пронзившую мой живот раскаленной сталью. За жуткий скрежет повернувшегося в замочной скважине ключа.

Не виню.

В конце концов, им сказали, что в башне живет принцесса.

А в башне томилась ты.

Часть I. Принц и ведьма

Глава 1. Птица в мешке

Когда ты появилась на свет, моей матери не было и шестнадцати, и она, как прочие юные фрейлины королевы, бледным изваянием стояла у ее покоев и вслушивалась в предсмертные крики роженицы за дверью.

Когда король решил тебя убить, моя мать уже и сама была на сносях, но это не помешало ей – единственной – воспротивиться своему господину.

Когда мне было пять, а тебе восемь, матушка рассказала нам о тех днях. И о твоей немыслимой стойкости: ты молча пришла в этот мир и молча готовилась его покинуть.

Теперь ты так же молча сжигаешь дотла города.

Бронак встречает меня с равнодушием древнего исполина, даже не заметившего очередной букашки в своих ветвистых корнях. Его длинные пыльные улицы, точно узловатые пальцы старика, цепляются за каменистый берег моря, а на изъеденных солью и временем стенах домов каждую секунду появляются новые трещины-морщины. Солнце давно перевалило за полдень, но по меркам столицы людей на рыночной площади почти нет, и все равно здесь больше жизни, чем я видела за долгие месяцы пути. Я даже слышу детский смех – тихий и неуверенный, но прекрасный, как трель иволги.

Бронак готов очнуться от послевоенного сна. И я надеюсь, что следом воспрянет и все королевство.

Мои крепкие скрипучие сапоги стучат по бесцветным мостовым тысячелетнего города; в заплечном мешке недовольно ворочается Кайо – ему тоже хочется взглянуть на колыбель, с которой началась наша жизнь и где мы никогда не были. Но свет слишком яркий и до заката еще несколько часов, придется ему потерпеть.

Улицы пахнут морем и порохом, большая часть окон заколочена, и только несколько домов на моем пути сверкают новенькими стеклами. Я щурюсь, ослепленная отскочившими от их глади солнечными лучами. Щурюсь и улыбаюсь.

Да, Бронак открывает глаза. Наконец-то.

Трудно представить, каким он был прежде. Может, и впрямь усыпанным красочными витражами, золотыми флюгерами, багряными стягами да брызгами неумолчных фонтанов, как рассказывала мама. А может, таким же, как теперь, – словно выцветшим на солнце и припорошенным пеплом сгоревших судеб.

Мне, в общем-то, все равно. Уверена, я любила бы его любым, выпади мне шанс расти на этих улицах, а сейчас все здесь мне чуждо – независимо от яркости цветов и витиеватости узоров на фасадах. Сердце не ёкает, не стучит в висках судорожным «дом, дом, дом», не полнится тоскою и радостью. Это просто еще один город на моем бесконечном пути, хотя, вероятно, на дворцовых руинах все будет иначе. На дворцовых руинах мне вряд ли удастся противиться зову прошлого, однако туда я как раз не спешу, словно пытаюсь оттянуть миг неизбежной встречи с самыми жуткими деяниями твоих рук.

Вместо этого еще добрый час я толкаюсь на рынке, впитывая его разноголосицу, затем сворачиваю в проулок и по запаху нахожу неприметную едальню, манящую прохладой полупустого зала и ароматом свежей сдобы. У стойки, нависнув над пузатыми кружками, о чем-то шепчутся два старика, да трое одиночек обедают за щербатыми столами – вот и все здешние гости. В мою сторону никто даже головы не поворачивает, несмотря на громко скрипнувшую и хлопнувшую дверь, и я спокойно пробираюсь в дальний угол, откуда всех видно, а если повезет, то еще и слышно.

Через секунду рядом появляется угрюмый трактирщик, на удивление молодой, но такой же серый и поникший, как сам город, и равнодушно перечисляет короткий список нехитрых мясных блюд, которые я могу получить, и с десяток видов хлеба, от ягодного до имбирного. Он же чуть позже приносит мне рагу и душистый взвар и снова растворяется где-то на задворках, а посетители меж тем даже поз не меняют и жуют, кажется, еле-еле.

Я, не сдержавшись, разглядываю их исподлобья, да толку никакого: один, поджарый и плечистый, с выбритыми висками и черным ежиком волос, не поднимает лица от тарелки; второй, тонкий и гибкий, не снимает капюшона; старики сидят ко мне спиной, и лишь грузный и явно обеспеченный бородач виден как на ладони, но совершенно мне не интересен.

Я быстро отвожу глаза, пока не привлекла ничьего внимания, и набрасываюсь на первую за долгое время горячую пищу. И до того увлекаюсь, что вздрагиваю, когда один из стариков подает скрипучий, как ржавое колесо, голос:

– Эй, Охотник, ты ведь тоже его видел! Скажи этой развалине, что я не брешу.

– Кого видел? – вяло отзывается, очевидно, Охотник, сидящий за ближайшим ко мне столом, при этом так и не поднимая головы от давно опустевшей тарелки.

– Кого-кого, олвитанца безглазого. Почитай, седмицу слепо по округе шарит да на руинах дворцовых сидит – никак яйца высиживает. Али вру?

Наверное, я перестаю дышать, потому что зал подергивается дымкой и начинает вращаться, но тихонько вскрикнувший Кайо приводит меня в чувство. Он так и сидит в мешке и, встрепенувшись, едва не падает со скамьи – я едва успеваю ухватить холщовую лямку. Едоки же на птичий клекот внимания не обращают, но беседа о безглазом олвитанце их слегка оживляет.

– Не врешь, – наконец отрывается от тарелки Охотник, и я вижу, что левая сторона некогда красивого лица совсем еще молодого мужчины изборождена глубокими шрамами. – И впрямь ходит слепой по городу, про королей да принцесс расспрашивает и на руинах гнезда вьет. Бургомистр послал было нас его прогнать, да жалко ж калечного.

– Ишь, жалостливый какой, – фыркает бородач за соседним столом. – Будто сам не калечный.