Карельская баня: обряды, верования, народная медицина и духи-хозяева

И крещеная – париться!

Благословив таким образом баню, шли в избу и приглашали невесту:

Kyly on valmis,
Rist’kansa kylpem?h![294 - SKVR1,4: 1944 (Vuokkiniemi).]

Баня готова,
Крещеная – париться!

После этого к ней обращались с банным причитанием, приглашая ее пойти в баню[295 - Макаров Г. Н., Рягоев В. Д. Говоры ливвиковского диалекта карельского языка. Л., 1969. С. 247.]. Чаще всего это делала одна из подруг[296 - Карельские причитания / Сост. А. С. Степанова, Т. А. Коски. Петрозаводск, 1976. № 110.]. При этом, например, в Юккогубе, все девушки обнимали невесту и вместе с ней плакали[297 - ФА 575, 576.].

Перед уходом в баню от имени невесты причитывали матери. В плаче девушки рефреном звучит мысль, что она последний раз моется в родной бане. Она спрашивает, сумела ли мать «vuahen jauholoista vallan asetelluot vuahtimuilaset varussellun?… valkiet varsisopaset varussellun vallan viimesist? vaklokylysist? vuaticceutuo vaivojen n?k?m?tt?mih vuali-mih varoin?» – «из пенного порошочка приготовленное пенное мыльце припасти?… приготовила ли белые одежды, чтобы в светлой баенке в последние разочки переодеться перед уходом к [чужим] выпестованным, страданий не ведавшим?» Поэтому невеста просит у матери «полного прощения перед уходом в позднюю баенку уточки-морянки»[298 - НА 20/35 (Ухта).]. Невеста не случайно просит принести белые одежды, они символизируют смерть и похороны. Именно это поразило Э. Леннрота во время его путешествия к карелам в 1828 году: «Внимание мое привлекла похоронная процессия. Все несшие гроб были одеты в белое: на них были длинные белые кафтаны из сермяги, перехваченные в талии поясами»[299 - Путешествия Элиаса Леннрота. Путевые заметки, дневники, письма. 1828–1842. Петрозаводск, 1985. С. 18.]. Когда-то карелы и умершего обряжали в белые одежды. Во время фольклорно-этнографической экспедиции в 2015 году Т. X. Гончарова (родилась в д. Колатсельга) сообщила, что раньше карелы-ливвики (в том числе ее мама и бабушка, известная сказительница П. Г. Иванова) готовили одежду, в которой их похоронят, заранее; при этом они платье очень долго держали в воде, стекающей с крыши potokan oal, чтобы платье стало белоснежным.

Далее невеста, причитывая, просит у родителей прощения за невзначай причиненные обиды и просит благословить ее перед уходом в баню[300 - Степанова А. С. Карельские плачи. Петрозаводск, 2003. С. 53.]. Все это напоминает ритуал причащения перед смертью. В данном случае невеста прощается с девичеством и со старой вольной жизнью и как бы умирает в бане для своего рода.

Родители и крестная в большом углу молились и кланялись «спасам-сюндюйзет». Иногда это продолжалось все время, пока дочь была в бане. Они благодарили их за покровительство в девичестве и просили не оставлять без помощи и в будущем. Syndyizet (прародители, первопредки) и spoassaizet (спасы, спасители) – понятия в карельской мифологии часто синонимичные. С течением времени в карельских верованиях вторые (так как связаны с христианством) все больше приходили на смену первым (гораздо более архаичным). И в то же время, так как spoassaizet употребляется только во множественном числе, это, безусловно, не Спаситель Иисус и не православные святые, а именно древние помощники-покровители.

В некоторых случаях, пока дочь была в бане, мать ходила в поле за домом, кланялась на все стороны света и, обращаясь ко всем духам-хозяевам, просила простить дочь, если та «какой грех сотворила». Затем она шла на берег реки, чтобы и хозяева воды даровали дочери прощение[301 - Pelkonen E. Karjalan meren ??rell?. Helsinki, 1921. С. 100–101.]. А так как проточная вода реки считалась у карелов каналом общения с потусторонним миром мертвых, мать посылала весточку и просьбу о благословении дочери и умершим прародителям.

Иногда после прозвучавшего приглашения в баню происходил обряд расплетания косы. Ленты невеста или дарила незамужним сестрам и подругам, или шесть недель (срок сакральный для души) носила их на левой руке[302 - НА Ф. 1, on. 50, едхр. 1^1.]. Это был ритуал оберегания во время лиминального периода, когда с родными духами-покровителями молодая уже простилась (и в бане, и в доме), а родовые покровители мужа еще «присматриваются», еще не приняли ее под свою сень. По верованиям карелов считалось, что жена принята полностью в роду мужа, когда она носила будущего ребенка. У людиков ленту невеста отдавала девушкам, топившим баню. Они сжигали ее, приговаривая: «Гори вольная волюшка»[303 - Сурхаско Ю. Ю. Карельская свадебная обрядность. Л., 1977. С. 107.].

Невесту вели под руки в баню подруги с причитальщицей. Иногда эту роль выполняла крестная мать. Временная смерть в бане пугает невесту. Она просит в плаче: «Пусть верховные могучие спасы немедленно разнесут в поздний час истопленную огневую избушку»[304 - Конкка У. С. Поэзия печали. Петрозаводск, 1992. С. 168.]. «Огненная баня» – это место сжигания не только сказочной ведьмы Сюоятар, являющейся эманацией зла и враждебного рода. Это и локус, в котором проходит испытание жених в эпических песнях. Невеста должна символично пройти через этот сакральный огонь бани, окончательно проститься с «волюшкой»-«имечком», чтобы быть готовой к переходу в новый статус, в новый род, что уже будет происходить в послесвадебной бане для новобрачных. Воля в плачах не случайно ассоциируется не только с волосами, но и с именем. В Северной Карелии девушка, выйдя из бани, сидит на стуле, ей расчесывают волосы, а она причитывает: «Hoti kaunehen hyv?sen kamuaikkunoijen pi?llisiksi karjalintusiksi kajon ylentelisin kajon nuoret kananimyseni. Anna kaunehilla ilmoilla si?telij? kantajaiseni karjalintusien karjasista kacahtelis miun kajon nuorikkaisie kananimysieni» – «Не оставить ли мне над оконными косяками своего красивого хорошего в образе стайных (?) птиц (птиц в стае?) молоденькие имечки курочки [девичью волю]? Пусть бы моя, на красивый свет создавшая [меня] выносившая [мать] в стае птиц любовалась моим молоденьким имечком курочки [девичьей волей]»[305 - НА 20 /35 (Ухта).].

Считалось, что «девичья воля», «имечко», во время мытья в бане улетает в образе птиц. Особенно популярен данный мотив в южнокарельских плачах. В реальной жизни после замужества менялось и имя девушки. Если до этого она была Fedotan Anni (Анна Федота), то есть дочерью Федота, то теперь она становилась Iivanan Anni (Анна Ивана), то есть женой Ивана.

Описание пути в баню в причитаниях наполнено религиозно-магическим смыслом (и совершенно иначе будет описан путь из бани). Ярко светит солнце, ступеньки домашнего крыльца обиты казанской медью, оно с золотыми и медными перилами, с двух сторон стоят золотые или медные столбы, на них золотые кукушечки-ласточки-соловьи. Дорожка к бане устлана «алым бархатом», кругом расцветают «сады Троицына дня», цветут «цветы Иванова дня», блестят «ламбушки золотыми рыбками»[306 - Степанова А. С. Карельские плачи. Петрозаводск, 2003. С. 54.]. Здесь сакрализуется все: и время, и локус, и все расцвечивается яркой цветописью.

Это описание похоже на дорогу в баню, по которой в последний раз в сказках ведут злую ведьму Сюоятар, посягнувшую на древние семейно-родовые устои и обманом желавшую выдать замуж в знатный род свою дочь. Но её ведут для того, чтобы сжечь окончательно и тем самым спасти «невинно-гонимую», часто уже принятую в род мужа[307 - О функциях бани в русской сказке см.: Разумова И. А. Баня в народных верованиях и сказке // Обряды и верования народов Карелии. СПб., 1992. С. 86–108; Давыдов И. П. Баня Бабы-Яги // Вестник МГУ. Серия 7. Философия. 2001. № 6. С. 73–88.]. В невестиной же бане происходит не реальное сжигание, а ритуальное прощание-умирание. Не случайно саму последнюю девичью баню в банных причитаниях называют «tulikyly» «огненная баня», а невеста просит приготовить для нее «белые, ни разу не надеванные одежды, сшитые так, что и швов не видно». Новая, белая, с легко наметанным швом одежда – это одежда, в которую обряжали покойных. А у дома мать встречает ее с блюдом киселя, которое было обязательно на похоронах и поминках. В банных причитаниях подчеркивается, что невеста надевает после банного ритуала особую одежду, связанную с сакральными временными промежутками: «сшитую на Пасху», «обновленную на Троицу» или «в Иванов день»[308 - Степанова А. С. Поэзия калевальской метрики и причитания // Степанова А. С. Карельские причитания. Петрозаводск, 2003. С. 173.].

В бане невеста, причитывая, часто обращалась к спасушкам-прародителям. Например: «Voikah tunnon yliset tuuvehet spuassuset tunnon te-r?v?iseh kaksien tuuvehien hyv?sieni tunnon my?h?set tulitupaset tuhansina tulikypenyisin? tuprahutella ymp?ri tuuvehie ilmasie. /Voikah/ kiiras synty kiran ter?v?iseh kivikipakkaiset kirvotella kiirahan hyv?seni kisojen kirvot-telupaikkasih, kun ei kieroseni kiran puuvuttu» – «Пусть высшие ласковые спасушки вмиг развеют по ласковому свету тысячами огненных искорок позднюю жаркую баенку (букв.: избушку) моих двоих ласковых хороших [родителей]. Пусть ясные прародители вмиг развалят каменную печку в бане моего ясного хорошего [отца], [в месте] где я расстаюсь с порушкой игр/бесед и мои обидушки не поубавились»[309 - НА 20/35 (Ухта).].

В южнокарельских причитаниях есть и ритуализированное описание внутреннего убранства бани[310 - Степанова А. С. Карельские плачи. Петрозаводск, 2003. С. 54.]. В бане приготовлены медные, серебряные и золотые полочки и вешалки, на которые на шесть недель надо оставить свою «волю», чтобы «чужие» не могли ее тронуть. Иногда говорится, что в бане сделано три окошечка, символизирующие путь в иной мир, через которые эта «воля» может улететь.

В баню с невестой заходила какая-нибудь пожилая родственница или причитальщица itkett?j?, иногда повивальная бабка n’ababoabo, или крестная ristimoamo, или знахарка tiet?j?, tiedoiniekku, а в некоторых случаях и несколько подруг. Остальные девушки оставались в предбаннике или на улице и пели карельские и русские протяжные песни[311 - Духовная культура сегозерских карел. Сост. У. С. Конкка, А. П. Конкка. Л., 1980. С. 18.]. По сведениям Н. Ф. Лескова, жених или кто-нибудь из шаферов приносил девушкам угощение, крендели, конфеты или даже вино, «.. хотя нужно заметить, что в карельском крае редкая из женщин пьет вино»[312 - Лесков Н. Ф. Карельская свадьба // Живая старина. 1894. Вып. 3–4. С. 504–505.].

Процесс мытья был наполнен магическим смыслом. Подруги моют невесту, чтобы «j?ttei vualimissa vaivaloin sanojen ker?ll? alettais vallan silmitell?» – «в доме жениха не начали обидными словами ругать и смотреть»[313 - Богданов Г. X. Свадьба Ухтинской Карелии // Западнофинский сборник. Л., 1930. С. 43.]. Причитальщица просила девушек отбелить невесту «до белизны белых лебедей». С одной стороны, эта птица упоминается как символ чистоты и белизны. Не случайно, когда женщина стирала или полоскала белье на озере, проходящие мимо произносили: «Jumal abuh joucenie!» – «Бог в помощь лебедей!» Или: «Joucenie sinul sovan pezij?l!» – «Лебедей тебе, белье стирающая!»[314 - Лавонен Н. А. Стол в верованиях карел. Петрозаводск, 2000. С. 115.] С другой стороны, уместно вспомнить, что лебедь была птицей почитаемой, которую карелы запрещали убивать[315 - Иванова Л. И. Персонажи карельской мифологической прозы. М. 2012. С. 160–161.]. Северные карелы считали лебедей святыми птицами pyh? lintu, говорили, что они похожи на ангелов, а произошли от людей[316 - Virtaranta Р. Vienankansa muistelee. Porvoo-Helsinki, 1957. S. 353.].

В бане знахарка натирала тело невесты солью со словами наговора: «Kui n?mm? suolat k?vyt?h minun ymb?ri, muga anda Pekko minus ymb?ri, kuni kuud, kuni paid, siks ilmast ig?d. Kuni minun higi hibjah kuivau, muga h?nen hengi minuh kuivagah» – «Как эта соль вокруг меня ходит, так пусть будет такой-то около меня – во все дни, месяцы, всю здешнюю жизнь. Как пот на моем теле сохнет, так пусть и душа (имя) по мне сохнет». Затем эту соль бережно собирали, приносили из бани домой и во время свадьбы пекли пироги, которые были предназначены только для жениха[317 - Лесков H. Ф. Карельская свадьба // Живая старина. Вып. 3–4. СПб., 1894. С. 505.]. Таким образом знахарка как бы «припекала» жениха к невесте на всю оставшуюся жизнь.

После мытья невеста под дымовым отверстием вставала на сковороду, и ее обливали водой или даже молоком. Эту жидкость сохраняли и затем также добавляли в тесто для пирогов или в другие кушанья, приготовленные для жениха и его родни[318 - Сурхаско Ю. Ю. Карельская свадебная обрядность. Л., 1977. С. 109.]. В этом обряде нельзя видеть только средство привораживания жениха. Согласно верованиям девственность невесты обладает «огромной живительной оплодотворяющей силой», которая обеспечивает плодовитостью и богатством всех, кто к ней прикоснется[319 - Катаров Е. Г. О значении некоторых русских свадебных обрядов // Известия Академии наук. Петроград. Серия VI. 1917. № 9. С. 651.]. Суть обряда и в том, чтобы проститься с родовыми духами и в то же время в последний раз попросить их о поддержке. Не случайно невеста стоит на сковороде – магическом предмете, связанном с культом домашнего очага, огня и домашних духов. Обряд совершается под дымоволоком. Это был канал связи с духами-покровителями. Во время любых гаданий (дома ли, в бане ли) всегда открывают трубу, функции которой ранее выполняло дымоволоковое окошко. Это был и путь для прихода душ покойных на поминки. В то же время есть и другое объяснение данного обряда: «Сковорода в качестве железного предмета считалась оберегом от всего злого и должна была предохранять жениха и невесту от «порчи», которую знахари и злые люди могли подбросить на пол»[320 - Познанский Н. Заговоры. Пгр., 1918. С. 247, 253.]. По той же причине одежда молодых не должна была соприкасаться с порогом в дверях[321 - Зеленин Д. К. О старом быте карел Медвежьегорского района Карело-Финской ССР // Советская этнография. 1941. № 5. С. 110 – 125.].

Пока невеста мылась в бане, подруги пели в предбаннике kylyn- sencois. Как пишет Н. Ф. Лесков, «поются те самые песни, которые распеваются за танцами и на беседах», то есть лирические и танцевальные песни как на карельском, так и на русском языке. В том числе это могли быть и частушки на любовную тематику. Жених или кто-то из его друзей приносил в баню для подружек крендели и конфеты[322 - Лесков Н. Ф. Карельская свадьба // Живая старина. Вып. 3–4. СПб., 1894. С.505.].

В предбаннике невеста, причитывая, благодарит тех, кто приготовил «ylen hyv?? kyly-pertizet… ylen vessel?t kyly-pertizet» – «очень хорошие банные избушки… очень веселые банные избушки» и «не совершил измены»[323 - Лесков Н. Ф. Карельская свадьба // Живая старина. Вып. 3–4. СПб., 1894. С. 505.]. Примечательно, что невеста называет баню избой pertizet. Она благодарит подруг за то, что они остались верны ей и «не совершили изменушки». Приготовив «последнюю веселую баньку» перед уходом в неведомый чужой дом, они дали возможность невесте проститься с беззаботной «веселой жизнью» в доме «милого, ласкового отца».

Девушка простилась в бане с родными духами-покровителями, поэтому она, выйдя из бани, всем своим видом и причитаниями в гиперболизированной форме подчеркивает свою обессиленность. Она прощается с окружающим ее родным пространством, кланяясь на все стороны света. Сохранились сведения, что на севере Карелии иногда за ней к бане подъезжал на лошади жених. У него на руках обязательно должны быть рукавицы kindahat (магический предмет, оберег от порчи), так как он пришел в баню чужого рода, на чужую территорию. Затем он на лошади довозил невесту до дома. Как известно, лошадь в мифологических представлениях – одно из животных, связующих человеческий и «иной» мир.

В Калевале на обратном пути из бани плачея от имени невесты жаловалась на усталость и просила брата запрячь лошадь, чтобы привести ее домой. Лошадь не подают, но брат приносит стул, который передвигается с места на место и на который невеста присаживается, плача и жалуясь на голод, для утоления чего подается поднос с кренделями[324 - Богданов Г. К. Свадьба Ухтинской Карелии // Западнофинский сборник. Труды КИПС АН СССР; 16. Л., 1930. С. 43.].

Здесь же, выйдя из бани, невеста впервые принимала угощение, которое преподносит жених, приехавший в сопровождении десяти-двадцати родственников забирать ее[325 - Лесков Н. Ф. Карельская свадьба//Живая старина. Вып. 3^1. СПб., 1894. С. 505.]. Таким образом, сразу же после невестиной бани происходило ее первое приобщение к роду жениха. Как известно, попробовав еду, предназначенную для представителей иного мира (в данном случае, рода), человек сам приобщается к этому миру (роду)[326 - Пропп В. Я. Исторические корни волшебной сказки. Л., 1986. С. 67.]. В Сегозерье печеньем и конфетами жених угощал и всех, кто был с невестой в бане, тем самым «выкупая» ее. Дверь бани ему открывали только после того, как был получен выкуп. Жених забирал невесту, и они ехали к ней в дом[327 - НА 8/553, 746 (Медвежьегорский район).].

Тверские карелы рассказывали, что пока невеста в бане и когда выходит из нее, «народ поет около бани, приносят туда тарелку хлеба, кормят народ»[328 - ФА 683/5.].

На севере Карелии жених с патьвашкой приносил гостинцы вечером после бани и, кланяясь, передавал их невесте. Но она только дотрагивалась до них рукой, а брал их отец невесты. Она в плаче упрекала отца: ведь чужие дары были предназначены для «изничтожения девичьего имени». Она называет это угощение: «kananimysien kavottukostint-saiset» – «гостинчики для потери имени курочки»[329 - Конкка У. С. Поэзия печали. Петрозаводск, 1992. С. 179.].

По дороге из бани девушка еще раз кланяется «банным дорожечкам», колодцу, воротам, крыльцу, сеням, то есть всем локусам, являющимся сакральными обителями тех духов-хозяев, которые помогали ей в прежней жизни и с которыми она простилась в бане. Сделать это она просит разрешения у матери: «Viel?k?, itvojaiseni, innon entisie isvoo-lintasie my?ten isvontelikset, kuita innon v?h?sill? innon ylenent? ?ij?ll?ni iloten innon kualelin.

Nyt vain innon olovaisien itkuvetysieni ker?ll? innon kualelen» – «Еще ли, моя [меня] взрастившая, по-прежнему позволишь пройтись по двору, где за короткое время возрастания с радостью хаживала? Теперь же с обильными водицами [со слезами] прохожу»[330 - НА 20/35 (Ухта).].

Подойдя к крыльцу, невеста спрашивает разрешения войти в некогда родной отцовский дом. Она обнаруживает, что порог стал «на три венца выше» и ей трудно через него перешагнуть[331 - Степанова А. С. Карельские плачи. Петрозаводск, 2003. С. 55.]. В карельских заклинаниях порог связан с потусторонним миром, с древними захоронениями. На порог клали блюдо для душ покойников, прибывших на свадьбу[332 - Kemppinen I. Haudantakainen el?m?. Helsinki, 1967. S. 144.]. Порог – и граница между двумя мирами живых и мертвых и место пребывания духов[333 - Лавонен H. А. Функциональная роль порога в фольклоре и верованиях карел // Фольклор и этнография. Л., 1984. С. 171–179.]. Духи под порогом охраняют дом от проникновения в него чужих.

Примечательно, что в избе (или на крыльце) невеста со слезами просит брата (или мать) принести воды в рукомойник (чтобы ополоснуться после бани), полотенце и зажечь свечу[334 - Богданов Г. К. Свадьба Ухтинской Карелии // Западнофинский сборник. Труды КИПС АН СССР; 16. Л., 1930. С. 43.].

Таким образом, вслед за И. Вахросом[335 - Vahros I. Geschichte und Folklore der grossrussishen Sauna. FFC. Helsinki, 1966. S. 141.], У. С. Конккой, Ю. Ю. Сурхаско и А. С. Степановой можно сделать вывод, что невестина баня, помимо очищающего значения и обеспечения плодовитости в будущем браке, прежде всего, являлась обрядом прощания со своим родом и семейными духами-покровителями. Немаловажным было и стремление на ритуальном уровне обеспечить переход «из половозрастной группы девушек в группу замужних женщин»[336 - Сурхаско Ю. Ю. Карельская свадебная обрядность. Л., 1977. С. 102.].

По мнению некоторых ученых, хождение невесты в баню является пережитком древнего обряда бракосочетания с духом бани. Е. Г. Катаров расценивал мытье в бане невесты как пережиток обряда свадьбы с банником, которому невеста отдавала свою девственность[337 - Макашина Т. С. Свадебный обряд и фольклор // На путях из земли Пермской в Сибирь. М., 1989. С. 239–240; Катаров Е. Г. О значении некоторых русских свадебных обрядов // Известия Академии Наук. Серия VI. 1917. № 97. С. 640–647.]. Дух бани здесь является одновременно и тотемом рода и духом воды, обеспечивающим невесте чадородие. Древние греки также полагали, что обряд бракосочетания с духом воды обеспечивает невесте плодовитость, а у многих народов детей, рожденных до обрядового общения невесты с тотемом, убивали. О. Магнус писал, что в XVI веке невестина баня была общепринятой у народов европейского Севера, и после нее девушки ужинали и спали с невестой, «как бы оберегая ее до самой свадьбы, так как ее девичество было пожертвовано небесам»[338 - Цит. по: А. С. Степанова. Карельские плачи. Петрозаводск, 2003. С. 69.]. Ф. В. Плесовский, исследуя фольклорно-этнографический материал коми, также обнаружил связь свадебной бани с обрядом женских инициации. Он считал, что именно в бане происходило «обрядовое общение девушки с тотемом, после чего она получала право на брак»[339 - Плесовский В. Ф. Свадьба народов коми. Сыктывкар, 1968. С. 136–137.].

Карельский материал, имеющийся в нашем распоряжении, прямо не подтверждает эту точку зрения. Хотя опосредованно он может свидетельствовать об этом, и связь духа-хозяина карельской бани с хозяевами воды, безусловно, присутствует. А. С. Степанова также пишет, что даже материал карельских банных причитаний сохранил меньше данных, подтверждающих версию «…воссоединения девушки с духом-хозяином бани, пожертвования девичества для обеспечения плодовитости, хотя нет оснований и для ее опровержения»[340 - Степанова А. С. Карельские плачи. Петрозаводск, 2003. С. 69.]. В карельской невестиной бане neiskyly, как и в русской, с невестой происходит обрядовая метаморфоза, а в самом обряде проступают рудименты древних верований, связанных с семейно-родовым культом, культом предков.

О том, что в невестиной бане стремились быть понятыми различными духами-хозяевами haldia, говорит традиция присутствия плакальщицы и практически беспрестанного причитывания. Причеть, как известно, – это сакральный язык общения человека с духами. В причитаниях подчеркивалась трагичность всего происходящего. Считалось, что именно в этой последней девичьей бане девушка-антилас, постоянно причитывая (чаще устами причитальщицы), утрачивает защиту родовых духов-покровителей, тем самым отторгается от своего рода, расстается с девичеством и девичьей волей.

Таким образом, девичья свадебная баня имела важное религиозно-магическое значение, являясь одним из переломных моментов свадьбы.

Женихова баня

И. Вахрос считал, что ритуал жениховой бани восходит к девичьей бане и представляет собой более позднее явление[341 - Vahros I. Gesghihte und Folklore der grossrussischen Sauna. FFC. N 197. Helsinki, 1966. S. 309, 318.]. И, хотя сведений о ней сохранилось гораздо меньше, есть основания считать, что она была распространена на всей территории проживания карелов, так как ее описания есть и в севернокарельских, и в южнокарельских эпических песнях, посвященных сюжету сватовства. Этот обряд также был известен у вепсов, води и ижоров.

У жениховой бани функции были несколько иные, нежели у невестиной. Четкого термина, обозначающего баню жениха, у карелов не зафиксировано. Условно ее можно назвать sulhaizen kyly[342 - Миронова В. П. Южнокарельская эпическая песня «Сватовство в мифической стране Хийтола» в контексте карельского свадебного обряда // Традиционная культура. № 3. 2011. С. 39–47.]. И если поведение невесты в бане даже в начале XX века было строго регламентировано многочисленными ритуальными действиями, то обычай устраивать обрядовую баню для жениха накануне поездки за невестой в это время уже был сравнительно мало распространен. Поэтому сведений о ней практически не сохранилось. Хотя изначально обрядовая женихова баня имела не меньшее значение, так как когда-то путь за невестой был долог и опасен, поэтому мать готовила сына особым образом, заручаясь в бане поддержкой духов-покровителей своего рода.

Ю. Ю. Сурхаско выделял в обряде жениховой бани два момента[343 - Сурхаско Ю. Ю. Карельская свадебная обрядность. Л., 1977. С. 101–102.]. Это, во-первых, была одна из мер предохранения жениха от порчи перед поездкой за невестой в чужой род. Для этого с ним в баню в северной Карелии ходил специально приглашенный с этой целью свадебный колдун патьвашка, где он и совершал некие магические действия. Во-вторых, эта баня носила «посвятительный характер», в ней жених из парня переходил в статус мужчины. Об этом говорит существование и у северных, и у южных карелов особых свадебных «банных песен» kyly-virzi, связанных именно с жениховой баней. Их пели парни, пока жених один или с патьвашкой находился в бане. Жениху советуют «бросить глупость на дерюги, ребячество на краю полка, младенчество на прутьях веника»[344 - SKVRII: 461, 467 (Repola).]. Или:

Heit? lapsuus lautsan p??h?
huimus hurstin helman alle
pennusaika penkin p??h?n[345 - SKVRII: 467.].

Скинь ребячество на лавку,
бесшабашность под покрывало,
младенчество на край скамьи.

Этот мотив прощания с детством проходит через все банные песни как Северной, так и Южной Карелии.

Здесь уместно отметить, что в эпических песнях, описывающих поездку героя на пирушку в Пяйвелу, то есть в Дневную страну или Страну солнца, мать предупреждает сына о трех грозящих ему смертельных опасностях. Первое испытание – это змей, лежащий на перекрестке трех дорог; второе – огненный порог, на котором стоит огненное возвышение, на нем растет огненная береза, а на ее вершине сидит «огненный орел, ночи напролет зубы точащий, а дни напролет когти оттачивающий»; а третье, самое опасное, – огненная баня[346 - Миронова В. П. Эпитеты в южнокарельской традиции (на примере песни «Сватовство в мифической стране Хийтола») // Финноугроведение. № 1. 2010. С. 65–67.]:

Tuloopa tuline sauna,
Saunass’ on tuline salpa,
Lemmenk?izen pe?n varalla.

Повстречаешь огненную баню,
В бане – огненный столб