Невеста авантюриста

Лина взбиралась вверх, почти не замечая ни встревоженных криков галок и ворон, ни промелькнувшей сойки, что пролетела ей наперерез, блеснув ярким оперением. Если она так и не сумеет дождаться, когда с нее снимут обвинения в подлом воровстве, то что же ей делать тогда? Тетушка Клара была к ней так добра, так великодушна, что теперь казалась предательством даже мысль о том, чтобы оставить «Голубую дверь», но в то же время она едва ли сможет провести остаток жизни в стенах борделя.

Быть может, тетя Клара мечтала, что однажды она передаст Лине свои полномочия и та возьмет в свои руки управление ее заведением. Лина не смогла сдержать улыбку при мысли о девственнице в роли хозяйки подобного заведения. Нужно было признать, что, как бы Лина ни любила свою тетушку, как ни дружна была с девушками, работавшими у нее, она и представить себе не могла подобной жизни, ведь, даже став временным пристанищем, это место могло уничтожить ее репутацию.

Тяжело дыша, она наконец достигла вершины холма. Прямо перед ней, опираясь на прочные деревянные колонны, стоял величественный бельведер, когда-то построенный лишь для того, чтобы добавить к территории поместья еще двести футов, а также обозначить живописное место, откуда открывался обзор для тех, кому хватило сил взойти так высоко. Одной рукой Лина подобрала юбки, чтобы не мешали движению, а другой крепко взялась за шаткие перила и стала подниматься по ступеням.

Дойдя до вершины, она облокотилась о поручни и обратила свой взор в сторону моря. Дул сильный свежий ветер. Он овевал лицо и приносил с собой солоноватый запах океана, и Лина стянула с головы тугую повязку, освободила волосы от шпилек и распустила, их тотчас взметнуло дуновение бриза.

Нет, она не могла ни оставаться в борделе вечно, ни бежать прочь в одиночестве, для этого у нее было слишком мало жизненного опыта. И ей совсем не хотелось приобретать подобный опыт, тем более после того кошмара, что она пережила с сэром Хамфри Толхерстом. Лине становилось страшно и дурно при мысли, что мужчина прикасается к ней и делает то, что ему хочется, а ей приходится изображать удовольствие и притворяться, будто ей приятно, скрывая нежелание и отвращение.

Но теперь, если ей удастся выбраться из своего тайного укрытия, у нее будут средства на то, чтобы найти для себя маленький домик на то время, пока она будет искать своих сестер.

– Забавно, я искал маленькую скромную монашку, а когда наконец нашел, она сорвала с себя монашеский платок.

Лина обернулась и увидела Квина Эшли, который поднимался на верхние ступени лестницы.

Затем до нее вдруг дошел смысл его слов.

– Да как вы смеете! Как смеете вы называть меня монашкой!

Но ведь она не сопротивлялась и даже не отдернула руки, когда этот человек целовал ее пальцы, она лишь стояла замерев и, исполненная трепетного страха и блаженства, наслаждалась этими мгновениями. Мысль о собственной недостойной слабости разозлила ее еще сильнее. Ее длинные распущенные волосы развевались вокруг плеч светлым блестящим облаком, отчасти застилая глаза, и она решительным движением отбросила их назад.

– Вы… вы распутник и негодяй…

Но он схватил ее за запястья прежде, чем она успела ударить его.

– Вы действительно хотите оскорбить меня, Селина? Тогда вам придется как следует постараться, так как я охотно соглашусь с тем, что я распутник, а негодяй… что ж, если это слово срывается с таких прелестных губ, как ваши, то я готов принять и его. А теперь идите ко мне, боюсь, вам придется расширить свой словарный запас. – И он притянул ее к себе, склонился и прильнул поцелуем к ее устам.

Глава 5

Никогда прежде мужчина не целовал Селину в губы. Сэр Хамфри был слишком занят неудержимым желанием поскорее раздеть ее, чтобы тратить время на излишние прелюдии, а потому ей не с чем было сравнить этот поцелуй. Не было у нее и каких-либо ожиданий, которые могли бы оправдаться или, напротив, опечалить разочарованием. Она старалась держать себя в руках и сохранять спокойствие, чтобы высвободиться, как только Эшли ослабит хватку, но ей вдруг отказал здравый смысл, а руки и все тело перестали слушаться в тот самый миг, когда его жаркие уста коснулись ее губ.

Тепло и настойчивость мягких губ Эшли безмерно взволновали ее, но его неожиданный поступок без ее согласия вызвал гнев, и все же она чувствовала его близость и прикосновения языка к влажным краешкам ее рта, она даже разгадала отчаянные попытки заставить ее разомкнуть губы. Впрочем, она была непреклонна, стараясь не сделать этого, даже когда уже вдыхала пряный аромат его дыхания, смешанный со свежими запахами весеннего леса, окружавшего их, и терпким привкусом морского бриза. К стыду своему, Лина поняла, что сопротивляться ей вовсе и не хотелось.

Наконец Эшли отпустил ее запястья и одну ладонь прижал к ее спине, другую руку запустил в ее густые волосы и с наслаждением ощутил, как пальцы утонули в мягком шелке локонов. Потом у него вдруг вырвался тихий, хрипловатый стон удовольствия, оттого что ему удалось удачно изменить положение и повернуться спиной к перилам, Селина же тотчас оказалась в его крепких объятиях и снова почувствовала настойчивые движения его языка, старающегося проникнуть меж сомкнутых губ.

Она испытывала странное, новое для себя ощущение. Ее пронзала дрожь, переполняло томление и неодолимое желание, и зов внутреннего голоса «Остановись!» терялся в шумном и частом биении сердца и в тумане, который обволакивал все ее существо. Лина чуть разжала губы, и язык Квина в тот же миг ворвался в тепло ее рта. Ее охватил жар от столь непристойного, как ей казалось, вторжения, и на мгновение она замерла, не в силах ответить ему. Впрочем, ее тело прекрасно знало, как действовать; ее собственный язык стал двигаться, сплетаясь с его языком, и вкус Эшли вдруг стал острее всех прочих чувств.

Он был охвачен возбуждением; она чувствовала, как к ней прижимается его твердая плоть, жаждущая нежности и тепла ее тела. Приступ тревоги и даже испуга вдруг вспыхнул в ней, но тотчас утонул в потоке новых ощущений. Руки Эшли скользили по ее телу, одна медленно спускалась, все сильнее прижимая ее к себе, другая пробиралась между их телами, чтобы обнять ладонью его грудь.

Длинные, умелые пальцы нашли край ее корсажа, скользнули под него и коснулись упругого выступающего соска. Вспышка яркого, обжигающего огня пронзила все ее тело от нежного прикосновения кончиков его пальцев. Такое действие потрясло Селину.

Точно в тумане, она понимала, что еще мгновение – и она потеряет всякий здравый смысл, полностью поддавшись воле своей неискушенной, несдержанной чувственности и искусному соблазнению Эшли. «Мы были так невинны… – Слова ее тетушки зазвучали в голове Лины. – Мы были невинны, нас соблазнили и разрушили нашу жизнь».

«Нет, остановись. Остановись немедленно». Она резким движением высвободилась из его объятий и стремительно побежала вниз по лестнице, не обращая внимания на то, что ступени были скользкие, а перила слишком старые, чтобы служить надежной опорой.

Она была уже почти в самом низу, когда вдруг потеряла равновесие и упала за шесть ступеней до конца лестницы, болезненно ударившись об острые деревянные края, приземлившись на уже пострадавшее бедро. Ей было больно до слез, но она была полна решимости не позволить себе расплакаться прямо у него на глазах, и она отчаянно старалась отдышаться, сдерживая слезы и проверяя, все ли кости у нее целы. Эшли устремился вниз по лестнице даже быстрее, чем она, перепрыгивая через ступени, резко остановился, взворошив мокрую листву, и склонился над ней, сжавшейся в неловкий комок у подножия лестницы.

– Черт возьми, что вы творите! Падение с такой лестницы может быть смертельным. Не шевелитесь. – Он опустился возле нее на колени. – Я же сказал, не шевелитесь. Где вам больно?

– Я взбиралась по этим ступеням вверх и вниз не один десяток раз, – возразила Лина. – Они опасны, только когда спасаешься бегством от распутника! Это вы во всем виноваты.

– Не было никакой нужды бежать от меня, простого «нет» было бы вполне достаточно. Здесь больно? – Он взял ее правую лодыжку, которая казалась такой хрупкой в его большой ладони, и с нежностью ощупывал ее.

– Да. – Она говорила отрывисто, стараясь стерпеть боль. – Больно везде. И уберите руку. Простого «нет» вы бы даже не заметили, я уверена в этом! Помешать вам смог бы только удар увесистого молота.

Он присел на корточки возле нее и улыбнулся, решив дождаться, пока она выплеснет весь свой гнев.

– Ваша нога изящна и прелестна, и все же необходимо проверить, цела ли она, – сказал он, и она поспешно оправила юбку, опустив ее на должную высоту.

Сам он, судя по всему, не испытывал ни малейшего стыда за то, что только что сделал, так как теперь развязал шнурки и снял с нее ботинки.

– Так, вы можете пошевелить пальцами? Хорошо. Покрутите стопой. Теперь ваши руки – пальцы, запястья. Отлично, ничего не сломано. – Он с легкостью снова надел на нее ботинки и ловко зашнуровал их, затем поднялся на ноги и протянул ей руки. – Поднимайтесь. Что с вами? – спросил он, когда она вскрикнула от боли, едва он обвил ее рукой, чтобы помочь идти.

– Мои ребра… По последним ступеням я буквально проехала, – с раздражением объяснила Селина. – К тому же мой… то есть моя… в общем, я неудачно приземлилась.

– Понятно. Будет лучше, если я отнесу вас к дому. – Эшли наклонился и подхватил ее на руки, прежде чем она успела воспротивиться. – И не думайте сопротивляться, иначе я уроню вас, и вы снова приземлитесь на вашу… на ту часть тела, которой вы только что так больно ударились.

Лина в мгновение ока очутилась у его груди, и все, что ей оставалось сделать, – это обнять его за шею одной рукой. В романтических романах, если героиня вдруг падает в уверенные, властные объятия героя, ее охватывает ураган чувств, которые описываются, как правило, как радостные, восхитительные, способные унести на седьмое небо от восторга.

Однако ничего подобного не происходит, если от падения болит все тело и тебя переполняют гнев и смущение, а мужчина, который так ловко подхватил тебя на руки, вовсе не благородный и безупречный герой, спешащий на спасение героини, а, напротив, персонаж резко отрицательный, скрывающий черты развратника и подлеца за маской остроумия и очарования.

– Это целиком и полностью на вашей совести, милорд, – резко сказала она так близко к его уху, что он даже вздрогнул.

На его мочке она заметила темную точку и, поняв, что ухо проколото для ношения серьги, была искренне потрясена. По крайней мере, ему хватило порядочности не выставлять этого напоказ здесь, среди английского общества. Совсем не о таком первом поцелуе и первом романтическом свидании мечтала Лина. В нем не было ни капли нежности; он вызывал неприятное чувство стыда за возникшие бурные желания и возбуждал своей беззастенчивостью.

– Неужели? Я вовсе не приказывал вам бросаться стремглав по этой злосчастной лестнице.

– Я убегала из-за вашего нападения.

– Это вы напали на меня, – возразил он. – Вы укусили меня.

– Сначала вы меня поцеловали.

– Я лишь пытался вас поцеловать, – поправил ее Эшли. – И это было весьма приятно, по крайней мере до определенного момента. – Этот негодяй еще и улыбался. – Кроме того, вы пытались меня ударить.

– Лорд Дрейкотт, – сказала Лина со всей серьезностью, на которую была способна, хотя и знала, что едва ли может произвести особенно суровое впечатление. – Прежде всего вам не стоило и пытаться поцеловать меня.

Если бы только он был похож на сэра Хамфри Толхерста или любого другого из завсегдатаев «Голубой двери», тогда наверняка он вселял бы в нее ужас. Но этот человек был привлекателен, полон обаяния.

Впрочем, дьявол, как любил говорить ее отец, надевает маску самого очарования, когда искушает неосторожного, доверчивого грешника.

– Я знаю. Но перед вами было абсолютно невозможно устоять. Я был весьма заинтригован образом скромной монашки, но когда она вдруг превратилась в своенравную валькирию, с горящим взглядом и волнами светлых волос, развевающихся на ветру, я потерял самообладание.

– Кто такая валькирия? – спросила Лина, подозревая, что это может быть еще одно из уклончивых названий для падшей женщины.

– Это героиня скандинавской мифологии, которая реет на крылатом коне над полем битвы и, собирая павших воинов, возвращает их в Валгаллу, обитель богов. Впрочем, не принимайте близко к сердцу эти древние легенды, лучше скажите: почему вы так рассердились, когда я назвал вас монашкой?

– Потому что… – Лина вдруг поняла, что не в силах объяснить ему этого. – А почему вы меня так назвали?