Труды по истории Москвы

Наряды простого народа, конечно, были очень далеки от подобного великолепия. В качестве обычной зимней одежды носили «сермяги», сшитые из грубого домотканого сукна. В Москве, видимо, одевались несколько лучше, чем в деревнях, и на этом основано тонкое, полное скрытой насмешки, замечание митрополита Фотия. Князь Юрий Дмитриевич собрал в своем городе Галиче окрестных крестьян, чтобы испугать приехавшего митрополита множеством людей. Но митрополит, увидев собранный народ, только заметил: никогда я не видал столько народа в овечьих шкурах. «Вси бо бяху в сермягах», – поясняет летописец.[267 - ПСРЛ. Т. XVIII. С. 168.]

Впоследствии в Москве XVII века существовало большое количество рядов, торговавших различными одеждами. Эти ряды появились еще «до московского разорения», значит, уже существовали в XVI столетии, а вероятно, и в Москве XIV–XV веков. Один из них назывался «Ветошным», и это древнее слово, обозначавшее в свое время поношенную одежду, сохранилось в названии Ветошного переулка в Москве (в Китай—городе).

КАМЕННОЕ СТРОИТЕЛЬСТВО В МОСКВЕ И КАМЕНЩИКИ

Каменное строительство в Москве, если основываться на письменных источниках, началось с 1326 года, когда был заложен Успенский собор в Кремле. Это была «первая церковь камена на Москве на площади, во имя Святыя Богородица, честного ея Успениа». Собор строился в течение года. Вслед за этим были воздвигнуты каменные церкви: Ивана Лествичника и Поклонения вериг ап. Петра (1329 г.), собор Спаса на Бору (1330 г.), Архангельский собор (1333 г.). Последняя церковь «единого лета и почата бысть и кончена».[268 - Поразительнее всего, что Н. М. Карамзин берет из Троицкого списка известия о московских церквах, построенных в 1329–1333 гг., кроме известия о построении Успенского собора. Это заставляет сомневаться в том, что о построении Успенского собора говорилось в Троицкой летописи (Троицкая лет. С. 358–361; Симеоновская – ПСРЛ. Т. XVIII. С. 90–92).]

Ни одна из этих церквей не сохранилась, ничего не говорится и о том, были ли строителями кремлевских зданий московские или пришлые мастера. Однако своего рода сезонность каменного строительства в Москве (всего 7 лет) говорит скорее всего о мастерах, приглашенных откуда—то со стороны.

В новейшем исследовании по истории русского искусства проводится мысль о близости московских храмов времени Калиты к собору в Юрьеве Польском. Московский Успенский собор определен как одноглавое здание с тремя притворами с севера, юга и запада и трехапсидным алтарем.[269 - История русского искусства. Т. III. С. 54.] В действительности же Успенский собор первоначально был построен без приделов. Только в 1329 году, следовательно, спустя 3 года после основания собора, заложили церковь Поклонения вериг апостола Петра, сделавшуюся приделом Успенского собора, но задуманную в виде особой церкви. Вторым приделом сделалась церковь Дмитрия Солунского, в стене которой лежало тело убитого московского князя Юрия Даниловича. Но когда возник этот придел – неизвестно.

О размерах первого Успенского собора можно судить по летописному свидетельству, что новый собор, заложенный митрополитом Филиппом, строился «круг тое церкви», то есть вокруг стен прежнего собора Калиты. Вновь заложенная церковь была размером с Успенский собор во Владимире, но на полторы сажени ее длиннее и шире.

Церковь Спаса на Бору дошла до XIX века в сильно перестроенном виде, окруженная приделами и пристройками. Рисунок ее, сделанный М. Ф. Казаковым в XVIII веке, дает о ней представление как о невысоком сложном строении с облицовкой XVII века. Храм был небольшим, однокупольным, длиною «от царских врат до западных входных дверей 10 аршин и 3 вершка (7,5 м), шириною 10 аршин и 1

/ 2 вершка, а вышиною 14 аршин и 12 вершков» (свыше 10 м). Внутри собор казался выше и обширнее, чем снаружи. При постройке Нового дворца около Спаса на Бору найдено было множество человеческих костей от прежнего кладбища, которое было огорожено дубовым частоколом.[270 - Снегирев И. М. Москва. М., 1873. Т. II. С. 28–40 (с рисунком).]

Церковь Ивана Лествичника тоже была небольшого размера. Она строилась в течение всего трех с лишним месяцев. Эта церковь имела вид колокольни, судя по ее московскому прозванию «под колоколы».

Наиболее значительной постройкой времени Калиты надо считать собор Архангела Михаила, возведенный в течение одного года. Летописец говорит о «величестве» этой церкви по сравнению с Успенским собором.[271 - Троицкая лет. С. 367. Собор Михаила Архангела расписывался фресками более длительное время, чем Успенский собор, «величества ради церкви тоя».]

Сезонность работ по возведению первоначальных московских храмов заставляет думать, что их создали пришлые мастера, но отрицать существование своих московских мастеров в первой половине XIV века нет оснований. По не известным для нас причинам летописи молчат о некоторых каменных зданиях или говорят о них как—то невнятно. Так, Троицкая летопись говорит об окончании каменного придела у церкви Спаса на Бору в 1350 году: «Кончан бысть притвор, придел камен, у церкви святого Спаса на Москве».[272 - Троицкая лет. С. 371.]

Летописи и другие документы обнаруживают существование в Москве каменных церквей, о времени построения которых ничего не известно. Таков прежде всего собор Спаса в Андроньевом монастыре. М. Красовский безоговорочно считает его построенным в 1367 году,[273 - Красовский М. Очерк истории московского периода древнерусского церковного зодчества. М., 1911. С. 11–20.] а в «Истории русского искусства» тот же собор признается сооруженным «около 1427 года». Между тем и в первой и во второй датах можно сомневаться. В 1367 году в Москве велось строительство белокаменного Кремля, его начали делать «безпрестани». Сомнительно, чтобы одновременно в Москве возводилась другая значительная каменная постройка. Обстановка для строительства каменного собора в Андроньевом монастыре была неблагоприятной и в 1427 году. В этом году был большой мор по всем русским городам; судя по описанию, люди умирали от бубонной чумы. В этот год действительно была построена церковь Спаса, но не в Москве, а в Новгороде.[274 - ПСРЛ. Т. XII. С. 7. В том, что собор Андроньева монастыря был построен при митрополите Алексее, заставляет сомневаться его большая прочность, выдержавшая пожар 1812 г., тогда как постройки времени митрополита Алексея оказались очень непрочными. Собор, впрочем, должен был существовать до того года, когда Геннадий создал в Андроньевом монастыре каменную трапезу. Создание каменной трапезы, когда не было каменного собора, представлялось делом почти невероятным. В 1476 г. летописец записал о знамении в солнце, «яко же ви—дехом его из града Москвы, якоже бе ровно взошло с верхом Нерукотворенного образа, иже в монастыре Андроникове». Запись эта не является указанием на то, что собор был каменным, но рисует этот собор достаточно высоким, чтобы верх его можно было увидеть из Кремля («из града»). Спас в Андроньеве и в Андроникове монастыре нередко упоминается в княжеских завещаниях. Андроньеву монастырю в 1486 г. было завещано село Лучинское на Яузе (ДДГ. С. 222–223, 303, 306, 309).]

По летописи, церковь в Богоявленском монастыре оказывается каменной в 1472 году, но когда она построена, неизвестно. Каменной эта церковь названа и в завещании князя Ивана Борисовича около 1503 года.[275 - ПСРЛ. Т. XVIII. С. 242; ДДГ. С. 352.]

В 1493 году каменной оказывается церковь Георгия за Неглинной. Она была построена явно до 1462 года, так как упомянута в завещании Василия Темного: «Да в городе на посаде дворы около святого Егорья каменые церкви».[276 - ПСРЛ. Т. XVIII. С. 278; ДДГ. С. 195.]

Каменное строительство в Москве получило дальнейшее развитие со второй половины XIV века. Оно целиком связано со временем Дмитрия Донского и митрополита Алексея. С этого времени с полным основанием можно говорить о существовании в Москве постоянных кадров строителей – каменщиков и камено—сечцев. С 1365 года по 20–е годы XV века, как указывается в «Истории русского искусства», было построено 15 каменных зданий. Это в достаточной мере опровергает замечание И. Е. Забелина о «столетней бедности города» Москвы в это время.[277 - История русского искусства. Т. III. С. 69; Забелин И. Е. История Москвы. С. 107.]

Во второй половине XV века каменное строительство в Москве развивается с особой силой. К этому времени относятся летописные свидетельства, показывающие существование в Москве мастеров—каменщиков. «Мастеры каменьщики» упоминаются в виде объединения в рассказе о перестройке Вознесенского собора в 1467 году. Подрядчиком выступил Василий Ермолин, который «домыслил», придумал с мастерами—каменщиками одеть выгоревшую церковь новым камнем и кирпичом.[278 - ПСРЛ. Т. XXV. С. 279 («домыслив же ся о сем Василий Дмитриев Ермолин с мастеры каменщики, церкви не разобраша всея»).]

Количество московских каменщиков, было, вероятно, значительным. Это была среда относительно образованных людей. Летопись сохранила такое ироническое замечание о первых работах Аристотеля Фиоравенти. Он заложил церковь и начал делать по своему уменью, не как московские мастера, «а делаша наши же мастеры по его указу».[279 - ПСРЛ. Т. XXIV. С. 194.] Такое замечание вышло из среды, близкой московским строителям.

Возведение каменных построек было комплексным делом, то есть требовало работы архитекторов, каменщиков, резчиков по камню и т. д., а со второй половины XV века, когда в Москве начали делать кирпич, – и рабочих на кирпичном производстве. Таким образом, в строительном деле, как видно, было занято большое количество людей. Впоследствии, в XVI–XVII столетиях, каменщики имели особые жалованные грамоты и жили на «белых» местах, освобожденных от повинностей черных людей. «Белые» дворы каменщиков были разбросаны на посадах, среди дворов посадских людей. Отсутствие в Москве древних урочищ с названиями «каменщики», «каменосечцы» и т. д. говорит в пользу того, что и в Москве каменщики не составляли особых слободок. Улицы Малые и Большие Каменщики явно позднейшего происхождения, так как они находятся далеко за пределами даже земляного города XVI века.

ПЛОТНИЧЕСКОЕ ДЕЛО

Москва в основном была городом деревянным. Это в особенности надо сказать о средневековой Москве XIV–XV веков, когда всякая каменная постройка была своего рода выдающимся явлением, отмечаемым в летописях. Поэтому существование значительной прослойки ремесленников, занимающихся плотничьим и столярным делом, не только вероятно, но и несомненно. В числе холопов князя Ивана Патрикеева упоминается «Куземка Булгаков сын плотников».

В Москве существовало урочище «в Столешниках», оставившее о себе память в названии Столешникова переулка. Столешник, по словарю Даля, это столяр, «столечница (столешница) – плитка, доска столовая».

МЯСНИКИ И ДРУГИЕ РЕМЕСЛЕННИКИ

Что касается ремесленников, занятых производством пищевых продуктов, то из них рано выделились только мясники. Каменная церковь «Николы в Мясниках» еще недавно стояла на Мясницкой улице. Мясники, или «прасолы», и в других городах (например, в Пскове) составляли особое объединение, со своей казной.[280 - Тихомиров М. Н. Древнерусские города. М., 1956. С. 127–137.]

Развитие московских ремесел происходило постепенно, поэтому так трудно на основании названий московских урочищ утверждать, что то или иное ремесло существовало уже в Москве XIV–XV веков. Первое слово в изучении ремесла принадлежит археологам, а историк может только со всей основательностью утверждать, что средневековая Москва была центром различных ремесел, среди которых особенно выдающееся место занимали редкие ремесла, отсутствующие в других русских городах того времени.

ПЕРЕДОВОЙ ХАРАКТЕР МОСКОВСКОГО РЕМЕСЛА

Центральное положение Москвы и ее ведущее значение в Северной Руси подчеркивается еще одной особенностью московского ремесла, его передовым характером. То, что было непосильно удельным центрам, одолевалось Москвой.

Яркий свет на ведущий характер московского ремесла в XV веке бросает известие, помещенное в Псковской летописи: псковичи наняли мастеров Федора и дружину его обить крышу церкви святой Троицы свинцом, новыми досками, и не нашли псковичи такого мастера ни во Пскове, ни в Новгороде, кто бы умел отливать свинцовые доски. Послали к немцам в Юрьев, и те не дали мастеров. И приехал мастер из Москвы, от Фотия митрополита, и научил Федора, мастера святой Троицы, а сам уехал в Москву.[281 - Псковские летописи / Под ред. А. Н. Насонова. М., 1955. Вып. II. С. 37.] Из этого известия видно, что только приезжий из Москвы мастер научил псковичей лить свинцовые доски. Так Москва успешно состязалась в деле освоения редких производств с ливонскими немцами и в некоторых случаях опережала Псков, непосредственно соседивший с немецкими городами.

В известии о свинцовых досках ярко выступает и значение Москвы как общерусского центра. Московский мастер не держит секрета отливки свинцовых досок, он приезжает в Псков для того, чтобы научить местных мастеров и, сделав свое дело, уезжает в Москву.

Москва была пионером и в развитии другого важного для средневековья производства – литья колоколов. Величина колоколов, их звучность, красота звука были постоянным предметом попечений и восхищений русских. Между тем литье колоколов требовало немалых специальных знаний и мастерства. Потребность же в колоколах была постоянной. Поэтому отливка большого колокола привлекала к себе внимание современников, нередко отмечавших это событие в своих записях. И по освоению литья колоколов Москва шла впереди других русских городов.

В 1346 году, при Симеоне Гордом, мастер Бориско слил в Москве три больших и два малых колокола. Позднейший летописец называет Бориса «римлянином», но это только домысел, основанный на факте частого приезда в Москву итальянских мастеров с конца XV века. Имя Бориско – славянское, точнее сказать русское. Характер летописной заметки, позволяет думать, что литье колоколов было в Москве делом новым, в удачное окончание которого не совсем верили сами московские князья.[282 - ПСРЛ. Т. XVIII. С. 95. По Троицкой летописи, мастер Бориско слил три колокола великие, а два малые «милостию Божиею и молитвами» Богородицы и Михаила Архангела.]

Литье колоколов началось в Москве, впрочем, за несколько лет до показанной выше даты. Новгородский архиепископ Василий, задумавший слить «колокол великый» для Софийского собора в Новгороде, привел мастеров из Москвы, в том

числе «человека добра, именем Бориса». И тут московские мастера оказались застрельщиками нового производства.[283 - Новгородская лет. С. 354.]

Одним из новых явлений в русской жизни было устройство часозвоней, общественное значение которых особенно понятно в отдаленные годы, когда звон городских часов обозначал начало и конец торговли на рынке, время работы и отдыха и т. д. В лицевой летописи XVI века находим изображение башенных часов с циферблатом со славянскими цифрами от а (1) до в1 (12). «Циферблат часов голубой и круглый, под ним свешиваются три голубые гири. Средняя большая, по бокам две маленькие. Центр циферблата орнаментирован пальметками. Цифры идут по ободу… Выше приспособление для боя: на вертикальном стержне голубой щиток, направленный острым концам к колоколу. Колокол небольшой, помещается он в арочке».[284 - Арциховский А. В. Древнерусские миниатюры как исторический источник. М., 1944. С. 84—85] Это изображение дает представление о московских часах, поставленных в 1404 году. Часник, или большие часы для города, был устроен сербом Лазарем, афонским монахом. Великий князь не поскупился на громадную по тому времени сумму (больше 150 рублей), чтобы украсить свою столицу часозвоней. Зато современник выразил свое восхищение в таких словах: «Сии же часник наречется часомерье, на всякий же час ударяет молотом в колокол, размеряя и разсчитая часы нощныя и дневныя; не бо человек ударяше, но человековидно, самозвонно и самодвижно, страннолепно некако створено есть человеческою хитростью, преизмечтано и преухищрено».[285 - ПСРЛ. Т. XVIII. С. 281.] Знаменитая часозвоня новгородского архиепископа Евфимия возникла позже московской, может быть, по ее образцу.

С конца XIV века Москва становится центром производства огнестрельного оружия и боеприпасов. В интереснейшей книге генерала В. Г. Федорова с большой исторической осторожностью и с громадным знанием артиллерийского дела объяснены малопонятные раньше летописные сведения о «тюфяках» – первых русских артиллерийских орудиях. По определению В. Г. Федорова, «назначение тюфяка – стрельба на близкие расстояния по живым целям дробом (картечью)». «Тюфяки» впервые упоминаются в нашей летописи в связи с осадой Москвы татарами в 1382 году. Московские горожане стреляли в татар стрелами, бросали камнями, «друзии же тюфяки пущаху на ня».[286 - ПСРЛ. Т. XXV. С. 208.] Это известие встречается уже в московском летописном своде конца XV века, особенно ценном для истории Москвы.

С большим вероятием можно думать, что к XIV веку относится начало производства русского огнестрельного оружия в Москве. 1382 год по справедливости может считаться датой, определяющей начало русской артиллерии, а вовсе не 1389 год, когда, по Голицынской летописи, были «из немець вынесены пушки».[287 - Федоров В. Г. К вопросу о дате появления артиллерии на Руси. М., 1949.] В подтверждение мысли В. Г. Федорова о малой достоверности известия Голицынской летописи о привезенных с запада артиллерийских орудиях можно сослаться и на то, что название «тюфяк» взято с востока, а слово «пушка» русского происхождения, тогда как слово «армат», упоминаемое в Голицынской летописи, в более ранних летописях и документах неизвестно.

Производство пушек особенно усилилось в Москве с конца XV века, когда в их литье внесены были крупные технические усовершенствования. Уже в 1485 году мастер Яков отлил в Москве пушку по образцу орудий, изготовляемых для артиллерии императора Максимилиана. Этот новый вид пушек без швов и с раструбом только что был введен, и притом не везде, в Западной Европе.[288 - Арциховский А. В. Древнерусские миниатюры как исторический источник. С. 51–55.] В дальнейшем литье пушек стало для Москвы явлением обычным. Москва была тем арсеналом, который вооружал Россию XVI века.

Пушки потребовали немалого количества пороха. И одно известие 1531 года рисует нам большое значение Москвы как центра производства боеприпасов. В Москве на Алевизовском дворе внезапно взорвалось пушечное зелье (порох). Зелье делали «градские люди», из числа которых сгорело 200 человек.[289 - ПСРЛ. Т. VIII. С. 278. В подлиннике это известие звучит так: «Загореся внезапу зелие пушечное на Москве на Успенском враге, на Алевизовьском дворе; делаша бо его на том дворе градские люди, и згореша делателей тех от зелиа того в един час боле двою сот человек».] Градские люди, или горожане, заняты были работой по производству пороха (по найму или по повинности). Это сообщение указывает на то, что производство пороха в Москве носило массовый характер.

Москва была застрельщиком и новой строительной техники. Это утверждение покажется несколько неожиданным, так как сложилось представление, неоднократно повторяемое в нашей литературе, о том, что строительное искусство московских мастеров было настолько плохим, что пришлось приглашать итальянских архитекторов во главе с Аристотелем Фиоравенти. Нисколько не умаляя значение пришлых мастеров и их лучшие технические познания по сравнению с русскими мастерами конца XV века, следует отметить, что Успенский собор, который строили русские мастера, рухнул не столько из—за их плохой работы, сколько вследствие внезапной катастрофы (землетрясение).[290 - ПСРЛ. Т. XXIV. С. 194.]

Аристотель стал изготовлять кирпичи по—новому, но применение кирпичей для строительства началось в Москве задолго до его приезда. В 1467 году была отремонтирована церковь в Вознесенском монастыре в Кремле «предстательством Василия Ермолина». Другая летопись прямо говорит о Василии Ермолине как изобретателе, который вместе с мастерами—каменщиками, «домыслив» (додумавшись, изобретя), одел старую церковь заново камнем и обожженным («обжиганым») кирпичом.[291 - ПСРЛ. Т. XXIII. С. 158; Т. XXV. С. 279.]

МОСКОВСКОЕ РЕМЕСЛО XIV–XV ВЕКОВ В СВЕТЕ АРХЕОЛОГИЧЕСКИХ РАСКОПОК

Археологические изыскания в разных частях Москвы, которые производились за последние годы под руководством А. В. Арциховского, М. Г. Рабиновича и др., углубили наши представления о ремесленном характере средневековой Москвы.

Прежде всего, удалось установить, что на Подоле «великого посада» в районе церкви Николы Мокрого существовало уже в XIII–XIV веках развитое кожевенное и сапожное производство. Кожевенное производство стояло уже на значительной высоте. «Дубление кожи растительными экстрактами производилось очень тщательно». Кожевенная мастерская имела чан для дубления кожи и зольник. Очень своеобразны были способы изготовления обуви, претерпевшие любопытные усовершенствования в XIV–XV столетиях, когда появляются сапоги на каблуках и на толстой воловьей подошве.[292 - Рабинович М. Г. Великий посад Москвы // Краткие сообщения Института истории материальной культуры. 1955. Вып. 57. С. 79–81.] Таким образом, Подол «великого посада» выступает перед нами как один из ремесленных районов Москвы, где особенно было развито кожевенное и сапожное мастерство.

На Подоле открыт был и двор литейщика – ювелира XIV–XV веков. В нем найдены были остатки плавильной глинобитной печи, небольшие тигли с остатками бронзы и литейная форма для отливки «зерни» – небольших бусин.

На Подоле найдены были также костяные изделия, показывающие широкое распространение косторезного дела. Мастера—костерезы выделывали рукояти ножей, гребни, даже шахматные фигуры. На костяной печати с изображением святого сделана надпись «печать Ивана Карови». По—видимому, согласно московскому аканью «корова», превратилась в «карову».[293 - Рабинович М. Г. Археологические исследования московского посада // Вопросы истории. 1950. № 5. С. 68–69.]

РЕМЕСЛЕННОЕ НАСЕЛЕНИЕ МОСКВЫ, ЧЕРНЫЕ СОТНИ И СЛОБОДЫ

ЧЕРНЫЕ ЛЮДИ

В жизни такого большого города, каким была Москва, «черные люди» должны были составлять преобладающую часть городского населения. Действительно, «чернь», «черные люди» нередко упоминаются в московских летописях, особенно в связи с внешними бедствиями и нападениями татар. Черные люди поспешно укрепляют городские стены, они мешают бегству из столицы высших кругов населения, они сражаются с неприятелем на стенах Кремля, защищая город, свои дома и семьи. То же самое наблюдалось и в других русских городах. Так, во время татарского набега 1293 года «тверичи целоваша крест, бояре к черным людям, тако же и черныя люди к бояром, что стати с единаго, битися с татары».[294 - ПСРЛ. Т. XVIII. С. 82.] Здесь выступают две равноправные стороны: бояре и черные люди. Подобное же деление существовало и в Москве: «боаре и болшие люди, и потом народ и черныя люди».[295 - ПСРЛ. Т. VIII. С. 45.] Бояре тут отождествляются с большими людьми, народ с черными. Иногда и те, и другие покрываются общим именем гражан («горожан») или городских людей как совокупностью городских жителей.

Многочисленные свидетельства летописей и других исторических источников показывают, что «черными людьми» в русских городах XIV–XV веков называлось свободное, но податное население, в отличие от бояр, боярских слуг, «гостей» и духовенства. Особое положение черных людей в городах подчеркивается тем, что уже в XIV веке в договоры великих князей с их удельными родственниками вносилось правило: «А которыи слуги потягли к дворьскому, а черныи люди к сотником, тых ны в службу не примати, но блюсти ны их с одного, тако же и численых людий».[296 - ДДГ. С. 20. См. также с. 71, 131, 133, 137, 171, 174, 181, 185. В других случаях в виду имеются черные люди не в городах, а в станах.]

Таким образом, слуги великих и удельных князей, то есть их вассалы, несшие военную службу, упомянуты параллельно с черными людьми, вероятно, потому, что в положении тех и других было что—то общее. Этим общим являлось непосредственное подчинение черных людей суду и расправе самого великого князя и его наместников.