Очерки истории российской символики. От тамги до символов государственного суверенитета

К символам власти Грабар относит изображение не только фигуры императора, но и членов его семьи. С подобными изобразительными сюжетами нас также знакомит древнерусское искусство: это изображение семьи Ярослава Мудрого на фреске Софийского собора в Киеве, Святослав Ярославич с семьей – в «Изборнике Святослава» и др.

Рис. 1. Изображение великого князя Московского Василия I Дмитриевича и его супруги Софьи Витовтовны на Большом саккосе митрополита Фотия (нач. XV в.)

Традиция аналогичных изображений с заложенной в них глубокой идеей государственности утверждается и в СевероВосточной Руси: это изображение Великого князя Василия I Дмитриевича с супругой Софьей Витовтовной на Большом саккосе митрополита Фотия (начало XV в.) «по соседству» с византийским императором и его супругой, изображение Великого князя Ивана III Васильевича с семьей на шитой пелене 1498 г., на иконе «Богоматерь Боголюбская» начала XVI в. и т. д.

Рис. 2. Сербский царь Душан и царица Елена. Фреска XIV в.

Прерывистый характер русской истории, а также малочисленность дошедших до нас художественных памятников не дают возможности нарисовать полную картину развития и использования носителями власти в Русском государстве атрибутов этой власти. Тем не менее сравнительный анализ комплекса вещественных и письменных источников, параллелизм истолкования памятников материальной культуры Руси и соседних стран позволяют выделить основные вехи этого процесса в соответствии с государственными теориями власти. Среди них – идея преемственности власти московских великих князей – через владимирских – от киевских и, как результат, исключительность патронирования московских князей теми святыми, которые покровительствовали князьям-воинам Древнерусского государства, чем, в частности, можно объяснить пристрастие московских князей к Георгию-Змееборцу (здесь, правда, надо учитывать и политическую ситуацию); идея преемственности великодержавной власти от византийских императоров[205 - См. об этом: Янин В. Л. Актовые печати Древней Руси X–XV вв. Т. I. С. 16–19.], в результате с начала XIV в. легенда об императорских регалиях использовалась в Северо-Восточной Руси, а «дары» принимали соответствующую форму регалий, передаваясь по наследству потомками Ивана Калиты[206 - Духовные и договорные грамоты великих и удельных князей XIV–XVI вв. М.; Л., С. 8, 16, 36, 57, 59, 61, 197.]; теория знатного происхождения русских государей от императора Августа, которая начала складываться в Московском государстве в конце XV в. и «породила» иную государственную символику и эмблемы (как известно, Иван III Васильевич хотел «во всем равняться – в титулах и в формулах грамот, и во внешности булл – цесарю и королю римскому»). Последующие государи продолжали изменять властную атрибутику, приближая ее к общеевропейской. Уже Иван Грозный, венчавшийся на царство «по византийскому образцу», осознавал реальность бытия и в споре со шведским королем о титуле гневно восклицал: «А что писал еси о Римского царства печати, и у нас своя печать от прародителей наших, а и римская печать нам не дико: мы от Августа Кесаря родством ведемся»[207 - Сборник Русского исторического общества. СПб., Т. С. 213, 238.]. Действительно, он создал ряд государственных печатей по образцу европейских. Но это предмет дальнейшего разговора.

II. Эволюция государственного герба России

Становление восковой печати в Северо-Восточной Руси[208 - Опубл.: Древнейшие государства на территории СССР. Материалы и исследования. 1987 г. М., 1989. С. 128–137.]

Несмотря на значительные успехи, достигнутые в изучении русских печатей[209 - См. об этом: Соболева Н. А. Развитие отечественной сфрагистики // Вопросы истории. № 2.], многие вопросы отечественной сфрагистики остаются невыясненными. Проблематичным, в частности, является становление восковой печати на Руси – время появления, цель употребления, ее связь с правовыми понятиями общества, типология, иконография и пр.

Развитие института печати в Древней Руси на протяжении первых почти пяти веков его существования отражено в отечественной историографии. Определены первоистоки этого института, выделен архаический «довизантийский» тип печати, какой является булла князя Святослава Игоревича (ум. в 972 г.)[210 - Янин В. Л. Актовые печати Древней Руси. X–XV вв. М., Т. I. С. 40.], разграничены этапы бытования в Древней Руси того или иного типа буллы, сформулирован тезис о функциональной сущности русской буллы[211 - Там же. С. 157.]. В целом для Руси в течение ряда столетий характерно использование вислой металлической печати по византийскому обычаю.

В течение XIV–XV вв. в дипломатической практике русских княжеств, а затем и общерусского государства удостоверительную функцию начинает выполнять восковая печать[212 - Восковые печати представляют собой следующий по времени этап развития русской сфрагистики после металлических печатей, однако не исключается сосуществование тех и других. Находки перстней-печатей, особенно на юге России, могут свидетельствовать об употреблении наряду с буллами прикладных восковых печатей. Об этом говорят и находки металлических, деревянных, костяных печатей-матриц в древнерусских городах (Жизневский А. К. Описание Тверского музея. Археологический отдел. М., С. 186–188; Милонов Н. П. Тверская печать XV в. // СА. Вып. VIII. С. 299; Полубояринова М. Д. Костяная печать из Серенска // КСИА. М., Вып. С. 95–97 (в данной работе отмечены случаи находок металлических и костяных матриц XIII–XV вв. в Москве, Новгороде, Смоленске и других древнерусских городах); Седова М. В. Печать из Суздаля // СА. № С. 278–280).].

Следует подчеркнуть, что переход от металлических печатей к восковым предполагает не только перемену материала печати, но также утверждение нового (по сравнению с прежним) изображения – как правило, светского (за исключением печатей лиц духовного звания) круговой легенды определенного содержания, варьирования способа опечатывания документа, скрепляемого вислой или прикладной печатью, и т. п. Процесс утверждения восковой печати в дипломатической практике Руси происходил постепенно, имел региональные особенности. Выяснение всех аспектов этого процесса – задача будущих исследований. В настоящей статье внимание сосредоточено на выявлении факторов, способствовавших усвоению восковых печатей в дипломатической практике СевероВосточной Руси – регионе, где впоследствии возникла печать единого Русского государства.

Рис. 1. Восковые печати-оттиски русских князей XIV–XV вв.

Хронологический рубеж замены свинцовых булл восковыми печатями в литературе намечался лишь приблизительно[213 - См., например: Орешников А. В. Материалы к русской сфрагистике // Труды Московского нумизматического общества. М., Т. III. Вып. С. 150.]. Более четко определил границу перехода от металлических печатей к восковым Н. П. Лихачев. По его мнению, византийская традиция с ее преобладанием металлических булл удерживает свое влияние на Руси до конца XIV в. Далее в отечественной сфрагистике преобладали различные виды восковых печатей – вислых и прикладных. С конца XV в., как считал Лихачев, господствует западноевропейский характер в изображениях и стиле печатей[214 - Лихачев Н. П. Материалы для истории византийской и русской сфрагистики. Л., Вып. С. Тем не менее Лихачев допускает, что начало западноевропейского влияния на сфрагистическое изображение наблюдается уже с конца XIII – начала XIV в. (Там же. С. 22–23, 30–31, 48, 51, 68–69; Л., Вып. С. 31).]. Разграничивая этапы развития отечественной сфрагистики, Лихачев исходил из общеизвестного положения, что западноевропейская сфрагистика, не отвергая металлических булл, в основе своей имела воско-мастичные печати.

Картина преемственности нарисована Лихачевым только в общих чертах. Если детальнее рассматривать этот процесс, то необходимо проследить, по каким каналам осуществлялась данная преемственность. Многие исследователи печатей считали посредником между Западной Европой и Русью Литву[215 - Лакиер А. Б. Русская геральдика. СПб., С. 117–118, 125–127; Koehne В. de. Notice sur les sceaux et les armoiries de la Russie. В., P. 6–7; Лихачев Н. П. Указ. соч. Вып. С. 237, 257.]. Подобную возможность проникновения на Русь западноевропейских влияний отрицать нельзя. Простое сравнение печатей Великого князя Василия Дмитриевича, привешенных ко второй и третьей духовным грамотам[216 - ДДГ. М.; Л., № 21, 22; Рисунки печатей см.: СГГД. М., Ч. № 41, 42.], и печатей Витовта последних десятилетий его правления[217 - Semkowicz W. Sfragistyka Witolda // Wiadomosci numizmatyczno-archеologiсzne. Krakоw, XIII. S. 84–85; Vossberg F. Siegel des Mittelalters von Polen, Lithauen, Schlesien, Pommern und Preussen. Вerlin, Taf. 22.] позволяет установить их тождественность. Печать Василия Дмитриевича, сохранившаяся при его третьей духовной грамоте (1423), оттиснута в восковой чаше (ковчежке), что характерно не только для печатей Витовта, но и является особенностью западноевропейской средневековой сфрагистики. Можно привести и другие примеры, говорящие о посредничестве Великого княжества Литовского в становлении на Руси нового способа скрепления документа – одновременное использование литовскими князьями печатей с латинскими и русскими легендами, адекватность художественных образов и мотивов русских, литовских, польских и других западноевропейских печатей XIV–XV вв. На эти моменты обращали в свое время внимание исследователи русских печатей А. Б. Лакиер, А. В. Орешников, Н. П. Лихачев. Однако это был не единственный путь проникновения новых традиций в отечественную сфрагистику. В середине XIV в.[218 - Лихачев Д. С. Литература времени национального подъема // Памятники литературы Древней Руси. XIV – середина XV в. М., С. 5.] (а по мнению некоторых ученых, даже в начале XIV в.[219 - Мошин В. О периодизации русско-югославянских литературных связей X–XV вв. // ТОДРЛ. М.; Л., Т. XIX. С. 100.]) наблюдается восстановление связей Руси с Балканскими странами, прерванных монголо-татарским нашествием. Связи Руси указанного времени с южнославянскими странами и Византией нашли отражение в языке, литературе, искусстве[220 - См. об этом: Тихомиров М. Н. Исторические связи русского народа с южными славянами с древнейших времен до половины XVII в. // Славянский сборник. М., 1947; Он же. Исторические связи России со славянскими странами и Византией. М., 1969; Лихачев Д. С. Некоторые задачи изучения второго южнославянского влияния в России. М., 1958.]. Прослеживаются они и по линии идейно-политических воздействий[221 - Хорошкевич А. Л. Русско-славянские связи конца XV – начала XVI в. и их роль в становлении национального самосознания России // VII Международный съезд славистов. Варшава, С. 416–421.]. Однако не все аспекты взаимодействия стран, включенных в это «умственное движение», изучены с достаточной полнотой. Например, лишь намечены элементы сходства в делопроизводстве Руси, южных славян и Византии[222 - Тихомиров М. Н. Исторические связи русского народа… С. 176–177.]. Между тем специальное дипломатическое исследование, как считал М. Н. Тихомиров, во многом способствовало бы выяснению этого вопроса. А. С. Лаппо-Данилевский полагал, что формы некоторых русских актов, в частности духовных грамот, складывались под византийским влиянием[223 - Лаппо-Данилевский А. С. Очерк русской дипломатики частных актов. Петроград, С. 124–125.].

По единодушному мнению исследователей, взаимодействие Руси со странами юго-востока Европы наиболее заметно ощущается в области письменности. В местах общения русских, греков и южных славян (а такими центрами являлись Константинополь, монастыри Афона, возможно, монастыри Сербии и Болгарии) русские могли ознакомиться не только с литературными, но и с делопроизводственными памятниками, с дипломатическими нормами. Согласно традиционной точке зрения дипломатическая практика южнославянских стран и Византии была идентичной[224 - D?lger F. Byzanz und die europ?ische Staatenwelt. Ettal, S. 268–269; Idem. Aus den Schatzk?mmern des heiligen Berges. M?nchen, S. 319; Idem. Die byzantinische und die mittelalterliche serbische Herrscherkanzlei // XII Congr?s international des еtudes byzantines. Belgrade-Ochride, S. 101–102.]. Между тем, по данным современных исследований, это положение не является безусловным. Византия оказала бесспорное воздействие на дипломатику южнославянских стран. Речь идет прежде всего о публичном акте. Наиболее распространенным среди них является хрисовул. Именно хрисовулы служили моделью в канцеляриях суверенов Болгарии и Сербии. Но другие типы византийских актов не оказали заметного влияния на дипломатику этих стран[225 - Lascaris M. Influences byzantines dans la diplomatique bulgare, serbe et slavo-roumaine // Byzantinoslavica. Praha, T. III. P. 503.]. Общность с Византией сказывается и в использовании обычая металлической печати – золотой, позолоченной, свинцовой[226 - До недавнего времени считалось, что среди сербских печатей нет ни одной свинцовой (Ивиh А. Стари српски печати и грбови. Нови Сад, С. 11), однако сейчас известия о них опубликованы (Mo?in V. Les sceaux de Stephan Nemania // Actes du VI Congr?s international d’еtudes byzantines. Paris, T. II. P. 303–306; Andelic P. Srednjovjekovni pecati iz Bosne i Hercegovine. Sarajevo, S. 55–58).]. Однако исследователи отмечали (по крайней мере в отношении Сербии), что металлических печатей здесь много меньше, нежели восковых[227 - Ивиh A. Op. cit. C. 11.]. Восковые византийские печати не сохранились[228 - D?lger F. Byzantinische Diplomatik. Ettal, S. 47; D?lger F, Karayannopulos J. Byzantinische Urkundenlehre. M?nchen, S. 45; D?lger F. Die byzantinische und die mittelalterliche serbische Herrscherkanzlei. S. 98; Zacos G., Veglery A. Byzantine lead seals. Basel, Vol. S. 5.]. Но они существовали для скрепления распоряжений императоров – простагм, обеспечивая их сохранность и секретность[229 - Яковенко П. А. Исследования в области византийских грамот. Грамоты Нового монастыря на о-ве Хиосе. Юрьев, С. 65, 107; D?lger F. Byzantinische Diplomatik. S. 47; D?lger F, Karayannopulos I. Op. cit. S. 44–45.]. Печати оттискивались при помощи императорского перстня. Тот же прием «закрытия» документа (он складывался особым способом) переняла сербская канцелярия и использовала прикладные печати в течение XIII–XV вв., когда в Западной Европе они были редки[230 - Cremo?nik G. Studije za srednjovjekovnu diplomatiku i sigilografiju juznih slovena. Sarajevo, S. 82.]. Иконография византийских восковых печатей не ясна. В отношении же перстневых печатей сербских правителей известно, во-первых, что в XIII–XV вв. они многочисленны; во-вторых, что они употреблялись наряду с хрисовулами и восковыми печатями другого типа[231 - См. об этом: Cmaнojeвuh С. Студиjе о српскоj дипломатици // Глас српске кральевске академиjе. Београд, С. XXXII; Ивиh A. Op. cit. Tabl. I–XVII.]; в-третьих, в качестве печатей использовались геммы с изображением льва, орла, различных монограмм вместо герба; в-четвертых, перстневая печать считалась «малой» печатью, большой же – большая вислая двусторонняя печать[232 - Cmaнojeвuh С. Op. cit. С. 14, 17, 23–24; см. также: Ивиh A. Op. cit. С. 13, 16; Jupeчek К. Историjа Срба. Београд, Св. 3-я. С. 32; Cremo?nik G. Op. cit. S. Тождество печати и перстня в сербской сфрагистике подтверждается круговой надписью на печати короля Вукашина, оттиснутой на зеленом воске и датируемой 1370 г.: «Благоверна крале Влъкашина прьстень» (Ивиh A. Op. cit. Тabl. IV № 22).].

Хотя всесторонне осветить сходство и различие византийской и южнославянской дипломатики позволит лишь специальное сравнительное источниковедческое исследование, уже сейчас ученые подчеркивают, что наряду с утверждением византийских норм и правил в дипломатике южных славян заметно и отступление от них. Последнее сказывается, например, в отличающейся от византийской формальной стороне грамот (пожалований) на славянском языке, которые обнаруживают целый ряд характерных особенностей. Так, санкция в византийских хрисовулах перестает встречаться с XIII в., в сербских же и болгарских хрисовулах XIV в. духовная санкция употребляется очень часто[233 - Мошин В. А. К вопросу о составлении хрисовулов у южных славян и в Византии // Юбилейный сборник Русского археологического общества в королевстве Югославия. Белград, С. 6.]; подпись красными чернилами в славянских актах существует, с той разницей, однако, что она не является автографом, как было принято в Византии; болгарские цари, сербские короли не подписывали акты собственноручно[234 - Lascaris M. Op. cit. P. 505.]. Замечены и другие отличия актов на славянском языке. В частности, они касаются печатей, где наряду с византийской традицией прослеживается очень сильное западноевропейское влияние, что выражается как в широком использовании в качестве материала воска, так и в характере изобразительного типа[235 - Jupечeк К. Op. cit. С. V, 32; D?lger F. Aus den Schatzk?mmern. S. 322, 334.].

Светская символика занимает прочное место в оформлении печатей и монет Болгарии. Некоторые болгарские цари в конце XIII – начале XIV в. чеканят монеты с изображением двуглавого орла, царя на коне. На болгарских монетах XIV в. можно видеть и льва с высунутым языком, идущего на задних лапах. Данные эмблемы типичны для монет и печатей Западной Европы. В Византии они, как правило, в этом качестве не употреблялись[236 - Герасимов Т. Антични и средневековни монети в България. София, С. 129–135; Мушмов Н. Монетит? и печатит? на Българскит? царе. София, С. 61, 76–77, 86–87, 94–96, 99, 102–103, 134, 144 – Мушмов считает, что в конце XIV в. сюжет всадника у болгарских царей заимствовали византийские императоры; что же касается двуглавого орла, то он, по мнению автора, явился примером для русского великого князя Ивана III.]. Золотые буллы болгарских царей наряду с византийским обычаем расположения надписей используют и круговую легенду – на западноевропейский манер[237 - Мушмов Н. Op. cit. С. 144–145, 162; Gerasimov Th. Sceaux bulgares en or de XIII et XIV si?cles // Byzantino-slavica. Prague, T. XXI. № Р. 66.].

Более, чем в Болгарии, западноевропейские традиции сказываются на сербских печатях. В Сербии с начала XIII в. появилась восковая булла, которая в XV в. почти полностью заменила золотые буллы даже в документах, квалифицированных в тексте грамот как хрисовулы[238 - Lascaris M. Op. cit. P. 505.]. Примером могут служить грамоты «на сербском наречии», выданные русскому монастырю на Афоне в XIV–XV вв. сербскими королями и деспотами. При некоторых из них сохранились печати «все из темного воску и привесные на шелковых разного цвета снурках»[239 - Акты русского на св. Афоне монастыря св. великомученика и целителя Пантелеймона. Киев, С. 412.].

Широкое применение восковых печатей в Сербии обусловлено в первую очередь, по-видимому, распространением в делопроизводстве такого материала для письма, как бумага. Сербская канцелярия была первой из канцелярий южнобалканских стран, где бумага начала использоваться наряду с пергаменом для важных актов[240 - Cremo?nik G. Op. cit. S. 37.]. Это произошло в начале XIV в. В остальных южнославянских канцеляриях бумага никогда «не достигла ранга» пергамена[241 - Ibid. S. 38; Lascaris M. Op. cit. P. 506.]. Характерным для Сербии является использование в качестве внешнего оформления верховной власти тронных, конных печатей, бытующих в западноевропейской сфрагистике. Изображению короля, сидящего на троне или верхом на коне, в рыцарской одежде, обычно сопутствует круговая легенда на славянском или латинском языке[242 - Ивиh A. Op. cit. C. 14-Табл. I–XVII; Andelic P. Op. cit. S. 9-10.].

Наряду с такими западноевропейскими приемами, как использование печати отца (предшественника) или своей же, но более раннего периода правления, употребление античных гемм вместо герба на печатях не только частными лицами, но и правителями, помещение на печатях латинской легенды или ее перевода[243 - Jupeчeк К. Op. cit. C. 15–32; Ивиh A. Op. cit. C. 16; Cremo?nik G. Op. cit. S. 61.], исследователи подмечают и отличительные особенности сербской сфрагистики: в ней отсутствует стройная схема как в развитии отдельных типов печатей, так и в их употреблении в качестве правовой категории, какую можно наблюдать в некоторых государствах Западной Европы этого времени[244 - Ивиh A. Op. cit. С. 17.], совершенно не используется контрпечать, и если речь идет о двусторонней печати, то размер оттисков с обеих сторон одинаков[245 - Cremo?nik G. Op. cit. S. 49, 63.], прослеживается явная тенденция к использованию односторонних вислых восковых печатей[246 - Ibid. S. 63; Ивиh A. Op. cit. Таблицы.].

К числу западноевропейских влияний, по-видимому, следует отнести использование в Сербии в качестве государственной эмблемы двуглавого орла, о чем говорит изображение последнего на печатях правителей конца XIV-начала XV в.[247 - Cremo?nik G. Op. cit. S. 138–139, 145.] Есть предположение, что эмблема двуглавого орла получила геральдическое значение в начале XV в. при деспоте Стефане Лазаревиче[248 - Soloviev A. Istorija srpskog grba. Melburn, Эта работа известна нам лишь по рецензии на нее: Grothusen К. D. // Jahrb?cher f?r Geschichte Osteuropas. Bd. S. 507–512.]. Традиция связала двуглавого орла с Неманичами, и эта эмблема вошла в историю как символ сербской государственности[249 - См., например: Жефаровиh X. Стематографиjа. Нови Сад, Рисунок герба царства Неманичей представляет собой двуглавого орла под короной, на каждой голове по короне, крылья распахнуты. Стих под рисунком начинается с фразы: «Сербский Орел Римскаго превзыити…».]. Хотелось бы подчеркнуть, что эта традиция не прослеживается в Византийской империи[250 - См. об этом: Соболева Н. А. Символы русской государственности // Вопросы истории. № 6.]. Что касается императорских печатей, то после завоевания крестоносцами Константинополя и основания Латинской империи они приобрели сугубо западноевропейский вид: скачущий на коне рыцарь, сидящий на троне император, круговая легенда[251 - Zacos G., Veglery A. Op. cit. S. 102.]. Реставрация империи (1261) повлекла возврат к обычному византийскому типу печати. Однако в конце существования империи в Византии появляются красно-восковые, а также оттиснутые через бумагу печати, что рассматривается как подражание Западной Европе[252 - D?lger F., Karayannopulos J. Op. cit. S. 45; D?lger F. Aus den Schatzk?mmern. S. 316; см. также: Каштанов С. М. Современные проблемы европейской дипломатики // АЕ за 1981 год. М., С. 29.].

Печати Северо-Восточной Руси в той мере, в какой они известны к настоящему времени, позволяют сделать ряд наблюдений, свидетельствующих об усвоении отечественной сфрагистикой византийских и южнославянских традиций. Скрепление княжеского документа металлическими печатями (золотыми, свинцовыми) для Северо-Восточной Руси XIV в. оставалось традиционным. Однако нельзя не заметить все усиливающейся в XIV в. тенденции к упрочению восковой печати, что связано с употреблением в канцелярской практике Северо-Восточной Руси бумаги. Анализ сохранившихся княжеских печатей XIV–XV вв. показывает преобладание вислых восковых односторонних печатей. Подобный способ скрепления документа характерен для Сербии XIV–XV вв., но не для Византии, где восковые печати так запечатывали документ, что неизбежно ломались при его вскрытии, поэтому они и не сохранились. Характерным является также использование в качестве печатей перстней с геммами, отсутствие контрпечати (хотя иногда оттиски разных перстней формируют лицевую и оборотную стороны вислой восковой печати)[253 - СГГД. Ч. № 33, 41, 44, 86–87.], использование печати предшественника[254 - Там же. № 44 и 35; 89 и 87.] и т. д. С вариантом круговой легенды («ПЕЧАТЬ ВЕЛИКОГО КНЯЗЯ ИВАНА.»), содержащей титул и имя князя, знакомит нас золотая печать Ивана Калиты при его духовной грамоте 1339 г.[255 - Орешников А. В. Материалы к русской сфрагистике. Табл. 1, № 1.] Круговую легенду несут многие восковые печати XIV–XV вв. В литературе[256 - Тихомиров М. Н. Исторические связи русского народа… С. 176–177.] уже отмечался факт сходства золотой буллы Стефана Душана 1349 г. (у Ивича – 1350 г.) и аналогичной печати Симеона Гордого, привешенной к его духовной грамоте 1353 г.[257 - Орешников А. В. Материалы к русской сфрагистике. Табл. 1, № 3.] Вместо греческого «агиос» здесь рядом с фигурой святого имеется надпись: «семен с(вя)ты». На печати царя Стефана Душана[258 - Ивиh A. Op. cit. Табл. III, № 15–16.] – «стефане првомучени(к)». Хотя лицевые стороны печатей различны (на печати Стефана Душана – изображение стоящего царя в короне и царском одеянии, а на печати Симеона Гордого – строчная надпись), их сближает легенда, упоминающая в титуле «все земли српске» и «всея Руси».

Рис. 2.1. Золотая булла сербского короля Стефана Душана (лицевая и оборотная стороны)

Рис. 2.2. Позолоченный аргировул Симеона Ивановича Гордого (лицевая и оборотная стороны, прорисовка)

Наблюдаются аналогии в становлении отдельных государственных эмблем. Так, с XIV в. на русских княжеских восковых печатях появляется вооруженный всадник[259 - Янин В. Л. Указ. соч. М., Т. II. С. 37.]. Данный сюжет характерен как для сербских конных печатей, так и для аналогичных печатей Западной Европы в целом, где он служил указанием на принадлежность владельца печати к правящему дому. Однако в отечественной сфрагистической практике отсутствуют тронные печати, употреблявшиеся в этот период сербскими королями, что объясняется титулом русских правителей. С XIV в. в Северо-Восточной Руси была известна эмблема двуглавого орла как атрибута власти[260 - Орешников А. В. Древнейшее русское изображение двуглавого орла // Труды Московского нумизматического общества. М., Т. II. Вып. С. 12–14.]. Не исключено, что знакомству способствовали связи с южными славянами, у которых двуглавый орел помещался на монетах и печатях. Однако в качестве общегосударственного символа двуглавый орел был принят Иваном III лишь в начале или в течение последнего десятилетия XV в.[261 - Подробнее об этом см.: Соболева Н. А. Указ. соч.]

Отмеченные нами факты параллелизма в практике оформления атрибутов власти сопоставимы с явлениями, характеризующими общее интеллектуальное движение, которое с XIV в. охватило христианский мир юго-востока и востока Европы. На протяжении всего периода вычленяются этапы большего или меньшего взаимовлияния Руси и Балканских стран. Так, в середине XIV в. Афон вошел в политические границы «царства сербов и греков» Стефана Душана. Известны, как уже отмечалось, грамоты сербских королей и деспотов русскому монастырю на Афоне. Афон же был одним из основных центров культурного и идейного общения Руси и Балканских стран. Вполне вероятно, что в результате подобного общения взаимно усваивались государственные идеи, олицетворяющие их символы и эмблемы, дипломатическая практика, трансформируясь в зависимости от собственных, уже существующих особенностей. Если учесть, например, такие факты, как поддержка сербскими правителями русского монастыря на Афоне вплоть до падения монголо-татарского ига[262 - Акты русского на св. Афоне монастыря. С. VIII.], извещение Стефаном Душаном Московского великого князя и Русской церкви о провозглашении царства и установлении сербской патриархии[263 - Мошин В. О периодизации. С. 99.], знакомство русских читателей с биографиями сербских «кралей» Неманичей, попытки породниться с сербским правящим домом[264 - Хорошкевич А. Л. Указ. соч. С. 408.], а также стремление московских великих князей и царей предстать в роли хранителей славянского православия и наследников сербского правящего дома[265 - Тихомиров М. Н. Исторические связи России… С. 83–93; Хорошкевич А. Л. Указ. соч. С. 408–409.], последующие тесные связи России с Сербией, то отмеченные нами аналогии в сфрагистике Сербии и Северо-Восточной Руси приобретают особое значение[266 - Как уже отмечалось, сфрагистика Сербии испытала сильное западноевропейское влияние. Таким образом, на Русь пришла хоть и трансформированная в сербской дипломатической практике, но западноевропейская традиция скрепления документа при помощи восковой печати.]. Они подкрепляют наблюдения и выводы М. Н. Тихомирова о приоритете Сербии (со всеми ее отличными от Византии особенностями) в сложном механизме взаимодействий восточных славян с балканскими народами, известном под названием второго южнославянского влияния[267 - Тихомиров М. Н. Исторические связи России… С. 9.]. Последнее, разумеется, не было только внешним явлением, а обусловливалось социально-политическим состоянием Руси и развитием ее государственности.

В русле общих тенденций, влияющих на становление единого Русского государства, протекало и формирование тех или иных его институтов, ранее находившихся в сфере безусловного византийского влияния. В частности, отечественный сфрагистический материал указанного времени в сопоставлении с введенными в научный оборот аналогичными памятниками юго-востока Европы позволяет резюмировать, что в южнославянских государствах и в русских землях византийская традиция в использовании материала для печатей и оформлении типа последних не оставалась доминирующей вплоть до падения Византийской империи. Общность с Византией в использовании обычая металлической печати, общность иконографии постепенно теряют свою обязательность. Новые факторы, в основе которых лежала иная культурно-историческая ориентация, способствовали развитию сфрагистики единого Русского централизованного государства, и в этом процессе существенную роль сыграли связи с южными славянами.

Происхождение печати 1497 года: новые подходы к исследованию[268 - Опубл.: Отечественная история. 2000. № 4. C. 25–43.]

Печать времени Ивана III Васильевича является уникальным памятником отечественной средневековой сфрагистики. От всех предшествующих княжеских печатей она отличается цветом материала (красновосковая), исключительно высоким качеством изготовления матрицы, посредством которой оттиснуты ее лицевая и оборотная стороны, круговой легендой, содержащей полный титул великого московского князя, сложившийся к 1490 г.[269 - См.: Лаушкин А. В. К вопросу о формировании великокняжеского титула во второй половине XV в. // Вестник Московского университета. Серия История. № C. 35.] Главное же отличие – изобразительные компоненты печати. На лицевой стороне помещен всадник в коротком военном доспехе, в боевых перчатках и в развевающемся плаще, поражающий дракона (крылатого змея) копьем в шею. Круговая надпись в ободках из насечек гласит: «Iwанъ Б(о)жiею мiлостiю господарь всея Pycii велiкii кн(я)зь». На оборотной стороне печати – двуглавый орел с распростертыми опущенными крыльями и коронами на головах. Его окружает расположенная между двумя ободками надпись: «I велiкыi кн(я)s. влад. i моc. i нов. i пcк. i тве. i уго. i вят. i пер. i бол».

Впервые два столь значимых элемента российской символики представлены совместно; впоследствии они будут объединены в Государственном гербе России.

Печать скрепляла ряд актов начиная с 90-х гг. XV в.[270 - См.: Соболева Н. А. Русские печати. М., C. 157–158.]Однако наиболее ранней из дошедших до наших дней является печать при жалованной меновной и отводной грамоте великого князя Ивана III Васильевича князьям волоцким Федору и Ивану Борисовичам 1497 г.[271 - Духовные и договорные грамоты великих и удельных князей XIV–XVI вв. (далее – ДДГ.) М.; Л., № C. 341–344; РГАДА, ф. 135, отд. I, рубр. II, № 78.] Отсюда и ее датировка, принятая в отечественной литературе со времени Н. М. Карамзина, а также употребляемая зарубежными исследователями. Дата 1497 г. условно признана годом возникновения Российского государственного герба, 400-летие которого широко отмечалось в 1897 г.[272 - См.: Воронец Е. Н. 1497 год на императорских регалиях. Харьков, 1897; Он же. Четырехсотлетие российского государственного герба // Московские ведомости. № 204; Лопухин Ф. Наш государственный герб. По поводу его 400-летия // Новь. № 20 и т. д.], а 500-летию посвящались научные конференции и специальные издания[273 - См., напр.: Вилинбахов Г. В. Государственный герб России. 500 лет. СПб., 1997.].

Рис. 1. Печать великого князя Московского Ивана III Васильевича:

а – лицевая сторона, б – оборотная сторона

В последнее время предпринимаются попытки отнести изготовление печати не к 1497 г., а к более раннему времени. В. А. Кучкин, например, считает, что это был 1490 г.[274 - Кучкин В. А. Великокняжеская печать с двуглавым орлом грамоты 1497 г. // Вопросы истории. № 4-C. 36.] В основе доказательств лежат наблюдения над изменением титула Ивана III, отразившемся в легенде печати. Несколько уточнив позиции, В. А. Кучкин признает, что титул, помещенный на печати, сложился к 1490 г.[275 - Полный титул Ивана III (с прибавлением «болгарский») четко зафиксирован в латинской надписи, помещенной на Спасской башне Московского Кремля и свидетельствующей, что в июле 1491 г. миланец Пьетро Антонио Солари построил «сию стрелницу». Текст надписи воспроизведен: Хрептович-Бутенев К. А. Латинская надпись на Спасских воротах и их творец Петр-Антоний Солари // Сб. статей в честь графини П. С. Уваровой. М., C. См. также: Салмина М. А. Повести о начале Москвы. М.; Л., C. 180, 187; Дрбоглав Д. А. Камни рассказывают, М., C. 12-Выражаю признательность Б. М. Клоссу, обратившему мое внимание на этот факт.] Он обращается к актам Ревельского архива, опубликованным в конце XIX в. А. Чумиковым[276 - Чумиков А. Неизданные русские акты XV–XVI вв. Ревельского городского архива // ЧОИДР. Кн. Разд. I V. № 5, 6, 7, 10.]. Один из них, по его мнению, скрепляла вислая красновосковая печать, аналогичная печати 1497 г. В. А. Кучкин датирует этот акт 1492 г. на основании ряда спорных умозаключений, в числе которых ссылка на суеверие русских людей, которые, боясь конца света, якобы «вместо мистической цифры “7000” писали другие»[277 - Кучкин В. А. Указ. соч. C. 36.].

Однако и сам акт имеет весьма сомнительную датировку (не вызывает возражения только обозначение ее издателем: «149… г.»), и не доказано, что речь идет об аналоге печати 1497 г. А. Чумиков отмечает: «Сбоку… красновосковая печать», следовательно, она не обязательно была вислой, но могла быть прикладной, под бумажной кустодией, односторонней, подобной той, что скрепляла грамоту 1516 г. под номером «7» тех же «Актов Ревельского архива» – «красновосковая с бумажной накладкой государственная печать». В таком случае в качестве аналогии можно указать на печать с изображением всадника, поражающего дракона, прикладную, под бумажной кустодией, которую опубликовала Н. А. Казакова при воспроизведении текста верющей грамоты, данной русским послам Дмитрию Ралеву и Митрофану Карачарову, отправленным в Италию в 1499 г.[278 - Казакова Н. А. Грамота Ивана III папе Александру VI // Археографический ежегодник за 1973 г. C. 26–28.] Следует отметить, что А. Чумиков четко фиксировал красновосковую вислую печать с всадником, поражающим дракона, и двуглавым орлом, если она действительно скрепляла грамоту (например, грамоту Ивана IV 1563 г.[279 - Чумиков А. Указ. соч. № 10.]).

Рис. 2. Печать Ивана III (прорисовка)

В. А. Кучкин, впрочем, может оказаться прав, как и его предшественники, высказывавшие предположение о более ранней датировке печати в связи с интерпретацией ее символики (Н. П. Лихачев – 1489 г., Г. Алеф – 1489–1490 гг., Н. А. Соболева[280 - Лихачев Н. П. История образования российской государственной печати // Биржевые ведомости. 15 мая 1915 г.; Аlеf G. The Adoption of the Muscovite Two-Headed Eagle: A Discordant View // Speculum. V. XLI. № I. P. 15; Соболева Н. А. Русские печати. C. 157.]). Однако пока не обнаружены аналоги печати при конкретных документах более раннего времени, все подобные датировки являются лишь гипотезами. Печать же при грамоте 1497 г. – реальность. Поэтому в дальнейшем условно будем называть этот сфрагистический памятник печатью 1497 г. К тому же грамота, к которой приложена печать, отличается от предшествующих документов особой удостоверительной статьей: «А к сей грамоте яз, князь великий, и печать свою привесил»; «А митрополит и братаничи мои, князь Федор и князь Иван свои печати привесили» (кроме вислой красновосковой печати грамоту скрепляли еще три вислые черновосковые печати). Многие последующие грамоты Ивана III содержат аналогичную удостоверительную формулу.

Печать при грамоте 1497 г. имеет дефект – отломанный кусок. Однако она абсолютно идентична двум другим сохранившимся печатям Ивана III, привешенным к грамотам, датированным 16 июня 1504 г. и «около 16 июня» 1504 г.[281 - ДДГ. № 90, 91; РГАДА. Ф. Отд. I. Рубр. II. № 79; Рубр. IV. № Выражаю признательность И. А. Балакаевой (РГАДА) за предоставленную возможность сравнить все три сохранившиеся экземпляра печати.]Идентичны не только детали изображений, но и оформление легенд лицевой и оборотной сторон. Поэтому при анализе печати 1497 г. фактически рассматриваются ее аналоги, сохранившиеся при грамотах 1504 г.

Первый отечественный историк В. Н. Татищев считал, что «не безпотребно о гербе государственном от истории воспомянуть, понеже оное есть многих обстоятельств доказательством и гражданской истории есть к знанию не безнужное»[282 - Татищев В. Н. История Российская. Т. М.; Л., C. 368–369.]. По словам В. Н. Татищева, он представил начальству сочинение о русском гербе, в котором, в частности, написал: «Иоанн Великий, по наследию своея княгини Софии, принцессы греческой, принял за государственный герб орел пластаный, с опущенными крыльями и двемя коронами над главами». Рассуждения В. Н. Татищева о российском гербе нашли отражение в последующих исторических трудах XVIII в.[283 - Ядро Российской истории, сочиненное ближним стольником и бывшим в Швеции резидентом князь Андреем Яковлевичем Хилковым в пользу российского юношества и для всех о российской истории краткое понятие иметь желающих в печать изданное, с предисловием о сочинителе сей книги и о фамилии князей Хилковых. М., 1770; Опыт российской географии с толкованием гербов и с родословием царствующего дому, собранный из разных авторов и манускриптов Ф. Г. Дилтеем. М., 1771.]; в конце 1780-х гг. архивисты и публикаторы фиксировали печать при грамоте 1497 г.[284 - См. об этом: Кучкин В. А. Указ. соч. C. 24–25.]

О значении печати в истории российской государственности писал Н. М. Карамзин, поддержавший предположение В. Н. Татищева о принятии Иваном III византийского герба и соединении его на печати с московским: «Великий князь начал употреблять сей герб с 1497 г.»[285 - Карамзин Н. М. История государства Российского. Т. VI. Гл. II. Примеч. 98.]. Печать 1497 г. как носительница гербовых эмблем привлекла к себе внимание и других исследователей – И. М. Снегирева, И. П. Сахарова, А. Б. Лакиера и пр.[286 - Подробнее см.: Соболева Н. А. Герб Москвы: к вопросу о происхождении // Отечественная история. № C. 8.] Эмблемы печати 1497 г. историки XIX в. рассматривали в контексте общих тенденций, присутствовавших в историографии и соответствовавших официальной доктрине. Это не только великодержавные идеи, возвеличение самобытности и исконности существовавших в России государственных институтов, прежде всего самодержавия, но и абсолютизирование исключительного влияния Византии на общественное развитие в стране, в частности на идеологию и формы русской государственности. Отсюда версия о принятии Иваном III герба из Византии. Утверждение, будто Иван III, женившись на Софье Палеолог, заимствовал византийский герб, поместив его на своей печати, вошло в отечественную и отчасти в зарубежную историческую литературу, во многие справочники и словари, которыми в нашем обществе пользуются до сих пор.

Одним из первых, кто в начале XX в. предложил научно обоснованную альтернативу общепринятому «византийскому следу», был Н. П. Лихачев. Лучшему отечественному специалисту в области русской и византийской сфрагистики казалось неприемлемым существовавшее в литературе мнение о заимствовании великим московским князем государственной печати, а вместе с нею и двуглавого орла из Византии. Он считал, что «московское правительство не могло заимствовать непосредственно из Византии того, что та не имела»[287 - Лихачев Н. П. Некоторые старейшие типы печати византийских императоров. М., C. 43.]. Такой печати в Византийской империи не существовало. Основную причину появления новой печати Н. П. Лихачев видел в установлении контактов Ивана III с императорами Священной Римской империи, которые к этому времени обладали печатью с изображением двуглавого орла. Великий московский князь «хотел во всем равняться – в титулах, и в формулах грамот, и во внешности булл – цесарю и королю римскому»[288 - Он же. История образования российской государственной печати.].

Размышления Н. П. Лихачева о российской печати и эмблемах государственного герба долгое время оставались невостребованными отечественной историографией. Авторы немногочисленных сфрагистических работ советского времени не делали попыток разобраться в российской символике, повторяя тезис об усвоении Москвой византийского герба[289 - Коробков Н., Иванов Б. Русские печати // Архивное дело. № 3 (51). C. 39.]. Не поколебали этот тезис и исторические труды, содержащие критику оценок деяний Ивана III как провизантийских[290 - Известны несколько подобных трудов. В конце XIX в. Ф. Успенский проанализировал истоки идеологической доктрины, сближавшей царскую власть с императорской, и появления в контексте этой доктрины двуглавого орла на Руси. Тогда же П. Пирлинг, описывая предсвадебные действия в Риме, снаряжение в дальний путь Софьи Палеолог, акцентирует внимание на вычурной атрибутике ее эскорта. В начале XX века В. Савва почти целую книгу посвятил опровержению столь любимой историками XIX в. версии об огромном влиянии супруги Ивана III на придворный церемониал и русские великокняжеские обычаи. В начале 1950-х гг. К. В. Базилевич считал недостаточно убедительным мнение об утверждении на Руси двуглавого орла в результате женитьбы Ивана III на византийской принцессе (Успенский Ф. Как возник и развивался в России восточный вопрос. СПб., C. 23–30; Пирлинг П. Россия и Восток. СПб., C. 73–80; Рierling P. La Russie et le Saint-Si?ge. Еtudes diplomatiques. Paris, P. 107–185; Савва В. Московские цари и византийские василевсы. Харьков, 1901; Базилевич К. В. Внешняя политика Русского централизованного государства. Вторая половина XV века. М., C. 87).].

До середины XX столетия знаменитая печать и ее символика ушли из поля зрения историков русского Средневековья. Одним из первых ввел ее в контекст своего исследования о российском двуглавом орле американский ученый Г. Алеф[291 - Аlеf G. The Adoption… через 20 лет Г. Алеф включил вопрос о появлении на Руси двуглавого орла в контекст большого труда, посвященного происхождению московского самодержавия: Idem. The Origins of Muscovite Autocracy the Age of Ivan III // Forschungen zur osteurop?ischen Geschichte. B. Berlin, 1986.]. В его интерпретации печать 1497 г. явилась существенным компонентом в общей схеме претензий Ивана III на императорский титул. Автор подчеркнул, что изображение на печати русского государя двуглавого орла «свидетельствовало о желании Москвы выразить равенство с западными странами, особенно с императорским домом Габсбургов».

Всплеск интереса к символике печати Ивана III обусловлен в первую очередь достижениями в области сфрагистики, ставшими особенно заметными к началу 1970-х гг., а также начавшейся в это же время разработкой проблем территориальной и государственной геральдики. С выходом в свет работы В. Л. Янина «Актовые печати Древней Руси» появилась научная версия развития сфагистического типа, благодаря которому с XIII в. на русских печатях вместо прежнего патронального, свойственного византийским и древнерусским образцам изображения появляется светский воин (в короне) с мечом. С конца XIV в., по мысли ученого, фигура всадника с мечом, копьем, соколом на руке представляла собой персонифицированное изображение князя[292 - Янин В. Л. Актовые печати Древней Руси X–XV вв. Т. II. М., C. 37.]. Не изменилось смысловое содержание этого образа, превратившегося в эмблему и помещенного на металлических буллах новгородского цикла, относящихся ко времени Ивана III Васильевича (1462–1478), о чем свидетельствуют последние публикации булл В. Л. Яниным и П. Г. Гайдуковым: на лицевой стороне металлической печати весьма примитивно изображен воин (влево) в доспехах, может быть, в шлеме с забралом, колющий извивающегося змея в широко открытую пасть[293 - Янин В. Л., Гайдуков П. Г. Актовые печати Древней Руси X–XV вв. Т. III. М., C. Табл. 24, № 434а, 436а.].

Рис. 3а. Новгородская металлическая булла с изображением всадника, поражающего дракона (лицевая и оборотная стороны)

Двадцать лет назад в журнале «Вопросы истории» была опубликована статья «Символы русской государственности»[294 - Соболева Н. А. Символы русской государственности // Вопросы истории. № C. 47–59.], где автор этих строк на основе исследования сохранившегося комплекса великокняжеских печатей (прежде всего воскомастичных), а также изучения всей доступной в то время отечественной и зарубежной литературы проанализировал смысловое содержание эмблем лицевой и оборотной стороны печати 1497 г. Автор показал, что двуглавый орел не использовался как атрибут власти на печатях великого князя Московского вплоть до конца 80-х – начала 90-х гг. XV в., тем самым подкрепив выводы Н. П. Лихачева и Г. Алефа об утверждении его в таковом качестве после установления контактов с домом Габсбургов. Сопоставив печать 1497 г. с прежними княжескими печатями, существовавшими на Руси, а также с византийскими императорскими печатями, автор пришел к заключению, что исследуемая печать являлась новым специфическим атрибутом власти великого князя Московского.

Рис. 3б. То же. Прорисовка

Концепция возникновения печати не подвергалась серьезной критике, хотя, как отмечалось выше, существуют попытки уточнения ее датировки, а также продолжаются поиски истоков «семантического наполнения образа ездеца»[295 - Юрганов А. Л. Символы Русского государства и средневековое сознание // Вопросы истории. № C. 118.], впрочем, без должного научного рассмотрения эмблем печати.

Думается, что уникальный средневековый памятник, каким является печать 1497 г., еще не раз станет объектом внимания ученых, которые будут находить все новые аспекты ее анализа. В частности, печать до сих пор не изучалась специально как художественное произведение. Преимущественно с этой точки зрения печать будет рассматриваться в данной работе. Однако художественный аспект не может существовать изолированно от вопроса о символике печати, поэтому я возвращусь к трактовке ее изображений, тем более что мне представилась возможность ознакомиться в отечественных и зарубежных книгохранилищах с ранее недоступными трудами западноевропейских ученых по данной тематике, а также более тщательно изучить замечательный сфрагистический памятник и его возможные аналоги.

По поводу интерпретации лицевой стороны печати 1497 г. нет единства мнений. С одной стороны, «отсутствие святости» налицо: всадник вполне светский, без нимба; имеются все основания считать его князем, «ездецом» – воином. В XVI–XVII вв. во всех русских источниках такое изображение называли «человек на коне», «государь на аргамаке», «сам царь с копьем» и т. д.[296 - См.: Лакиер А. Б. Русская геральдика. СПб., 1855 (Репринт. изд. М., 1990). C. 83–86; Янин В. Л. Указ. соч. C. 36; Соболева Н. А., Артамонов В. А. Символы России. М., C. 10–11.] Вооруженный всадник часто встречался на русских монетах конца XIV–XV в. Монеты с подобным сюжетом чеканили великие князья Москвы и Твери, а также князья прилегавших к этим городам уделов (в княжествах Городенском, Кашинском, Галицком, Серпуховском, Можайском, Верейском, Дмитровском)[297 - См.: Орешников А. В. Русские монеты до 1547 г. М., 1996 (репринт).]. На монетах около всадника иногда ставились буквы к или кн – «князь». Таким образом, традиция может быть основой восприятия вооруженного всадника как князя, а позднее – царя. С XVI в. на груди двуглавого орла этот всадник часто изображался в короне; иногда он (как на монетах, так и на печатях) имел портретное сходство с государем[298 - Спасский И. Г. К прижизненной иконографии Ивана Грозного // Сообщения Государственного Эрмитажа. Вып. C. 49–53; Вилинбахов Г. В. Всадник русского герба // Труды Государственного Эрмитажа. Т. C. 117–121.], так что именование его современниками царем и государем выглядит вполне естественным.