Вся жизнь – игра

– Лена, как ты можешь!..

– …какую-то шлюху, изображающую то ли связистку, то ли переводчицу, которую насилуют партизаны! И вот про это Алексей мне рассказывал, и чувства у него в голосе было куда больше, чем если бы он говорил обо мне, о дочери, о своем папаше, наконец!.. Да, кстати: если выбирать между моим Маминовым и его отцом, то я выбрала бы второго, потому что, хоть ему и под шестьдесят, все равно он больше похож на мужика, чем моя рыжая банкирская кукла!

– Лена, ну как же тебе не совестно! Ты прекрасно знаешь, что если бы не Алексей, то мы жили бы гораздо хуже. Или вовсе прогорели бы. Сам знаешь, какой из твоего отца делец был, когда его вывели из ЦК, а потом и сам ЦК накрылся дырявой шляпой.

– Да я ничего не говорю, раньше, когда Алексей работал, он был другим. Холодным – да, но все-таки в нем еще живой человек просыпался иногда. А теперь – кисель, рухлядь, манная каша, не мужик!

Эти слова раскатились по всей галерее. Впрочем, кроме нас и тех, кто принимал непосредственное участие в том живом разговоре, никто слов Елены слышать не мог – разве что пьяный мужик с седеющей головой и в черном пиджаке, наверно, из числа особо налегавших на спиртное гостей, что лежал на кожаном диванчике, свесив руку до пола и по-сиротски поджав под себя ноги, на одной из которых не было ботинка.

– Манные каши и кисели не становятся миллионерами, Лена! – донесся до нас суровый голос Анны Ивановны. – Уж тебе это хорошо должно быть известно.

– Эт-та точна-а! – вдруг раздался над моим ухом хрипловатый голос, и мужчина в помятом черном пиджаке, тот самый, что минутой раньше мирно почивал на диванчике, опустился прямо на журнальный столик рядом со мной и Родионом Потаповичем. – Эт-та она пральна-а-а сказала… дурра!

Седые волосы мужчины растрепались и упали на лоб. На переносице молодецки, как храбрая собака на заборе, косо сидели очки. Босс оглядел подвыпившего гостя, чуть приподнялся с диванчика, был подчеркнуто вежлив:

– Простите, с кем имею честь?

– Эм-м… а как же меня, собственно, зовут… н-да! Кстати, а вы не видели, куда делси-и… э-э-э… мой правый башмак? Не видели, нет?

Первая же его фраза вызвала мгновенную реакцию: беседовавшие в нескольких метрах от нас Елена и Анна Ивановна как по команде поднялись и, не оборачиваясь, направились к выходу из галереи. До меня, впрочем, долетели тревожные их голоса. В самых дверях Елена обернулась, она смотрела в нашу сторону, и мне между ветвями пальмы удалось поймать ее взгляд. Он был холоден и насторожен…

Глава 3

– Без сомм…нения, обсуждали они сегодняшнего юбиляра… да-с! – заявил седой нетрезвый господин, опрокидывая столик, на котором сидел. Последствия этого оказались прискорбны для несчастного, потерявшего башмак: он пребольно шмякнулся спиной об пол и стал ругаться.

Родион приподнялся с дивана, на этот раз чуть больше, и проговорил – в его голосе уже звучали требовательные нетерпеливые нотки:

– Я вас уверяю, что около нашего дивана вашего башмака нет. Так что, прошу вас, если вы устали, то пройдите в комнаты для отдыха и там поспите.

Мужчина поднял на Родиона веселый взгляд и отозвался, хитро прищурив один глаз:

– Твой диван, мой диван… было ваше – станет наше. По закону военного вре-ме-ни! А степная трава пахнет горречью, малладые ви-итра зе-ле-ны! Пррросыпаемся ммы – и грра…хочет над полночью!..

– Товарищ, вы пьяны, – терпеливо сказал Родион и, повернувшись ко мне, спросил: – Может, охрану вызвать?

– Да не надо, – ответила я. – Хороший мужчина, только вот перебрал немного. Главное, чтобы без эксцессов.

– Во! – обрадовался пьяный гость банкира Маминова и цекиста Климова. – А я что говорю? Главное, чтоб человек хорроший был!!

Он наклонился вперед и попытался было меня поцеловать в щеку, но я ловко уклонилась. Он пошатнулся и сказал:

– Да… а юбиляррру… я ж ничего и не подарил!

– Я думаю, он в твоих подарках и не нуждается, – пробормотал себе под нос Родион.

Если у седого и была нарушена координация движений, то со слухом у него все было в порядке. Он явно расслышал, что сказал босс, и выговорил:

– А вот пойду и подарррю. Да! А что ж… вы меня не знаете. Не зна… не зна-ете, где мой башмак?

Родион повернулся ко мне с тем муторным страдальческим выражением, с каким он почти ежедневно поднимался на третий этаж успокаивать разошедшегося в отсутствие вышедшей в магазин Валентины отпрыска. А пьяный мужчина продолжал трясти растрепавшейся седой челкой и развивать свою мысль:

– Вот пойду и поздравлю. У меня тут и припасен… подаррочек такой.

– Я думаю, вас не пустит к Маминову охрана, – сказала я.

– Н-да? – вскинул он брови. – Вот… зза-бот-ливая вы наша!..

Он полез с поцелуями вторично, но я снова уклонилась и на этот раз чуть подтолкнула его в бок, отчего он в целях сохранения равновесия взмахнул руками, да так удачно, что сбил с переносицы Родиона его очки. Те моментально описали дугу и врезались в кадку с пальмой. Сиротливо хрустнуло стекло. Босс пощупал «голое» лицо и поднялся теперь уже в полный рост. И по тому, как бойцовски взъерошились волосы на затылке у босса, и по тому, как сверкнули его маленькие, но в высшей степени вырази?тельные глаза, я поняла, что юбилей без рукоприкладства не обойдется.

Родион тоже недурно выпил, понятно. Вот оттого и горячится. Я схватила босса за руку и почти силой усадила обратно на диван:

– Родион Потапыч! Ну честное слово! А вы, гражданин в одном ботинке, – повернулась я к седому, – идите прилягте, прошу вас.

Вместо того чтобы последовать этому совету, гость в одном ботинке повел себя еще более вызывающе – он расхохотался и, перемежая свои слова иканием, пробормотал:

– Как ты его назвала? Ро-ро…дион По-по…по-па…та-пыч? А, ну как же я сразу не…

Босс стремительно вскочил и холодно выговорил:

– Вот что, милейший. Вы вполне можете оказаться банкиром или генералом ФСБ, общий контингент гостей к тому располагает, но я не дам себя оскорблять! Ясно тебе?

– Но… ты… эт-та… – начал было тот, но Родион тотчас же перебил его:

– И знать не знаю, где твой ботинок! Сам, сам ищи, понятно тебе? Мария, пошли!

Мы поднялись с дивана и тут же увидели, что в галерею входят Анна Ивановна и Елена, а с ними – еще трое мужчин. Над обнаженным плечом Елены мелькнуло сосредоточенное бледное лицо Маминова.

* * *

Маловыразительные светлые глаза экс-банкира недоуменно окинули галерею. Чуть за ним следовал неизменный телохранитель-азиат. На некотором расстоянии от них катился еще один представитель сильного пола, но вполне веселый и жизнерадостный, на его лице лучилась белозубая улыбка, а глаза приветливо и маслено поблескивали. Это был Мавродитис.

Елена и Анна Ивановна остановились у самых дверей, а дальше направились только Маминов и его телохранитель. Мавродитис задержался возле дам, что-то говорил им, весело и бурно жестикулируя, но принужденно улыбалась и согласно кивала только хозяйка дома, а ее дочь даже не потрудилась изобразить, что она слышит Телемаха Одиссеевича. Полные чувственные губы ее подрагивали, выдавая, что происходящее задело ее за живое.

Только что именно – я пока не понимала. Неужели то, что их разговор стал хотя бы частично слышен другим? Да нет, вряд ли. Если бы они стремились к конфиденциальности, то устроились бы в одной из комнат загородного дома Климова. Мнение общества, я так понимаю, вообще мало волнует эту Елену. Нет, тут что-то другое.

Иначе не явился бы сюда Маминов собственной персоной.

Впрочем, все выяснилось в первую же минуту. В первой же фразе. Первым же словом экс-банкира.

– Папа, – сказал он своим спокойным скрипучим голосом, и у Родиона запрыгали губы, а у меня дрогнули ресницы и широко раскрылись глаза, – я просил, чтобы ты вел себя прилично. Я же предупредил тебя: ради бога – без выходок.

– Б-без динамитных шашек в торте, как говорится, и без пьяных п-попов на столах, – отозвался тот. – Это я все помню. И я все выполнил. А что я, собственно, такого сделал? Беседую со своим крестником, разбил ему очки, безобразничаю помаленьку – и все тут. Да, кстати, – он осмотрел всех тех, кому адресовались его слова, и обратился сначала к Родиону Потаповичу, а потом к Маминову: – Вот, познакомьтесь. Вы же это, в некотором роде… братья. Один – биологический сын, второй – крестный. А то как-то непонятно, когда гость и юбиляр… м-м-м… между собой не знакомы. Смешно, но факт. Ты не узнал меня, – повернулся он к моему боссу, – и я тебя тоже не узнал. Лет пятнадцать не виделись, а? Так что ты меня извини… я не над тобой смеялся, а над собой… когда понял… что соб-ствен-ного… собственного крестника не узнал.

– Ничего, Пал Борисыч, – уронил озадаченный Шульгин.

– И все-таки, папа, – холодно выговорил Маминов, не обращая никакого внимания на Родиона Потаповича, – я прошу вести себя потише. Иначе приставлю к тебе Хала, – он кивнул на будто окаменевшего охранника-азиата, – он будет учить тебя хорошим манерам.

– Да-а, нау-учит! – присвистнул Маминов-старший. – Как известно… м-мичман Халмурзаев по прозвищу Хал в пору своей военно-морской службы имел на погонах две звездочки, что значительно превышало количество его мозговых извилин… уф! Выговорил. А теперь, стало быть, отставной м-мичман Халмурзаев…ик!.. будет учить меня хорошим манерам. По-нят-на-а!