Под праздник

Под праздник
Николай Георгиевич Гарин-Михайловский

«Кончались весенние работы. Народ отпахался, отсеялся, и наступило сравнительно безработное время междупарки.

Год обещал быть хорошим.

Особенно под закат так и отливали поля молодой зеленью посевов. Яркой, сочной, буйной…»

Николай Гарин-Михайловский

Под праздник

Кончались весенние работы. Народ отпахался, отсеялся, и наступило сравнительно безработное время междупарки.

Год обещал быть хорошим.

Особенно под закат так и отливали поля молодой зеленью посевов. Яркой, сочной, буйной.

– Стеной идет, – говорили крестьяне, – что только дальше господь бог даст.

А пока было хорошо и спокойно на душе. Отдыхали люди, скот отдыхал.

Была суббота, под вечер.

На большой площади села приезжий купец с женой и подростком сыном расставляют свои товары по случаю прибытия нерукотворной иконы.

С иконой уже вышли из последнего села, и ждут ее сюда к ночи.

Большая часть жителей ушла встречать икону.

Сам купец, толстый, в засаленной суконной поддевке, не работает, – он у избы Григория за столиком пьет вприкуску чай, толкует с Григорием, к которому стал на квартиру, и по временам добродушно окрикивает жену и сына:

– Поворачивайтесь, поворачивайтесь: вот-вот народ нагрянет…

Или:

– Митька, не видишь, – бумажку-то сдуло: эх, народ…

Купец человек обстоятельный и любит, чтоб и всем это сразу ясно было.

Григорий, худой, пожилой крестьянин, с особой какой-то мечтательной искоркой в глазу, подобострастный и льстивый, старается «потрафить» купцу.

– Трудитесь же и вы, – вздыхая, говорит он купцу на его замечания, – вокруг нерукотворенной… Так за образом и поспеваете везде?

– Да уж так и ездим…

Григорий заискивающе кивнул головой, вздохнул и сказал:

– Чай, и насмотрелись же вы на чудеса, что матушка пресвятая царица небесная во славу свою творит…

– Бывает, – ответил купец.

– Бывает? – испуганно встрепенулся Григорий.

– Чудак ты человек, как же иначе?

И, помолчав, купец продолжал:

– Труды бог любит, – без трудов нельзя… самая малая букашка, муравей, и тот больше себя норовит поднять…

– Так, так, – согласился Григорий.

– Жареный кусок в рот не полетит… Как сказано? В поте лица… Да уберите же вы, Христа ради, короб, – крикнул купец своим и, обращаясь снова к Григорию, спросил: – Это что за человек у вас?

Человек, и очень странный человек, о котором спрашивал купец, вышел в это время из-за задов Григорьева двора.

Высокий, худой, с маленьким, очень маленьким бурым лицом, стрижеными усами и бородой, в длинном изорванном халате, с непокрытой, тоже стриженой головой, человек этот остановился, и, ни на кого не обращая внимания, смотря голубыми потухшими и выцветшими глазами тупо и равнодушно перед собой, что-то бормотал.

На вопрос купца Григорий с захлебывающейся торопливостью и елейным смирением ответил:

– А так раб божий, Ильюша по прозванию… Вроде того, что юродивый.

– Это хорошо, – кивнул головой купец и, откашливаясь, сплюнул.

– Тихий человек, и никому обиды от него нет.

– Он что ж делает? – спросил купец.

– Да вот живет у нас в бане, – вон за огородом. Сам и выбрал мою, значит, баню, – что ж, живи…

Юродивый в это время опустился на колени и, смотря в небо, что-то бормоча, кивал головой…

– Это насчет чего же он? – спросил купец у Григория и прибавил: – Да ты присядь.

– А постоим, батюшка… Это он, вишь, покойников поминает, всех, до последнего человека, кто за его память помер на селе, помнит и поминает…

– Что ж, это хорошо…

– Хорошо, батюшка, хорошо… Раб божий… А только что так считаем, – Григорий замирающим от восторга голосом, наклоняясь к купцу, прошептал: – так считаем: великий раб.

– Все может быть, – одобрительно кивнул головой купец.