На селе

– Мы – староста церковный.

– Ну вот «мы», кстати бы, да в беду мы не попали за растрату.

Весь сход уставился в Михайло Филиппыча.

– Кажись, за нами нет таких делов…

– Нет? А вот я уж слышал, что есть.

Похолодел Михайло даже от таких слов:

– Нет прочету никакого.

– Войлок батюшке на квартиру с чьего разрешения покупал?

Смотрит Михайло, моргает глазами, точно подавился вдруг.

– Так ведь…

– Что?

– Я ведь действительно… докладывал батюшке… ну дело-то вкруте: купи, говорит, мир не признает – свои отдам… Только и всего…

– Всего, да не всего…

– Только тем, что попечитель против батюшки будто во всем супротивничает…

– А ты мирволишь… Ну, а платить-то растрату есть чем? Как он, состоятельный?

– Ничего…

– Греха-то таить нечего, – проговорил печально Михайло, – от отцов осталось, а в руках не дал господь удержать…

– От себя… – не вытерпел, сквозь зубы пустил Андрей Калиныч.

– Так ведь не людей же и корю, Андрей Калиныч.

– Ворона ты, как я вижу, батюшка… Мой совет тебе, оставь от греха ты свою должность…

Сдвинул брови Михайло.

– Люди садили… Мир прикажет, что не оставить…

– Вот как. Ну, как знаешь… Не пожалел бы… Ну-с, так как же насчет запашки?

Опять потупились все, молчат.

– Э-ге, господа, видно, с вами по-иному надо… Ну так вот: когда надумаетесь насчет запашки, тогда и хлеб, а до тех пор прошу не гневаться… хлеба нет и не будет. Ступайте.

Потянулись один за другим.

– Вели лошадей подавать.

Побежал кто-то за лошадьми, а к начальнику одна за другой плетутся бабы.

Впереди Драчена. Идет, поводит глазами да под ноги смотрит себе: страшно.

– Кто вы?

– Вдовы, батюшка, да сироты… хлебушка просить у твоей милости.

– Моя милость ничего не дает: дает земство. Пойдете на запашку – станете получать, как и люди.

– Да ведь мы, батюшка, вдовы да сироты, – никакой у нас запашки нет…

– У вас нет – у ваших отцов, братьев есть.

– Мы до них не касаемся… отрезанные ломти…

– Коснитесь… Без запашки никому…

Стоят. Подали лошадей, сел начальник в сани.

– Так как же? – пытает весело-добродушно Драчена, – неужели так и помирать нам?.

– Не помрешь, бог даст…

– Мы ведь к тебе придем, – ласково говорит Драчена, – так и ляжем.

– Приходи, приходи… в кутузке место есть…

Прищурилась Драчена, голову на бок положила:

– Меня, батюшка, кутузкой не пугай… восьмой десяток, три дня до смерти.

– А три дня, так о чем же заботишься? Пошел!

Говорит пословица: не родись богатым, не родись красивым, а родись счастливым. Счастье родилось с Иваном Васильевичем вместе. Откуда он попал в село – никто и не знает. Так прибило как-то, выбросило, да так и остался. Помнят его все маленьким человеком, рассыльным в контору поступил, покойные господа еще живы были, помнят и первое появление его на сходке. Огрел его тогда хорошо Павел. И глотка у Павла да и мастер обрывать, – слушает-слушает, а тут в три слова так растреплет дело, что только смех один пойдет.

Сунулся тогда было Иван Васильевич уломать в каком-то деле сход. Ему-то не видно, а сход уж всю подноготную давно разобрал, и на ладони весь Иван Васильевич. Молчат, слушают.

– А ты вот чего, – говорит Павел, – ты-то вот деньги берешь дурака валять, а нам как положишь? или так с пустыми руками за тобой, дураком, идти?

Загоготала сходка. Довели тогда Ивана Васильевича до поту, так ни с чем и замолк. Хохот один стоит, только пот вытирает да ругается про себя:

– Пес… этаких-то на сходе как терпят…

– Тебя не спросили, эфиопская морда…