Хозяин всего нашего

Хозяин всего нашего
Нина Савчич

Главная героиня романа устраивается на работу библиотекарем в таинственном институте на окраине города. С первого же рабочего дня ее жизнь превращается в психологический лабиринт, наполненный вопросами, которые мучат современного человека: что есть ложь, а что истина; как найти себя в системе, не заинтересованной в отдельной личности; где проходят границы нашего терпения; как отыскать свой путь. Мучимая паранойей, тревожностью и депрессией, безымянная героиня пытается различить, где сон, а где реальность. В конце концов она вынуждена сделать свой выбор, который становится неожиданностью для читателя.

Нина Савчич

Хозяин всего нашего

© Н. Савчич, 2023

© С. А. Алемпиевич, перевод на русский язык, 2023

© Издательство «Фикс Фокус» (Белград), 2023

© Издательство «Алетейя» (СПб.), 2023

* * *

«В самом деле, какое странное состояние! Лишь только близится вечер, мною овладевает непонятное беспокойство, как будто ночь таит страшную для меня угрозу. Я наскоро обедаю, потом пытаюсь читать, но не понимаю ни слова, еле различаю буквы. Тогда я принимаюсь ходить взад и вперед по гостиной под гнетом смутной, но непреодолимой боязни, боязни сна и боязни постели.

Часам к десяти я подымаюсь в спальню. Едва войдя, запираю дверь на два поворота ключа и задвигаю засов: я боюсь… но чего?.. До сих пор я совершенно не боялся… Я открываю шкафы, заглядываю под кровать, прислушиваюсь… прислушиваюсь… но к чему?..»

    Ги де Мопассан «Орля»

Проходят часы. Проходят минуты, десятки минут, затем часы. Вокруг меня во всех углах комнаты расставлены будильники, заведенные на шесть. Я смотрю на стрелки, смотрю на часы. В половине третьего я встала, пошла на кухню, поела. Иногда еда помогает мне, смиряет тревогу, тогда я могу спать. Я выпила три глотка воды и снова легла. Было три, когда я выпила снотворное. Я чувствовала дрожь, беспокойство, которое должно было как-то проявиться, выйти из темных комнат моего нутра. Будильник у изголовья мягко отстукивает, считая секунды тонкой желтой стрелкой. С небольшим запозданием, не согласуясь с ним, китайские часы из розового пластика щелкают грубо. Тик-так, тик-так, тик-так… словно соревнуются, который из них прежде и точнее дойдет до мига пробуждения. Я слушаю один, слушаю второй. Пробую войти в их ритм – равномерное тиканье, которое унесет меня в сон. Не получается. Второй всегда мешает. Точнее говорят, мешают мысли, они не уходят, тиканье часов не справляется с ними – они наваливаются на меня, сменяются со скоростью, за которой я едва могу поспеть. Темнота передвигает предметы в доме и меняет их цвет. Я всматриваюсь в комнату, и мне видится, будто книги двигаются влево. Мне всегда приходится чуть дальше повернуть голову, чтобы ухватить взглядом название – сама не знаю, почему я ищу его в этот глухой ночной час. Может быть, чтобы ощутить уверенность. Зеленый, красный, желтый, зеленый, красный, желтый… – сменяется цвет света, что проникает в комнату. Завтра мой первый рабочий день. Море страха обрушивается на меня.

Два дня назад мне позвонили из службы занятости и спросили, смогу ли я заменить библиотекаря в Институте:

– Добрый день, вот наконец кое-что для вас. К сожалению, опять замена. Нет, не в декрете, не школа. Библиотека одного Института.

– На сколько?

– Не знаю. Говорят, библиотекарь получил травму… вероятно, месяц-два.

– Конечно, согласна. Я еще в детстве хотела работать в библиотеке. Настало время исполнения желаний.

– Под вопросом… Не опаздывайте. До свидания.

Сотрудница не дождалась моего ответа, положила трубку.

В детстве моей первой мечтой была работа портнихи. Меня восхищали разноцветные ткани, огромные, протяженные, и волшебство, по которому из них получалось что-то осмысленное – платье или брюки. Помню, мне было около шести лет, когда мама купила дивную ткань бирюзового цвета – несколько метров мягкой материи, легкой, словно воздух. Тогда я закрылась в комнате и запретила всем входить. Мне так хотелось порадовать маму, сделать что-то для нее. Я взяла нежную ткань, расстелила ее по комнате, от кресла до кровати, и стала любоваться. Ткань была похожа на тихую, спокойную морскую гладь. Кресло было островом, кровать – берегом материка. Я сняла башмачки и ходила по ткани, представляя себе, как мои ноги касаются теплого мелководья. Потом я взяла ножницы и со сноровкой шестилетнего ребенка вырезала две трапеции. Еще я вырезала прямоугольник, который должен был представлять собой карман. Его я слегка приукрасила: нижняя часть закруглялась дугой. Этим я гордилась. Вероятно, что-то подобное я видела на улице или на витрине. Красной ниткой, крупными стежками, я сшила между собой две части юбки – две трапеции, пришила карман и, кажется, добавила даже какие-то украшения. Юбка была готова, и я сгорала от нетерпения. Я приготовила подарок маме! Взяв то, что казалось мне юбкой, я побежала к маме. Она любила красиво одеваться, у нее был полный шкаф элегантных туфелек на низком каблуке и сумочки, которые сочетались с каждой парой, а на полках в изобилии лежали шелковые блузки и юбки, сшитые на заказ у лучших портных в городе. Мне хотелось, чтобы мое творение заняло свое место рядом с плиссированными юбками до колена, выглаженными с хирургической точностью.

– Смотри, это тебе… Тебе нравится?

Я сунула маме под нос изуродованную голубую ткань, которую она так любила, украшенную красной ниткой, висевшей посередине и на поясе.

Я была в восторге. Мама едва не плакала – смотрела на меня, не зная, ругать меня или требовать вернуть все как было. Второе было невозможно, а потому не помогло бы и первое: ее любимая ткань была уничтожена. Мама молчала.

– Ты примеришь? Наденешь завтра на работу?

– Успеется, – едва проговорила мама.

Я не ожидала такой реакции. Мне не было понятно, почему она не обрадовалась, почему не пылает от восторга, как я.

Только потом я поняла ее молчание. Ей не понравилась юбка. Может быть, она была узка, думала я, нужно было сперва снять мерки, но так мама поняла бы мою задумку, и все бы пропало. Материал, к ее удовольствию, был бы спасен, но меня такой результат не удовлетворял.

Когда у меня прошло желание стать портнихой, может быть, из-за той первой неудачи, после которой я шила только сама себе, и то позднее и лишь несколько предметов одежды, во мне родилось сильное желание работать в библиотеке. Это желание предваряла встреча с крупно написанными буквами в букваре, очарование разноцветными формами, которые, взявшись за руки, создают значение, затем период совершенствования чтения слогов, слов, фраз и, наконец, книг. Примерно тогда, в первых классах школы, я стала понимать, что людские сообщества беспокоят меня, что мне не смешно и не интересно то, что смешит или интересует других, и что мне несравнимо приятнее сидеть одной в комнате или на скамье в парке, чем быть включенной в деятельность коллектива, которую у детей всегда сопровождает шум, визг, крики, зачастую ссоры и несносный плач. Дети поняли это и не слишком-то заставляли меня к ним присоединиться. Мы все были довольны: они – тем, что им не мешал скучный элемент в моем лице, а я – тем, что могла проводить время в покое, далеко от их криков. Библиотека стала моим желанным царством: книги и тишина. Я входила в библиотеки и наслаждалась царящим в них порядком, всегда одинаковой организации пространства, всегда одинаковыми обозначениями на табличках на деревянных полках. Все разговаривали шепотом. Скрип стула, когда вставала библиотекарша, шорох ее юбки, тихий звук шагов в балетках были звуками, в которых я отдыхала душой. Важные книги великих писателей, распавшиеся и заново вдетые в переплет, с побледневшими названиями, со страницами, потяжелевшими от влаги, от пролитого кофе, от листания, усталые буквы… И новые, привлекавшие внимание блеском корешков, но часто остававшиеся в стороне, дожидаясь включения в школьную программу или хорошей критики.

Я сидела и наблюдала за людьми в библиотеках разных городов. Когда они вступали на ковровое покрытие, застилавшее пол, чтобы заглушить шаги, их движения менялись – делались мягче, их руки точно играли в воде, ноги двигались медленно, все жесты становились спокойнее, тише. Даже лица приобретали новое выражение. Библиотеки вызывают уважение, возможно, подобно церквям. В почтовых отделениях люди толкаются, в посольстве в них пробуждается гордость, или страх, или нервозность, время ускоряется, люди сбиваются в группы, начинаются споры. В библиотеках время стоит, в плену у строк, создаваемых веками, чувства готовы улечься, посетители библиотек дышат непринужденно, сердца их стучат медленнее. Они объединяются в улыбках, разговаривают глазами.

Я не думала об этом, ворочаясь в кровати. Меня посещали совсем другие картины: новые нахмуренные люди, ярко накрашенные женщины, которые перешептываются за моей спиной, бородатые ученые в белых халатах кашляют, спорят, готовят друг другу пакости… Затем – будильники не звонят, я опаздываю, автобусы встревают в пробку на перекрестке, не двигаются, я приезжаю в Институт на два часа позже, директор смотрит на меня с укоризной, качает головой влево-вправо, шипит сквозь зубы, гнилые от табачного дыма, планирую ли я и дальше так себя вести, спрашивает меня сердито, и я вижу, что он думает отказать мне от места. Нет, больше никогда, оправдываюсь я, обещаю, умоляю… Меня отводят в помещение, в котором мне следует работать. Это маленькая бетонная коробка в подвале. Всего один стул в углу. Книг нет.

– Разве я не должна была заменять вашего библиотекаря?

Директор посмотрел на меня – смотрел десяток секунд без ответа, прямо в глаза, словно хотел меня загипнотизировать, на лоб ему упала тяжелая седая прядь, которую он широким движением вернул на темя, чтобы покрыть узкий участок без волос. Возвратив прядь на место, он кивнул.

– Да, библиотекарь получил травму, – проговорил он наконец.

– Но книг нет – где они?

– Он взял их с собой. Ваше дело – сидеть здесь и записывать, кто входит и на сколько задерживается.

– Где записывать? – я обернулась вокруг: нигде не было ни тетради, ни клавиатуры, ничего.

Когда я вернулась взглядом к своему строгому собеседнику, он разговаривал с красивой женщиной с локонами огненного цвета, обнаженной до пояса, с обвислыми татуированными грудями. Женщина держала в руке птицу. Директор, до той минуты сердитый, начал хохотать, так, что согнулся в поясе. Затем он взял у кудрявой женщины птицу и бросил ее на стену. Теперь смеялись оба. Птица ударилась о бетон и издала крик, потом побежала ко мне и стала клевать мне сапоги.

Я вздрогнула. Посмотрела на часы: четверь пятого. Я спала двадцать минут. Какой сон!

Что же значит эта птица? Несколько минут я размышляла о сне, а затем вернулись страхи, которые можно назвать реальными: автобус запаздывает, будильник не звонит, все сотрудники кашляют. Вирусы для меня – особая опасность. Иногда я пропускаю разные интересные события, чтобы уберечься от вирусов. Вообще я большой ипохондрик, искренний и постоянный. Вместо поездки транспортом я часто иду пешком, вплоть до тяжелой усталости, ни с кем не целуюсь, а в ресторанах пью воду и сок из бутылки. Кроме того, я не заказываю свежевыжатый сок – как бы он ни был полезен, здоровье, что поддерживают эти витамины, могут пошатнуть бактерии с цитрусовых, которые едва ли были вымыты, а ведь их тащили по грязным корабельным палубам или вагонам в дырявых мешках или открытых ящиках. Эту меру предосторожности я считаю выражением своей предусмотрительности, а не проявлением паранойи. Многие со мной не согласны, поэтому свои доводы я оставляю при себе. Лишь неприлично тяну к себе бутылку, когда официант приносит заказ и собирается поставить передо мной стакан. Тогда я улыбаюсь и умильным голосом говорю: «Спасибо, стакан не нужен, я ковбой». Я не дама, зато здорова, – думаю я тогда.

Уже без тринадцати пять. Вставать или снова повернуться на бок? Я выбралась из-под шерстяного одеяла и взяла стакан с полки рядом с кроватью. Стакан был пуст. Я пошла на кухню, налила воды из аппарата – я обязана верить, что он безупречно очищает нашу загрязненную воду, которая льется из крана; этот аппарат стоил столько, что я не смею и спросить себя, неужели я поддалась рекламе и вняла страху отравиться. Свет я не зажигаю. Можно сказать, я уже совсем проснулась, и нет никакой возможности снова погрузиться в сон. Шея болит от ворочания в измятой постели. Лучше всего было бы потихоньку начать собираться. И все же я решаю выпить глоток-другой и вернуться в кровать. Я села на край матраса. Словно в гроб ложусь, так я себя чувствую. Это мучение, доводящее до безумия. Как спать? Как вообще возможно уснуть и спать? Меня удивляет, как прекрасно иногда устроит это природа… Просто устроюсь на чистой простыне, покроюсь душистым одеялом и усну. Мягко и легко. Люди не сознают, как они счастливы, если их физиологией управляет простое, не испорченное страхами естество. Они устали – и этого довольно. Лягут, устроятся головой на подушке, укроются до подбородка и погрузятся в сон.

Пять часов три минуты. Вдох, выдох, вдох, выдох, вдох, выдох… но вместо сна мной снова овладевают видения и вопросы.

Два дня назад я оставила одного мужчину. Я выдержала три года. Еле-еле, с перерывами и с герпесом в качестве награды за упорство. Он был тяжелым человеком, выпил бы из меня всю энергию, кровь, лимфу, секреты и костный мозг. И оставил бы меня, иссушенную, у себя в шкафу, чтобы время от времени снова сделать глоток, если случайно соберется еще немного жидкости. Человек с проблемами, я убеждена в этом. «Не желаю тебя видеть, не желаю тебя слышать», – кричала я минувшим вечером. «Но ты оставляла меня и прежде – и возвращалась. Мы оба знаем, что снова будем вместе». – «Не будем, никогда… пойми». – «Я буду ждать тебя перед домом». – «Я на тебя заявлю в полицию», – кричала я все громче. «Я храню нашу переписку и наши фотографии, тебе не поверят», – без тени волнения, хладнокровно заявил он. «Ты создавал впечатление нормального, приличного интеллектуала», – решительно ответила я. «Ты из меня за пять минут делаешь пустое место», – по-прежнему хладнокровно говорил он. «Ничего я из тебя не делала, ты ничтожный, мелкий человек», – голосила я так, что жилец в соседней квартире выключил телевизор и начал осыпать меня бранью из-за, очевидно, недостаточно толстой стены. «Успокойся, дикарка, языкастая…» – ясно слышалось оттуда.

– Чего ты хочешь от меня?

– Кто это лезет в разговор? Ты не одна.

– Чего ты хочешь от меня? – воплю я.

– Кто это лезет?

– Чего ты хочешь от меня?

– Кто лезет?

– Какое тебе дело…