Масик

– С совой? Да, знаю.

– Вот там есть подвальчик. Его купил Борис Видко. Специально, чтобы люди собирались. Он сам – в прошлом поэт, а теперь – разбогатевший предприниматель. Борис сделал внизу основательный ремонт, там – длинный коридор и две комнаты, первая – даже с камином. Приютил всех нас, вот и собираемся.

– А кто сегодня будет? – спросил Жорик.

– Точно сказать нельзя: приходят все, кто хочет, – пояснил Иосиф Мартович. – Обычно, кто-то из бардов бывает, иногда заходит сам Видко, бывают ребята артисты – молодые студенты из театра, музыкантша одна, ей хозяин принёс синтезатор. Ну, и зрители, конечно. Пёстрая компания.

Дом с совой почему-то знали все. Небольшой, двухэтажный. Простой, жилой дом, но весьма оригинальный: на его фасаде была скульптурная сова и часы. Хотя, достопримечательностей здесь хватало: Собор, площадь перед ним, ранее мощённая булыжником, но последнее время закатываемая в асфальт, старый театр драмы и комедии, почему-то имени Комиссаржевской, и даже исторический музей. А также, большой универмаг в центре города – в него тоже народ ходил в качестве развлечения: посмотреть на недоступные по цене товары. Приметным был и центральный парк рядом с универмагом, и, несомненно, институт, где работал Жорик. Было несколько отреставрированных храмов – тех, что не взорвали в советское время.

Говорят, здесь бывали проездом Пушкин и Лермонтов. И выступал Маяковский.

Последний так описывал город:

«Туман, пятна. Темно, непонятно. С трудом себя карабкал по ночи… по горе ли… И что ни дом – коробка, черней, чем погорелец».

Впрочем, в институте Маяковскому понравилось. Первая Химическая, где выступал поэт – вполне себе ничего. Георгий как-то вёл там лекцию. Самая большая аудитория института; парты спускались вниз, лесенкой. Старинные, добротные. И акустика хорошая. Можно было представить, как туда входили дореволюционные студенты, заполняя Первую Химическую полностью, как читали лекции видные профессора…

Кроме Маяковского, на эту окраину земли из знаменитостей, возможно, заносило и Пушкина. Поговаривают, что аж три раза, проездом. Тем не менее, деревянный дом в центре, рядом со спортшколой, на котором красовалась мемориальная доска о том, что именно в этом здании, ранее почтовой станции, он и останавливался, не имел к великому поэту ни малейшего отношения. Этот дом построили только в сороковые годы 19 века, а во времена Пушкина на его месте был пустырь. Где Пушкин точно был – так это в районе так называемого Хотунка; он даже купил там что-то. А ещё, кажется, весьма по-пушкински проигрался здесь в карты, и потому не мог выбраться из этой дыры, так и не отдав долга.

Пушкин и Маяковский взахлёб превозносились местными краеведами, как принадлежность города. А вот про то, что здесь родился и окончил гимназию Лосев, они скромно умалчивали: похоже, кто такой Лосев, им известно не было.

Итак, дом с совой Жорик хорошо знал и нашёл без труда. Было около семи вечера. Нижний этаж, на самом деле, оказался вовсе не подвальным, а только полуподвальным. Там были окна, наполовину уходящие куда-то под тротуар. Но, эти окна были плотно зашторены, и нельзя было рассмотреть, что там происходит и есть ли там кто. Где вход, тоже было не понять: единственная парадная дверь, пожалуй, принадлежала хозяевам второго этажа. Или – первого, если нижний этаж всё-таки считать подвалом? Наверху, похоже, были шикарные апартаменты. И глупо было туда звонить или стучать.

Георгий решил обойти здание с другой стороны: кажется, за ним был проход во двор, с не запертыми воротами. Действительно, двор наличествовал, как и цементные ступени вниз, к грубой, но добротной железной двери. Однако, звонка рядом с этой дверью не было и пришлось стучать изо всех сил. В конце концов, ему открыл какой-то длинноволосый парень:

– Проходи! – он пропустил Жорика, а сам остался. Новичок здесь, Георгий, неловко себя чувствуя, пошёл по длинному коридору без окон, оклеенному обоями под кирпич и украшенному авангардистской живописью и крупными фотографиями города в деревянных рамках. За следующей дверью был небольшой зал, и там, действительно, был камин, как описывал Иосиф Мартович. Свет в этом зале был потушен, горело несколько свечей. Звучала музыка, и несколько девушек, чьи очертания метались в полумраке, как неясные тени – танцевали здесь, пользуясь как музыкой, так и отсутствием света.

– Проходите дальше, – попросила одна из них.

А дальше, во второй комнате, свет был: ещё один зал, с зашторенными окнами, с длинным столом посередине, с большими, странными картинами на стенах – был ярко освещён. Среди мрачной живописи в багрово-чёрных тонах, несколько жутковатой, лишь одна картина, по центру, была весёленькой: на ней изображалась девочка лет пяти, с ясной беззубой улыбкой, в венке из ромашек. Должно быть, шедевр принадлежал совсем другому художнику.

Иосиф Мартович был уже тут, сидел за столом, и вокруг него пустовали свободные стулья. Вообще, здесь было много свободных стульев: и за столом, и у стен. Завидев Жорика, знакомый подозвал его жестом, и Жорик спешно подошёл и присел рядом.

Люди, которые здесь собрались, были в основном среднего и старшего возраста. Одна из женщин разрезала пирог и раскладывала его не тарелки.

– Попробуйте! Сама пекла. Он – с яблоками, – предложила она. – Маша, Зоя, помогите мне налить гостям чаю!

Маша и Зоя – ну, и ещё, быть может, те, кто танцевал в темноте, да несколько парней – только и были совсем юными. Кто эти девушки? Неужели, поэтессы, или просто чьи-нибудь дочки? Маша, довольно полненькая, наливала чай из электросамовара, а Зоя, миловидная девушка со светлыми кудряшками, подавала гостям чашки.

Вскоре, по куску пирога и чашке чаю находились и перед Иосифом Мартовичем, и перед Жориком. Последний покосился на соседа: не потому ли тот ходит на эти посиделки? Тогда, дома можно совсем не готовить… Но, он сразу отогнал от себя эту мысль: лицо Иосифа Мартовича приняло столь детское выражение счастья, когда тот уставился на гитару…

– Анатолий! Исполни, пожалуйста, мою любимую, «В этой старенькой комнате», – попросил Иосиф Мартович того, кто держал в руках эту гитару. Молодой человек, не слишком заметный, тихонько побренькивал на ней, а теперь вздохнул. Многие за столом закатили глаза: похоже, репертуар Анатолия, и в особенности, заказанная песня, всем давно надоели. Даже, самому исполнителю. Собирались-то не впервые… Анатолий виновато улыбнулся и мужественно запел. Жорик песню ещё не слышал, потому она ему даже понравилась. Непритязательная и душевная.

– Кого бы ещё послушать? – спросил кто-то.

– Ну, хотите, что ли, я рассказ новый прочту? – предложил полный добрый человечек с круглым лицом.

– Подожди, Константин, ещё не все в сборе! Нет ни Елены, ни самого Бориса… Куда без них начинать? И наш именинник задерживается, – попросила женщина, которая принесла пирог.

– Я, сколько тут ни появляюсь, здесь всегда что-нибудь жрут… Мы – люди творчества, или кто? Кушать, что ли, сюда приходим? – спросил худой длинноволосый человек в клетчатой рубашке. По виду – явно выраженный художник. – Вы бы ещё вместо стульев здесь поставили унитазы. Чтобы, значит, все удовольствия сразу…

– Лёшенька, ты опять всё утрируешь! А поэтов нужно кормить! – при этих словах, все повернулись к вновь вошедшему. В дверях теперь стоял видный высокий человек в чёрном, распахнутом сейчас плаще, под которым виднелась белая рубашка с галстуком. В руках он держал букет цветов и коробку конфет. Чувствовал он себя свободно, раскованно: явно, по-хозяйски.

– Это и есть сам хозяин Подвальчика, Борис Видко. В прошлом – поэт, и стихи у него неплохие были. Давно не пишет, к сожалению, – наклоняясь к Жорику, тихо сообщил Иосиф Мартович. – Говорят, что в молодости беда у него случилась с позвоночником – не знаю, какая, и тогда поехал он к Джуне Давиташвили: обычные врачи грозились, что ещё немного – и будет он прикован к постели, до конца лет своих. Денег у него тогда было не слишком много; Джуна его подняла на ноги – а расплачиваться чем? Уговор у них был заранее: расплатится он стихами. Всеми теми, что ещё нигде не публиковались. Джуна издала их от своего имени. И с тех пор, он почти не писал… Такая вот ходит у нас байка. Вроде бы, от него самого исходит. Не знаю, врёт кто, или правда было. Но, в молодости Видко действительно писал стихи: я в старых подшивках газет читал, в центральной библиотеке… Да, богат наш город на поэтов. Воздух, наверное, здесь такой…

– Цветы – поставьте в вазу. А конфеты – раздайте женщинам, – распоряжался тем временем хозяин. – В том зале – кулёк на стуле, у окна, в нём – пирожные и вино. Как только придёт Степанович, открываем и чествуем!

Следом за Борисом, сюда же грациозно вплыла дама с высокой причёской и накинутой на плечи шалью. Она села на противоположной от входа стороне длинного узкого стола: там был установлен музыкальный центр. Сразу же пробно пробежала по клавишам. Послышались звуки органа.

– Переключите мне на пианино; я пока не слишком здесь освоилась, – попросила она капризно. – Кто-нибудь знает, как?

Подошёл длинноволосый парень – тот самый, что открыл Жорику дверь. Стал возиться в аппаратуре.

В это время пришёл Михаил Степанович, а за ним ввалились и танцевавшие в темноте девчонки, представленные Видко, как студентки театрального. Все сразу начали бурно поздравлять именинника. Борис вручил скрипачу букет цветов, но именинник передарил его даме с причёской:

– Елена, это – пусть будет вам! Давно собирался подарить вам цветы. В особенности, за то прекрасное сопровождение для моей скрипки, когда мы исполняли Баха. Хотя, нам трудно бывает слаженно работать вместе – темперамент у нас разный… Но, думаю, тогда всё же получился неплохой дуэт, – при полном молчании, произнёс Михаил Степанович. Все вокруг зааплодировали, вспоминая добрым словом какой-то бывший концерт. Елена подскочила, взяла букет и бурно расцеловала дарителя.

– Вы мне льстите, насчёт прекрасного сопровождения, но – спасибо! – раскрасневшаяся пианистка просияла.

А потом кто-то читал стихи, и писатель, наконец, дождался своей очереди и прочёл новый рассказ. Что-то ностальгическое, о встрече в деревне молодого человека с любимой женщиной, что оказалась гораздо старше, чем он думал, и о чем он догадался только по её черно-белым детским фотографиям. И о том, что они поженились и были счастливы.

– Зоечка! А ты не сыграешь нам сегодня? – спросил Борис Видко, уже хмельной изрядно. – Для меня, например?

– К сожалению, я сегодня без скрипки, и вообще здесь случайно. Маша привела. А я и не знала, что здесь собираются, – смущаясь, сказала девушка, что сидела сейчас напротив Георгия. И у того появился повод её рассмотреть. Она была симпатичная, но не гламурная: без боевого раскраса, пирсинга и прочей модной ерунды. С недлинными, пышными волосами чуть ниже плеч, серыми внимательными глазами и тонкими чертами лица.

– Возьмите мою, – предложил Михаил Степанович. Он всё-таки не расстался с инструментом и взял с собою, хотя утром и говорил, что играть больше сегодня не будет.

– Что вы! Я не посмею. Скрипка – это как часть музыканта; у каждого она своя, – ответила Зоя и смутилась ещё больше, поскольку все теперь смотрели на неё.

Михаил Степанович не стал к ней приставать. Он понял, что девушка, ко всему прочему, стесняется: вероятно, у неё был опыт выступлений, но со сцены, а не так… Прямо среди людей, что сидят за столом и жуют…

Но, Видко был настойчив.

– Зоенька, хотите конфетку? Откройте ротик! – подлетел к он скрипачке без скрипки.

– Я не ем конфет, – отрезала, смущаясь, Зоя.

– Сладкое портит фигуру? Впервые вижу девушку, которая не ела бы шоколадных конфет! – воскликнул Борис.

– Дайте мне! – попросила полная, длинноволосая блондинка, подруга Зои.

Видко протянул ей коробку, и та выхватила сразу две.

– Маша! – озабоченно воскликнула та женщина, что принесла пирог.

– Мама, отстань, – отрезала блондинка.

– И всё-таки, Зоя, не ломайтесь! Не хотите для меня – сыграйте для именинника. Будете второй скрипкой нашего города. До недавнего времени, у нас был только один скрипач – Михаил Степанович.