Ледяной смех

– Кем?

– В особом отряде офицеров для поручений.

Настенька раскрыла зонтик.

– Позвольте полюбоваться вами, поручик Муравьев. Слава богу, рука не на повязке. Не болит?

– Иногда все же ноет. И все еще у меня страх пользоваться ею.

– Вот и синева в шрамах на лбу стала меньше. Все как будто прекрасно. Наслышана о ваших успехах с чтением стихов.

– Уже запретили.

– Кто? Почему?

– Комендант, генерал Захаров. Категорически запретил мне лично читать публично свои стихи. Так прямо и сказал: «Офицер должен быть только офицером. А вы, поручик Муравьев, будьте довольны, что стишки ваши печатают в газетах и на вечерах читают все кому не лень». Теперь сказывайте о себе, о родителе и о Сурикове. Одним словом, выкладывайте все горести и радости.

– Горестей пока нет. Устроились у Кошечкиных, как у себя дома. Но есть одна новость. Мой Миша работает тапером в кинематографе. Доволен. Каждый вечер его встречаю.

– Может быть, это действительно хорошо для него, ибо меньше пребывает во власти своих мрачных мыслей. Что рассказывает адмирал после встречи с Колчаком?

– Папа еще не виделся с ним.

– Черт знает что творится. Сегодня обязательно скажу своему генералу, он знает адмирала по Петрограду.

– Папа уже смирился. Он был дружен с Колчаком. Вначале переживал, не понимая, в чем дело. Но теперь, будучи в курсе всех омских правительственных и военных сложностей, считает, что другими взаимоотношения людей быть не могут.

– Сами чем заняты?

– Служу одной из секретарш в Осведверхе у генерала Кларже. Кроме того, на мне заботы о папе и о Михаиле. Вы сейчас куда направляетесь, Вадим Сергеевич?

– Надеюсь, разрешите проводить вас?

– Значит, зайдете к нам?

– Если пригласите.

– Вас рада видеть в любое время.

– Когда свадьба, Анастасия Владимировна?

– В сентябре.

Ответив, Настенька долго шла, молча склонив голову. Муравьев мысленно выругал себя, что спросил о свадьбе совсем не вовремя. Но вот Настенька, взглянув на спутника, спросила:

– Княжну Певцову видите?

– Да, она с Каринской была на моем поэтическом вечере в офицерском собрании. Но я с ней не заговаривал. Она, как всегда, в тесном кольце поклонников.

– Она убеждена, что вы ее избегаете.

– У меня для этого нет причин.

– И, между прочим, она этим огорчена…

– Да есть ли у нее время для огорчения чем-нибудь?

– Нехорошо говорите. О княжне в городе плетут массу пакостных небылиц. Приписывают ей то, к чему она не имеет никакого отношения. Вы-то ведь не обыватель.

Помолчав, Настенька задержала взгляд на Муравьеве и спросила с улыбкой:

– Что же делаете в особом офицерском отряде?

– Все, что прикажет высшее командование.

– Папа говорит, что в Омске оно чаще всего отдает приказы, первоначально не подумав об их пользе.

– Всяко бывает. Но дисциплина есть дисциплина. Чаще всего мне приходится встречать пассажирские поезда с Востока и осматривать вещи пассажиров.

– Зачем? Или это секрет?

– Вам скажу. Надеюсь, слышали, что в Омске и других городах Сибири повальное увлечение наркотиками. Особенно это видно среди офицерства, и притом младшего, то есть среди молодежи. Увлекаются кокаином также и дамы с девушками. Кокаин привозят из Харбина и Владивостока. И занимаются этим, как ни ужасно, наши генералы и их женушки, чиновники разных министерств. Причастны к этому и союзники, особенно французы. Вот мы и осматриваем вещи у подозрительных. А когда это приходится делать у больших особ, то имеем право пользоваться именем Верховного правителя. И тогда, как бы ни высок был чин подозреваемого, ему приходится подчиняться.